Город спит, Город спит, Спят дворцы. Снег летит Вдоль ночных Фонарей. Город спит, Город спит, Спят отцы, Обхватив Животы Матерей. В этот час, В этот час, В этот миг Над карнизами кружится снег, В этот час Мы уходим от них, В этот час Мы уходим навек. Иосиф Бродский «Шествие. Романс для Крысолова и хора»
Часть I
Лейк-Анджелас, штат Мичиган Январь 1967 года Ее нашли лишь спустя несколько дней. Она заперла себя в старом ураганном укрытии и проделала отверстие в деревянной крышке люка, через которое ее медленно засыпало землей. Кэролайн умирала дольше и мучительнее остальных. За одну ночь Лейк-Анджелас превратился в юдоль горя, где, казалось, сосредоточилась вся боль, все отчаяние на земле. Незатихающий плач повис над городом, как пелена утреннего тумана. А потом сменился гробовой тишиной. Я не пытался ничего сделать. Нас словно отрезало от всего остального мира: в один миг мы оказались где-то там, на другой стороне, и было очевидно, что никакие силы извне не сумеют никому помочь и ничего объяснить. Все, что мы могли, – это собрать останки тех, кого потеряли, предать их земле и оплакивать до конца своих дней. Я мысленно воссылал благодарности всем богам, которых смог вспомнить, за то, что вовремя предупредил Ив. С ней и детьми все было в порядке. Я не стал говорить им, что случилось, просто велел дожидаться меня в Детройте. Причины не имели значения. Произошло нечто настолько масштабное и чудовищное, что оставалось лишь принять это и искать способ жить дальше. Совещание городского совета прошло в полной тишине. Все, кто смог встать и прийти, молча сидели в гостиной Конуэев. Кто-то рыдал, но никто не произнес ни слова. Все было ясно по одним лишь взглядам. Мы полностью закрыли город, убедившись, что информация не просочится наружу. Я самолично подделал большинство сертификатов о смерти, чтобы даты не выглядели так подозрительно. И если вы спросите меня, зачем, я не смогу ответить. Но это казалось единственно верным решением. Какая-то великая, безжалостная сила отняла у нас самое дорогое. Мы все понесли наказание за наши грехи (а их, видит Бог, хватало). Поистине библейское наказание, как огненный дождь над Содомом и Гоморрой или Великий потоп. Понимая это, никто не роптал, и почти никто не пытался сорваться с места, искать справедливости или как-то облегчить себе дальнейшее существование. Несколько семей уехали из города, без сожаления покинув свои роскошные особняки. А остальные продолжают жить, страдать и молчать. В городе не говорят об этом. Пока еще не появилось даже слова, которым мы могли бы обозначить то, что произошло. Этот огромный, страшный секрет, частью которого стали мы все, пока еще не имеет названия. Но спустя несколько недель в оглушающей тишине Лейк-Анджелас, как пушечный залп, прогремела новость. Нэнси Конуэй нашли повешенной. Ее труп свисал с резной перекладины балкона, с которого открывался, пожалуй, лучший вид в городе. Почему-то мне хотелось запечатлеть этот момент на фотопленке. Было в нем что-то… символичное. Погожий зимний денек, искрящаяся на солнце гладь озера Анджелас, покрытые, словно ватой, сверкающе белыми комьями снега ветви деревьев и проглядывающее среди них мертвое тело. Удивительным образом это событие вернуло в город подобие оживления. Наконец появился кто-то, кого можно было обсудить и осудить. После того, как из столицы пришла весть о том, что Таррелл-младший погиб во Вьетнаме, Нэнси стала единственной из местных, у кого остался ребенок. Малыша Ронни, которому едва-едва исполнился годик, десница судьбы пощадила. Может быть, потому, что он в силу возраста еще не мог наложить на себя руки. Наша Железная леди не смогла найти в себе сил жить дальше после смерти любимой дочери. И именно за это ее больше всего возненавидели в городе – за то, что, в отличие от других, она отказалась нести свое бремя и вместо этого выбрала дешевый и легкий способ избавить себя от страданий. Эта женщина никогда не вызывала у меня симпатии, но сейчас все изменилось. Наверное, есть что-то извращенно приятное в том, чтобы выяснить: тот, кто когда-то вселял в тебя священный ужас, на самом деле куда слабее и мельче, чем ты подозревал. Отправляясь на ее похороны, я привычно облачаюсь в черный костюм. Мне ясно, что сегодняшний день поставит точку в этой истории. Чарльз Конуэй собирается отправить младшего сына к родственникам в другой штат. Сесилия Озборн, говорят, уже забеременела и спустя несколько месяцев родит в отчаянной и слишком поспешной, если спросите меня, попытке начать жизнь с нового листа. И из тех, кому еще позволяет возраст и здоровье, она, должно быть, не будет единственной. А я, отдав дань уважения Нэнси, напишу заявление, выкину опостылевший значок и уеду к семье, чтобы никогда не возвращаться в этот проклятый город. На похороны приходит меньше людей, чем в прежние времена явилось бы на коктейльную вечеринку Конуэев. Чарльз, всего за месяц полностью поседевший, стоит, вытянувшись в струнку и плотно сжав губы. На его щеках – ни слезинки. Впрочем, не плачет никто. Последние слезы в этом городе давно ушли в землю и бесследно растворились в пресных водах озера Анджелас. Рядом с Конуэем – чета Озборнов. На губах Сесилии – блуждающая, сумасшедшая улыбка, и она то и дело поглаживает ладонью пока еще плоский живот. Тарреллы выглядят так, словно вампиры высосали из них всю кровь. Они стоят неподалеку, вцепившись друг в друга побелевшими тощими руками. Когда гроб с телом Нэнси засыпают землей и мы возвращаемся к особняку Конуэев, я вдруг понимаю, что не выдержу еще одни поминки. И втихомолку сбегаю, отправившись блуждать по пугающе пустому и тихому, пропитанному смертью дому. Поднявшись на второй этаж, я чувствую, что меня, как магнитом, тянет в комнату Кэролайн. Как будто та темная, завлекающая сила, что буйствовала в ней, все еще жива и заперта где-то здесь. Поддавшись порыву, я осторожно толкаю дверь и ступаю внутрь. Обычная комната девочки-подростка. В которую, кажется, никто не заходил с момента трагедии. На стенах – портреты каких-то певцов и актеришек. Трюмо из дорогого дерева завалено косметикой и бижутерией. На столе – стопка школьных тетрадей. Кровать не застелена, одеяло небрежно откинуто в сторону. Мне становится не по себе: в ту ночь она спала здесь, прямо в этой постели, на этой простыне. А потом встала, выбралась из дома и заживо похоронила себя под насыпью земли. Меня пробирает холодок, и я отворачиваюсь. Напротив кровати, у окна, стоит открытый стеллаж, а на его полках – коллекция тряпичных кукол, которые Кэролайн мастерила (и, надо признать, виртуозно) сама: шила, рисовала им лица, наряжала, делала прически. Вот и все, что останется от нее на этой земле. Милые, глазастые, обряженные в красивые платья девчушки с неестественно правильными чертами лица, которых Кэролайн, может быть, когда-нибудь отдала бы своим дочерям. Внезапно одна из кукол привлекает мое внимание. Я не сразу могу сообразить, чем именно, а когда начинаю понимать, сердце едва не выпрыгивает у меня из груди. – Джон? Что вы тут делаете? Продолжая сжимать игрушку похолодевшей вспотевшей рукой, я оборачиваюсь к стоящим в дверном проеме Чарльзу Конуэю и Стивену Тарреллу. Мне не удается выдавить из себя ни слова, и я только молча продолжаю смотреть на них, а их взгляды синхронно перемещаются на куклу у меня в руках. Понимание опускается на нас троих одновременно – тяжелое, почти осязаемое, оно заполняет собой комнату, и слова уже не нужны. Благодаря хорошей от природы реакции, мне удается проскользнуть мимо них и добежать до машины. Запершись внутри, я завожу мотор. «Фьюри» пружинисто подпрыгивает, когда моя нога вдавливает в пол педаль газа, но снаружи раздается визг шин, и два внедорожника преграждают мне дорогу – спереди и сзади. Привычным движением я тянусь к закрепленной на поясе кобуре. В глазах темнеет, как только мои пальцы натыкаются на равнодушную пустоту, и я вспоминаю, что оставил оружие дома: решил попрощаться с Нэнси как простой человек, а не как коп. Я все еще мог бы попытаться разгадать одну загадку. Мог бы отдать дань одной невинно убиенной душе. Но теперь мне поможет только чудо. Вот только Лейк-Анджелас – не то место, где происходят чудеса. Хорошие чудеса. Ничего уже не изменить. Ничего не исправить. Я понимаю с болезненной отчетливостью, что все кончено. Столь причудливо петлявшая дорога моей жизни привела меня к своему логическому завершению. Но мне нужно успеть сделать кое-что важное. Я достаю из кармана свой блокнот и торопливо пишу в нем несколько строк. Прощаюсь с Ив и детьми. И, незаметно засунув блокнот в секретное место под обшивкой, сбоку от педалей, выхожу из машины. В следующую секунду я уже не вижу ничего, кроме черной земли и мужских ботинок. В глазах стремительно темнеет, и последнее, что регистрирует мой мозг, – пронзительная, жгучая боль в правом виске.Часть II
Лейк-Анджелас, штат Мичиган Ноябрь 1997 года – Вы уверены, Билл? Совсем ничего? – спрашивал Малдер, наматывая на кулак телефонный провод. Скалли стояла у окна, обхватив себя руками. – Да, хорошо. – Он собирался положить трубку на место, но вдруг услышал идущий из нее громкий оклик Доэрти. – Что? Она до сих пор в гараже? Вы не против, если мы там покопаемся? Не думаю, но попробовать стоит. Спасибо, Билл. Малдер водрузил трубку обратно на рычаг и перевел взгляд на Скалли. – Как я поняла, никаких бумаг не осталось? Он грустно покачал головой. – Доэрти говорит, что у его отца вроде как не было привычки вести записи. Все держал в уме. – Как он погиб? – Разбился на машине недалеко от города. Заснул за рулем. – Заснул за рулем? – Скалли хмыкнула. – В двух шагах от дома? Малдер пожал плечами. – Я вижу только один выход, Скалли. Эксгумировать почти всех покойников города, провести вскрытие… – Подожди. А что там с гаражом? – перебила его Скалли. – Машина Доэрти-старшего до сих пор здесь. Билл сказал, что так и не решился свезти ее на свалку. – Взглянем? – предложила Скалли и, не дождавшись ответа, направилась к ведущей вниз лестнице.***
Старый проржавевший «Плимут-Фьюри» – точнее, то, что от него осталось – занимал собой почти весь гараж. Внутренности машины были вывернуты наружу, как кишки. Капот смят в гармошку, водительское сиденье вместе с дверью раскурочены. Чехлы и коврики, вероятно, безнадежно перепачканные кровью после аварии, отсутствовали. – «Кристина»! – вдруг воскликнул Малдер, и Скалли удивленно посмотрела на напарника. – Первая подружка, Малдер? – лукаво и немного ревниво спросила она. – Горячие поцелуи и страстные объятия на заднем сиденье отцовской машины после выпускного? – У моего отца был «Монте Карло», Скалли, и он скорее сам разбился бы в лепешку, чем дал мне на нем кататься, – усмехнулся Малдер. – «Кристина» – это машина-убийца из того фильма. Тоже «Плимут-Фьюри» (1). Неужели ты не видела? Скалли задумчиво обошла автомобиль кругом и ответила: – Только не говори, что теперь мы будем винить во всем машину. – Нет, я не люблю повторяться. Так что скажешь? – Не знаю, Малдер, тут нужна команда криминалистов. Я в этом ничего не понимаю. – Я и без команды скажу тебе одно – чтобы так «убить» машину и себя вместе с ней, надо гнать на скорости не меньше восьмидесяти миль в час, въехать в дерево, сдать назад, и, выжав газ в пол, въехать в него еще пару раз. – Не торопись с выводами, – аккуратно предупредила его Скалли. – «Заснул за рулем», – фыркнул Малдер, пропустив совет мимо ушей. – Здесь даже нет таких дорог, по которым полицейский при исполнении рискнул бы так нестись. Куда? Зачем? И почему никто не провел полноценного расследования? – Сдается мне, Малдер, – задумчиво протянула Скалли, – все, что случается в этом городе, остается в этом городе. С этими словами она дернула за ручку водительской дверцы, успев вовремя отпрыгнуть, когда та чуть было вовсе не отвалилась, и осторожно залезла внутрь. – Эй, тебя там не зажмет? – встревоженно спросил Малдер, заглянув в машину через переднее пассажирское окно. – Нет, для меня здесь как раз достаточно места. – Ну ладно, – кивнул Малдер. – Я осмотрю багажник. Скалли пару раз крутанула руль. Поставила машину на ручник и сняла с него. Дернула переключатель поворотников, случайно чуть не вырвав их с «мясом». Закончив это поверхностное и не особо-то нужное знакомство с приборной доской, она дотянулась до бардачка и с трудом открыла его. Пусто. Заглянула под козырек водительского и пассажирского сиденья. Ничего. Скалли разочарованно вздохнула. – Ну что у тебя? – крикнула она напарнику, высунувшись из разбитого окна. – По нулям, Скалли. А у тебя? – Тоже. Она начала выбираться из машины, но правая нога почему-то не слушалась. Чертыхнувшись, Скалли извернулась, чтобы посмотреть вниз, и увидела, что ее каблук насквозь продрал прогнившую обшивку и застрял там намертво. Чтобы выпутаться, ей пришлось согнуться пополам, стараясь не удариться головой об огромный руль. Она брезгливо взялась двумя пальцами за грязные края тяжелой ткани и потянула ее вверх. И обомлела. – Малдер! Тут что-то есть! Его обеспокоенное лицо мгновенно появилось снаружи, а Скалли медленно вытащила из недр машины старый блокнот в черной кожаной обложке, бережно зажав его двумя пальцами. Они обменялись вопросительным взглядом. Малдер молча кивнул.. Скалли осторожно раскрыла блокнот посередине. – Он намок. Наверное, когда салон мыли. Чернила растеклись. Но кое-что можно разобрать. – Давай в самый конец, Скалли. Она аккуратно, по одной странице, долистала до последнего листа с записями. Бумага в блокноте за долгие годы стала почти каменной, но при этом чрезвычайно хрупкой, а текст практически полностью истерся и выцвел. Несомненно, спецы в Бюро смогут прочитать все или почти все по одним лишь следам от нажатия пера. Но хотелось бы извлечь что-то полезное из этой неожиданной находки прямо сейчас. Последняя запись была сделана впопыхах – это удалось увидеть даже невооруженным взглядом. Большие косые буквы шли через две страницы сразу. Увы, они почти полностью скрывались за огромным пятном крови, но кое-что агенты смогли прочесть без труда: «О., Т., К. – они убили ее». – «О., Т., К.»? – задумчиво произнесла Скалли. – Озборн, Таррелл, Конуэй. Малдер распахнул дверцу машины, не обратив никакого внимания на то, что на этот раз она все-таки отвалилась с концами и с грохотом рухнула на бетонный пол. Скалли вылезла наружу, стараясь не повредить драгоценный блокнот, и, подняв взгляд на Малдера, поняла, что паззл в его голове наконец-то сложился. – Конуэй, Таррелл и Озборн убили Реджину Марш, Скалли. Они сами – одни или с участием своих жен. Доэрти-старший нашел доказательства – какие, мы, видимо, уже никогда не узнаем. И сразу же попал в аварию. А потом очень кстати налетел торнадо, уничтоживший все существующие записи и документы. – Но… – Скалли ошарашенно смотрела на напарника. – А как же остальные дети? Что случилось с ними? Малдер задумался и внимательно поглядел на напарницу, словно решая, стоит ему высказывать свои соображения или нет. – Остальные дети – это наказание, Скалли. Я думаю, они действительно покончили с собой. Город принял решение скрыть это, и Доэрти им помог. Может, из жалости. Может, на него надавили. В любом случае, он знал, что детей никто не убивал. – Подожди, Малдер. Наказание? – Она нахмурилась. – И кто же, по-твоему, их наказал? – Может, судьба. Или Бог. Как тебе удобнее думать, Скалли. Но я склоняюсь к тому, что за этим стояла Реджина Марш. Она наказала всех тех, кто прямо или косвенно поспособствовал ее смерти – убивал собственноручно или покрывал тех, кто это сделал. – То есть призрак Реджины Марш? – Скалли смотрела на Малдера с привычным жалостливым скепсисом, смешанным с удивлением. – Можно сказать и так. – Он пожал плечами. – Подобные мотивы встречаются почти во всех культурах мира, Скалли. Все знают легенду о Крысолове, который решил наказать жителей Гамельна за жадность и навсегда увел их детей прочь. Она веками гуляет по Европе, и никто не знает, что за ней стоит. А многие не исключают, что в ее основе лежат вполне реальные события. – Малдер… – Скалли вздохнула. – Это древняя сказка… – В Ирландии на его месте был волынщик. Во Франции монах увел прочь домашний скот. В Австрии флейтист похитил детей и продал их в рабство. В Англии он убивал своей музыкой девушек. В африканских поверьях этим же занимались два монаха. Почему ты так уверена, что подобная история не могла повториться здесь? – Потому что это легенда, Малдер, – терпеливо разъяснила Скалли. – Жуткая легенда о самом страшном наказании, которое может понести человек, – серьезно добавила она. – Заметь, – словно не слушая ее, продолжил Малдер, – что все они убивали или выманивали своих жертв музыкой. Таррелл сказал, что у детей из ушей шла кровь. Конуэй писал в своих письмах о мучившем его странном звуке. – Почему же Рональд умер только сейчас, Малдер? – спросила Скалли. – На момент тех событий ему был всего год, – без промедления ответил он. – Только так Реджина могла отомстить – она сводила их с ума. Заставляла покончить с собой. Но годовалый Рональд никаким образом не мог наложить на себя руки. – И чего же она ждала еще тридцать лет? – Когда Малдер втягивал ее в очередной спор о том, во что она изначально не верила, Скалли злилась на себя за то, что вообще вступает в эти бессмысленные дискуссии, но всякий раз обнаруживала, что противостоять его напору невозможно. Он задумался. – Думаю, она не всесильна, Скалли. И обсерватория все же сыграла здесь не последнюю роль. Что-то произошло в момент смерти Реджины. Что-то, что наделило ее этой силой. И вот спустя ровно тридцать лет Рональд Конуэй, с которым она не успела расправиться, оказывается в нужном месте в нужное время. Скалли устало потерла виски. Малдер посмотрел на нее с искренним сочувствием. Он был убежден в своей правоте – нутром чуял, что нашел отгадку, но вид напарницы, для которой признать существование чего-то, не подвластного пониманию науки, было смерти подобно, всегда внушал ему жалость. И в то же время – уважение. Хотя в глубине души Малдер полагал, что своей негибкостью Скалли наказывает сама себя. – Предлагаю снова допросить Конуэя, – сказал Малдер. – На этот раз – как следует, в участке. Таррелл начнет ссылаться на свой диагноз и только будет пудрить нам мозги, а Сесилия Озборн явно не в том состоянии, чтобы помогать следствию или отвечать перед законом. – И что ты намерен ему предъявить? – Для начала – убийство Реджины и Джона Доэрти. А там как пойдет. Скалли потерла указательным пальцем кончик носа. – Я в самом деле могу сделать запрос и эксгумировать тела. – И? Установить, что они покончили с собой? – спросил Малдер. – Хотя бы мы будем знать правду, – жестко ответила она. – Я не вижу в этом большого смысла, Скалли, но поступай как знаешь. – Он положил ладонь ей на плечо и грустно улыбнулся.***
Чарльз Конуэй, идеально выпрямив спину, сидел на стуле в участке напротив Малдера и Скалли. Доэрти они отправили прочь под надуманным предлогом: речь шла о его отце, а значит, рассчитывать на холодное спокойствие со стороны полицейского не приходилось. Впрочем, начальник полиции не возражал: с самого утра он беспрестанно жаловался Скалли на головную боль. – Да вы, похоже, спятили, агент Малдер. – Конуэй усмехнулся: один уголок его плотно сжатого рта немного приподнялся. – О, не сомневайтесь: такое я слышу не в первый раз. И даже не во второй, – заверил его Малдер. – Но вы здесь не из-за этого. А из-за убийства Реджины Марш и Джона Доэрти. Конуэй раздраженно вздохнул. – Повторяю: я не убивал Реджину. И мои, как вы выразились, «дружки» тоже. Вы совсем с ума сошли? – Он покачал головой и ухмыльнулся. – Мы серьезные люди, владельцы большого бизнеса. У нас просто-напросто не нашлось времени на подобную ерунду. – В былые времена «серьезные люди» находили время на то, чтобы потехи ради надевать белые балахоны, устраивать факельные шествия и вешать чернокожих, – возразил Малдер. Конуэй фыркнул. – Не в шестидесятых, агент Малдер. Уж поверьте мне, я, в отличие от вас, при них жил. Да вы понимаете… – Он постучал пальцем по виску, наклонившись к Малдеру. – Какие репутационные потери мы бы понесли, если бы на нас пало подозрение? От внимания Скалли не ускользнуло, что Конуэй стал гораздо более словоохотливым, чем раньше. Что свойственно людям, которые изо всех сил стараются себя обелить. Она бросила взгляд на Малдера: да, тот тоже это заметил. Конуэй, кажется, сам увидел свое поведение со стороны и понял, что его эскапада смотрится не лучшим образом. Он вздохнул и устало продолжил: – Вы думаете, мы совсем дураки? Слухи давно ходили. Задолго до того, как Эми проговорилась Сесилии, а та раструбила по всему городу. Но никто и пальцем не тронул ни Реджину Марш, ни ее мать. – А Джон Доэрти? – сменила тему Скалли. – Джон Доэрти разбился в автокатастрофе, – произнес Конуэй медленно, почти по слогам, словно подозревал, что его недалекие собеседники испытывают трудности с пониманием родного языка. – Это нанесло огромный удар по городу. Еще один удар. Его здесь любили и ценили. – Он знал здешние дороги «от и до» и был опытным копом, – сказала Скалли. – Как, по-вашему, ему удалось угодить в такую аварию? – Была зима. Вероятно, гололедица. Не помню. Джон часто жаловался на свою новую машину, никак не мог найти к ней подход. Кроме того, он не отказывал себе в спиртном. Особенно после гибели Реджины и других… событий. И знаете, что? – Конуэй бросил взгляд на часы. – Дальнейшие разговоры я буду вести только в присутствии своего адвоката. Я могу идти? Малдер молча кивнул и равнодушно махнул рукой в сторону двери. Конуэй, встав и брезгливо отряхнув полы пиджака, направился к выходу, но в последний момент обернулся. – А что касается вашей «теории», агент Малдер, то я, пожалуй, сделаю официальный запрос в Бюро и попрошу разъяснений относительно вашей вменяемости. – Занимайте очередь, – усмехнулся Малдер. – У вас еще и хватило наглости пересказывать мне эту чушь! – возмущенно произнес Конуэй и вдруг задумчиво улыбнулся. – Кроме того, в вашей версии, даже если бы она не была настолько безумной, кое-что не складывается. – Что же? – с интересом спросил Малдер. – Рональд был связан со мной и Нэнси куда меньше, чем вы думаете. – В каком смысле? – удивилась Скалли. – Ронни – не наш с Нэнси сын. Агенты молча смотрели на Конуэя, открыв рты. – Когда Кэрри было чуть меньше четырнадцати, она забеременела. Мы так и не узнали, от кого. Я до сих пор уверен, что она просто спуталась с кем-то из Понтиака, а Нэнси боялась, что ее изнасиловали. В общем, как это произошло, осталось загадкой. Кэрри не желала говорить правду. Мы орали, уговаривали, плакали. Я даже воспользовался ремнем. А она только молчала. – В его голосе появилась горечь. – Мы с Нэнси думали, что следили за ней в оба. Что у нас вырос тихий домашний ребенок. Что без нашего ведома она и носу не сунет из города. Конуэй долго молчал, предавшись болезненным воспоминаниям, и агенты не решились его торопить. – Так или иначе, – продолжил он, – ей удалось скрывать это от нас очень долго. То ли она боялась нашей реакции, то ли в самом деле втюрилась в какого-то ублюдка и думала, что он приедет за ней и тайком увезет в закат. Черт его знает. Мы воспитывали ее в строгости, планировали отдать замуж в хорошую семью. Я кучу денег угрохал на курсы шитья, готовки и тому подобных бабских занятий. А еще она была настоящей красоткой, моя Кэролайн. И вот так вот все… – Он размашисто провел в воздухе рукой. – Коту под хвост. «Говорит так, будто потерял хорошую скаковую лошадь», – невольно провела аналогию Скалли, но промолчала. Только бросила взгляд на напарника и убедилась, что тон Конуэя покоробил его не меньше, чем ее. – Мы тайком свозили Кэрри к врачу, но делать аборт оказалось поздно. Риск был слишком велик. Отдавать ребенка в приют моя жена отказалась наотрез. Тогда мы и придумали эту легенду – что Нэнси якобы беременна и нуждается в особом лечении за границей. Кэролайн родила мальчика в Швейцарии и, как только восстановилась, мы вернулись вместе с ним домой. – Чарльз Конуэй выглядел почти счастливым – как тот, кто давно мечтал свалить с души тяжелый камень и наконец сделал это. Не так, как, должно быть, хотел, но все-таки сделал. – Значит, Рональд – ваш внук? – переспросила Скалли после долгой паузы. Конуэй кивнул и, ничего больше не сказав, исчез за дверью.***
– Это не меняет ровным счетом ничего, Малдер. – Потому что ты все равно не веришь в мою теорию? – Потому что даже если в ней есть доля правды, у нас нет никаких оснований подозревать, что дети погибли насильственной смертью. До получения разрешения на эксгумацию, конечно, а это займет время. Несколько месяцев как минимум. И я еще не знаю, какие танцы нам придется исполнять перед высшими инстанциями, чтобы его выбить. И, кстати, не будем забывать, что мы здесь из-за смерти Рональда Конуэя. Думаю, стоит упомянуть в отчете, что эксгумация может помочь найти ответ и на эту загадку, – увлеченно рассуждала Скалли. – А вдруг дело в каком-то причудливом действии радиации? Или испытаниях каких-то экспериментальных медикаментов? Звучит, конечно, крайне неубедительно, – спорила она сама с собой, – но все же лучше, чем всемогущий мстительный призрак, возвращающийся каждые тридцать лет. Малдер едва ее слушал. – Что-то здесь не так, Скалли. Что-то не вяжется. Она оторвала взгляд от дороги и посмотрела на напарника. – Нам нечего здесь больше делать, Малдер. У нас нет ни улик, ни доказательств, ни признательных показаний. Ничего нет. Давай бросим силы на то, чтобы добиться экспертизы, и дождемся ее результатов. Малдер понуро вздохнул и посмотрел в окно. Утро было многообещающим: казалось, что сегодня город даже увидит солнечные лучи. Но спустя пару часов, словно под стать их настроению, небо вновь затянуло тяжелыми тучами. Они остановились около дома Билла Доэрти, и Скалли чуть ли не вприпрыжку направилась к двери. Ей не терпелось покидать вещи в чемодан и убежать из этого чертового города куда глаза глядят. – Эй, Скалли! Она недовольно обернулась к напарнику. Тот молча указал на припаркованный с другой стороны дома «джип» – машину начальника полиции. Скалли пожала плечами: Доэрти, надо полагать, заехал за какими-нибудь вещами. Сколько они, в конце концов, злоупотребляют его гостеприимством? У бедняги наверняка уже кончилось чистое белье. Она усмехнулась, представив, как Доэрти стирает носки в раковине в участке и, напевая, развешивает их на радиаторе. И тут же отругала себя за излишний задор: обстоятельства дела этому совсем не способствовали, а они с Малдером вышеупомянутое дело, по большому счету, провалили. Чему Скиннер, несомненно, будет чрезвычайно рад. С этими мыслями она распахнула дверь, решив не дожидаться на холоде подзадержавшегося напарника, и, вскрикнув, инстинктивно закрыла руками рот, выронив на пол ключи. На полу в гостиной лежало бездыханное тело Билла Доэрти. Скалли не составило никакого труда понять, как он умер – засунул табельный пистолет себе в рот и нажал на спусковой крючок. Но даже в том кровавом месиве, что представляла собой его голова, она разглядела одну странность – два длинных ручейка крови, тянущиеся из его ушей.***
– Господи, когда это кончится… – простонала она. Малдер сгорбился за столом, подперев голову руками, а Скалли обхватила ладонями обжигающе горячую кружку кофе, не собираясь из нее пить, но рассчитывая хотя бы согреться. Ее бил озноб, и она сама не могла понять, от чего – от все еще сохранившейся в теле слабости, от шока, вызванного смертью Доэрти, или от перспективы задержаться в этом промозглом аду еще на несколько дней. Удивительно, как быстро иногда успеваешь проникнуться к кому-то теплотой и даже не замечаешь этого. Ведь он был милым парнем, этот Билл Доэрти, хоть и не хватал с неба звезд. Скалли вспомнила, как проникновенно он рассказывал им об отце, которого толком и не знал, как смешно натягивал ворот куртки почти до самого носа… У него же вся жизнь была впереди. – Ну так что, Малдер? – холодно поинтересовалась она. – Есть версии? – Версий без участия паранормального у меня нет, Скалли, – слабым голосом ответил он. – У меня тоже. Он поднял голову и удивленно посмотрел на напарницу. – Ты веришь в то… – Я не знаю, во что верить, – перебила она. – Но ни одна теория не выглядит логичной, включая твою. Ведь если следовать ее логике, Билла убили за грехи Доэрти-старшего? Какие же? Их разговор прервало неожиданное жужжание факса, от которого оба как по команде вздрогнули. Малдер, перебирая ногами, подъехал на кресле поближе к факс-машине и взял услужливо выплюнутые ею бумаги. – Расшифровка дневника Джона Доэрти. Скалли не выдержала и, отодвинув от себя давно уже остывший кофе, почти бегом подошла к Малдеру и склонилась над его плечом. – «У куклы ее волосы», – задумчиво прочел Малдер предпоследнюю фразу. – У куклы? – озадаченно повторила Скалли. – Похоже на какой-то шифр, – заметил он и покрутил лист бумаги в руках, словно надеялся найти угол, под которым фраза стала бы понятнее. – Это не шифр, Малдер, – вдруг произнесла Скалли каким-то упавшим голосом. – Боже мой… – Что? Она опустилась на стул и уставилась в одну точку. И ответила только спустя несколько секунд: – Ты помнишь, что Сесилия Озборн рассказывала о Кэролайн? О ее хобби? Мне это запало в душу. Она уродовала и сжигала… – Куклы… – протянул Малдер. – Которые шила сама. Он нахмурился, и Скалли показалось, что если приглядеться, то можно увидеть, как крутятся «винтики и шестеренки» в голове у напарника. Вскочив с места, она схватила с тумбочки кипу бумаг, которые они в прошлый раз получили из Бюро. И, немного покопавшись в них, нашла нужную и зачитала: – …«Удалены центральные и боковые резцы, вырван клок волос»… Это отчет Доэрти о смерти Реджины. В участке воцарилось молчание. – Реджину действительно убили Конуэй, Таррелл и Озборн, – подытожил Малдер. – Вот только не те. – Богатые, избалованные, озлобленные подростки, нахватавшиеся расистских идей от собственных родителей. Уверенные в своей безнаказанности, – продолжила его мысль Скалли. – Но это не объясняет… – Она просто хотела лишить город детей, – не дослушав, тихо пробормотал Малдер, не глядя на напарницу. – Повисла тишина. Скалли молча ожидала дальнейших разъяснений. Но прошло не меньше минуты, прежде чем он наконец повернулся к ней и, моргнув, сказал: – Мы почему-то верим, что потусторонние силы непременно ищут справедливости. И сами ищем логику там, где ее нет, Скалли. Где вместо нее – ничего, кроме злости и отчаянного желания отомстить. Ее убили не только дети. Ее убило всеобщее равнодушие. Лейк-Анджелас был чем-то вроде Америки в миниатюре, олицетворением всего самого дурного, что в ней есть. Перед смертью Реджина отчаянно хотела, чтобы этот город тоже умер, вот и все. И спустя тридцать лет вернулась за теми, кого упустила в первый раз, – Рональдом Конуэем и Биллом Доэрти. Они помолчали. – И что же нам делать теперь? Все подозреваемые в ее убийстве мертвы. Мы не можем посадить родителей в тюрьму лишь за то, что они так воспитали своих детей, – мрачно заметила Скалли. – Но мы можем арестовать их за убийство Джона Доэрти, – ответил Малдер. – Они прекрасно знали, кто убил Реджину. Может быть, не все члены семьи, но отцы знали. И меньше всего хотели, чтобы это выплыло наружу, даже после того, как их дети погибли. Скалли присела на краешек стола, теребя кончиками пальцев распечатку, которую все еще держала в руках. – Ты знаешь, что я не смогу заставить себя в это поверить. В то, что ты сказал о Реджине Марш. Даже ради тебя. – Знаю, Скалли. – Малдер резко вскочил и, поддавшись мимолетному порыву, обнял ее и прижал к себе. – Но в любом случае, для меня все встало на свои места. И я уверен, что экспертиза подтвердит наши основные догадки. Теперь лишь остается написать для Скиннера удобоваримый отчет. – Малдер невесело улыбнулся и заглянул Скалли в глаза, а та, выпустив уже ненужную бумажку из пальцев, с готовностью обхватила Малдера руками за талию и уткнулась лицом ему в грудь, позволив теплу его тела окутать и согреть ее.