Тихо и спокойно

Алкоголь определенно поднимает градус дружелюбности — и вот уже все болтают со всеми, раскрываются всё больше и больше, хотя, казалось бы, больше — было не нужно. Напротив сидит Чжань — играет своими бровями и так, и сяк, но совсем не хмурит их, вперившись обожающим взглядом в незатыкающегося Цзяня. Тот и правда на высоте — уже попробовал у всех всё пойло подряд, упился в дымину, но именно сейчас — ведёт себя на удивление слишком прилично. Так, что Тяню даже не нужно за него переживать, не нужно сверлить его пристальным взглядом, надеясь на то, что тот его спасёт. Нет повода отвлекаться от ненавязчивого разговора, который завязал Шань. Мягкий, тёплый, обожаемый Шань. Он сидит так близко — что Тянь практически чувствует его тепло, которое вопреки ожиданиям не греет — наоборот вызывает внутри неприятный озноб. Единственный Шань. Чужой. Тяню кажется, что его засосало в извращённый флешбек. Это словно им всем снова по семнадцать и никто пока не умеет пить — они нажираются, и бурлящие внутри чувства выходят из-под контроля. И он снова, и снова, и снова пристаёт к Шаню на прощальной школьной вечеринке, совершенно не понимая, как утихомирить или хотя бы на секунду усмирить бушующий внутри пожар, что сжирает его, сжигает наживую. — … нет, это просто программа такая. Типа смотришь и учишься. Сейчас уже доверяют даже серьезные заказы, просто не в час-пик. Типа важна производительность и все дела. Тянь очухивается на точно такой же пьяной и сверкающей вечеринке, что и тогда. Рядом сидит Шань — смысл-жизни-Шань, — и почему-то совсем не кажется таковым. Всё, что сейчас чувствует Тянь — только то, как он бесконечно устал. Невозможно, всепоглощающе устал. Рядом сидит Шань, но он раз в сколько-то минут бросает на сидящего по-диагонали Чжаня встревоженные взгляды. Шань и Чжань. Чжань и Шань. С ума сойти. Тянь смотрит на это словно сквозь толщу воды. Всё это реальность, которая таковой одновременно словно и не является. Цзянь звонко смеётся, знакомым звуком выдергивая из поверхностного недокоматоза. Тянь приходит в себя, внезапно осознавая, словно он лишний на этой пьянке. Чжань и Цзянь нашли друг друга спустя столько лет, Шань рядом скрашивает общее времяпрепровождение ненавязчивыми «дружескими» разговорами, до которых раньше ему не было дела. Все здесь вписываются идилийно, все ведут себя идилийно, кроме Тяня, который здесь как анемичный цирковой лев в посудной лавке: потеряй контроль и упадёшь, обрушая за собой стены дорогого фарфора, стены, что воздвигли в этом мире когда-то дорогие ему люди. Стены, что до сих пор десятками слоёв стоят между ним и Шанем. Стены, что так густо натыканы вокруг, что непонятно, как выбраться из этого лабиринта, как выбраться из всего этого только ради того, чтобы наконец вдохнуть, полноценно вдохнуть.

*

На заднем дворе, куда Тянь выходит — наверное — покурить, снова обнаруживается желтоглазая змея. Выкидывает мусорные мешки, отвернувшись в переливающееся светом городских огней тусклое звёздное небо. Или это Тянь снова обнаруживается рядом с ним. Змей оборачивается через плечо, щурит свои ненастоящие глаза, и Тяню хочется выколоть, выгрызть их, за их натуральность. Хочется вырвать Змею язык за его ядовитое: — … Но Змей не говорит ничего сверх-неожиданного. Сверх-ожидаемого. Змей вообще никак его не провоцирует — Тянь словно провоцируется сам. Ищет хоть что-то, чтобы зацепиться, кого-то, чтобы выплеснуть раздирающее внутренности мерзкое месиво. Змей подходит, но почему-то совсем ничем не нарывается. Змей обычный, всё вокруг обычное: звёзды, небо и бесконечность. Знакомая машина припаркована за углом двора внутренней курилки. Всё это такая чушь, господи, кто бы знал, насколько это чушь. Тянь прикрывает глаза, прикуривая сигарету, выдыхает дым в это небо и говорит, просто чтобы тишина не забивала уши: — Ты тут всё время, что ли торчишь? — Типа того, — глаза Змея такие жёлтые, почти прозрачные в лунном свете, который проявился словно только для него, как личная подсветка. Тянь молчит и всё вокруг тоже молчит — не так уж и много машин и пьяниц по ту сторону фиктивного заграждения заднего двора бара. Глаза у Змея слишком ядовитые, слишком яркие для это мутной и бессвязной ночи. Они как два прожектора, в свете которых Тянь теряется, но как глупый мотылёк не может отвести от них взгляда. Змей протягивает руку и Тянь вытаскивает сигарету из пачки. Смотрит, как тот зажимает её между зубами, как чуть вытягивает шею, наклоняясь к предложенной зажигалке. Смотрит, как кадык ходит под тонкой смуглой кожей, как Змей приоткрывает рот, выдыхая тонкую струйку сизого дыма куда-то вверх. — Сегодня тоже планируешь допиваться в одиночестве? — А ты против? — Нет, ты же оставляешь такие отличные чаевые. Приходи почаще. Эта поверхностная беседа намного проще и легче, чем разговоры с Шанем в баре. Либо просто здесь воздух свежее — несмотря на прокуренность, дышится и правда лучше. — Посмотрим, больно уж тут много внимания к моей персоне. Змей расплывается в улыбке, опасно блестя глазами. — Звёздная болезнь? — Думаешь? Может и так. Тянь чувствует, как в воздухе между ними расплывается что-то неопределимое. Это как после короткой передышки снова бросаешься в драку. И Змей бросается первым. — Как рука? — усмешка превращается из угрожающей снова в надменную — и на Тяня накатывает. Это как приглашение к тому, чтобы всё-таки выплеснуть на него всю свою клокочущую внутри злость. И Тянь просто не может это игнорировать. Он делает рывок вперёд, выбрасывая сигарету, хватает Змея за волосы на затылке перевязанной рукой, задирая его голову вверх. — Нормально, как видишь. Тянь буквально сходит с ума — но не от этого: от Шаня, что принадлежит не ему, от Чжаня, что забрал его, от Цзяня, что ведет себя, словно ничего не случилось, словно их мир не закончился вчера. Их мир. Общий для них двоих. Цзянь — всё, что было у Тяня последние много-много лет. Цзянь — чистый и искренний, пытающийся утопить себя в проходном дерьме, но слишком ярко для этого всего сверкающий. Слишком ярко сверкающий даже для Тяня. Тянь бы никогда в жизни не отдал его никому. Но только разве что Чэну. Потому что Чэну — можно. Потому что Чэн — единственный, кто заслуживает доверия. Никто вокруг кроме него этого доверия не заслуживает. Даже сам Тянь не заслуживает. И сегодня Тянь подтверждает это, в очередной раз падая в собственных глазах. Подтверждает это, не в силах бороться с желанием раствориться в чем-то инородном, ненастоящем, ядовитом. Сейчас, когда в пульсирующей руке зажаты жёсткие белые волосы, когда глаза Змея так близко, что буквально разъедают, когда тот сглатывает и дёрганным движением проводит языком по губам, будя воспоминания о крови Тяня на этих губах… злость вырывается неожиданным образом. Тянь наклоняется ниже, заворожённо наблюдая, как ядовитый взгляд мутнеет, расплываясь огромными чёрными зрачками — и это окончательно стирает границы реальности. Змей рвано выдыхает, и этот выдох скользит по губам Тяня, словно приглашая. Тяню не кажется это нормальным, Тяню вообще нахрен не сдалось поддаваться на провокации таким образом, но желание стирает логику в пыль и он склоняется еще ниже, сильно прикусывая губу Змея. Больно, до крови — иначе бы не было смысла. Змей шипит, но не отстраняется, замер как перед флейтой, и, кажется, даже не дышит. Тянь слизывает выступившую каплю крови — привкус железа отчётливо чувствуется на языке. Змей снова расплывается в хищной улыбке — зубы красные от крови. Он поднимает руки, обеими вцепляясь в ворот распахнутой куртки и резко тянет на себя. Пьяный мир кружится слишком быстро — и Тянь закрывает глаза, позволяя себе полностью погрузиться в этот яростный недо-поцелуй, больше похожий на то, что они пытаются друг друга загрызть. Кажется, его губа тоже прокушена — кровь смешивается, делая вкус еще ярче, еще безумнее. Рука надрывно пульсирует, но пальцы словно свело спазмом — Тянь только сжимает их еще сильнее в волосах, прижимает Змея вплотную к стене, почти заваливаясь на него. Все паршивые мысли испаряются под этой болезненной схваткой, исчезают, оставив только кровь бешено стучать в опустевшей голове, чувствоваться во рту, остро стоять в выгоревшем воздухе между ними. Руки Змея такие же, как он сам — скользкие, гибкие. Он шелестит ими по спине, под курткой, вызывая к жизни снопы застоявшихся мурашек, жёстко цепляется ими за шею — заставляя прижиматься ближе, раскрывать рот шире, заглатывать, засасывать его до конца, без остатка. Змей весь какой-то дикий, совсем не то, к чему привык Тянь, и эти новые ощущения распаляют еще больше. Когда Тянь чуть отстраняется, чтобы сделать вдох, губы Змея скользят по шее. Они влажные, мягкие, они настоящие, - особенно, когда он чуть больно прихватывает ими кожу, - словно все, что было вокруг до этого — не настолько настоящее. Тянь перехватывает его за плечо, рывком разворачивая, прижимает к стене, расплываясь сзади. — Так что ты там говорил? — Спрашивает, но Змей словно не слышит: остервенело извивается, трётся бедрами, откидываясь назад, прижимаясь настолько близко, что ближе уже и некуда. И Тянь просто позволяет своим инстинктам взять над ним верх — отвечает на провокационные движения, ласкает, гладит, кусает в шею. Тянь не фанат этих пьяных связей на одну ночь, но именно сейчас все внутри воет некрасивым предчувствием. Что-то здесь не так, вот только голова слишком пуста, чтобы попытаться переварить ситуацию. Здесь, под светом стоянки снаружи — они как на ладони, и знакомая машина, что припаркована по ту сторону забора давит на сознание, заставляя наконец отлипнуть от Змея, вытащить руки из его штанов. Тянь моргает и не может проморгаться — всё вокруг расплывается, смазывается сверкающими бликами в разноцветное марево. У Змея кровоточащие искусанные губы, растрёпанные волосы и совершенно обдолбанный взгляд. Тянь отворачивается, сжимая перевязанную руку в кулак — повязка пропиталась кровью. Крови здесь столько, что она, кажется, перебивает уже выветрившийся запах курева. Тянь пытается прийти в себя. Завтра рано утром на очередную важную сделку Чэна, на которой он должен научиться много чему новому. Завтра утром — очередной шаг в очередном новом мире, в котором он обязан жить. В котором он хочет жить, правильно и честно. Не в этом туманном мареве, что разъедает сознание, спутывая мысли. Тянь отворачивается и шагает к припаркованной машине, перемахивая через забор и чуть не запнувшись об него. Судорожно открывает заднюю дверь, заваливаясь на сидение. Слушает пару минут деловой разговор брата по телефону. — Отвези меня домой. — Такси вызови. — А ты будешь дальше следить за Цзянем? Чэн хмыкает, открывая с панели окно рядом с Тянем и всё-таки заводит машину, выруливая со стоянки. Тянь снова закрывает глаза, ловя вертолёты, в которых раз за разом всплывает возбуждённое лицо Змея. Запоздало приходит мысль о том, что только Тянь был пьян. Значит ему не показалось. Вертолёты кружат и кружат, голос Чэна слышен откуда-то издалека, а Тяню кажется, что всё это еще не предел его сумасшествию. Он сходит с ума всё больше и больше, и, что бесконечно тупо и дико смешно — кое-кто не прочь составить ему в этом компанию.