Совсем другой век

1 июля 2000 года Ответ неправильный… Девушка меланхолично смотрела на цифры. Где-то ошибка. Значит, надо браться проверять решение. Но делать это не хотелось, ощущение бессмысленности того, чем она занимается, полностью захватывало… Вновь подумалось, что не стоило поступать на экономический факультет. Равнодушно подумалось, без обиды и огорчения, без сожаления об утерянной возможности. Экономический прокормит, конечно, но душа к нему не лежала… Пошла бы в педагогический, как многие подружки в школе. Там гораздо проще – для нее, гуманитарные науки ей были ближе и интереснее… И тут же содрогнулась. Нет! Дети – это злобные карлики-кровопийцы! Она в этом убедилась, когда в последние два года учебы в школе бегала на замены уроков. Конечно, приструнить их можно, с трудом, но добиться, чтобы тебя слушали или хотя бы сидели спокойно... Но постоянно это терпеть?! Вести войны, чтобы чего-то добиться? Дудки! Ради чего такие переживания? Она хочет спокойную работу. Лучше в кабинете, где больше никого не будет, за накрепко закрытой изнутри дверью… Девушка перевела взгляд на конспект по истории. Повторить, что ли? Затем призналась самой себе: в этом нет нужды. Если ее и завалят на каком-то экзамене, то точно не на истории. Любимый предмет – она уверена в себе, знает на «отлично». Иное дело математика – и вроде бы все понимает, но малейшая спешка – и немедленно появляются глупейшие ошибки, самой потом стыдно… Лето на дворе. Недавно прошел скучный выпускной. Тоскливый, как все десять лет школы. Картонные одноклассники, ничем не интересующиеся, наглые учителя, жаждущие только набрать себе платных дополнительных занятий. И небольшая отдушина – музыкальная студия… Да, их всех можно понять – и одноклассников, и учителей… Наверное, можно. Надо же крутиться в этой жизни, а интересы должны приносить выгоду, нематериальное же невыгодно. Понять можно… Вот только не хотелось понимать. Хотелось какого-то изменения, хотелось жизни, а не существования изо дня в день. Забросив алгебру, девушка включила телевизор. Бездумная прокрутка по каналам не дала совершенно ничего, кроме простого вывода – смотреть нечего. Разве что послушать очередные рассуждения умников, что конец света все же будет. Миллениум же! Ага, безусловно! Первого января, значит, не наступил. Теперь поспешно все предсказатели оправдываются: по китайскому календарю, по предсказаниям майя… Глупость какая-то. Ну какой конец света? И какого света? Этого тоскливого? Вот и пусть себе кончается, было бы о чем жалеть… Хочется романтики, любви, страстей… Но она сама запретила себе брать с полки Дюма. Надо нормально подготовиться к экзаменам! А это значит, математика – единственное слабое место, где она из-за спешки может сделать ошибку. Надо все же браться, надо решать, решать и решать, пока не засядет в голове крепко… Тем временем в еще не выключенном телевизоре какой-то мудрый дяденька – со множеством регалий в псевдонауках – вещал, что сегодня очередное астрологическое явление. А это может быть чем-то там опасно. Да уж, вот где опасность, как же! Вот если она в институт не поступит, это будет опасно. Поиском работы. За копейки трудись весь день, а еще бы скопить на учебу, пусть вечернюю… В очередной раз подумалось о том, что надо было подавать документы хотя бы еще куда-то. Откуда эта глупая уверенность в себе? Откуда мысли, что довольно с нее одного ВУЗа и одних вступительных экзаменов? Подумаешь, ходила на подготовительные курсы! Подумаешь, конкурс маленький! Разве все это – гарантия ее поступления? Почему она подала документы только в один институт? Но мысли были ленивые. Наверное, погода влияет. Лето в городе всегда не просто жаркое, но душное… И потому она даже толком не ругала себя, не хотелось и этого. Может быть, завтра. Потом… Девушка равнодушно выключила телевизор. Хватит на сегодня умных мыслей. Тем более таких. *** Она и сама не поняла, как это произошло. Она рано легла спать. А потом вдруг стало очень плохо. Девушка, шатаясь, дошла до ванной комнаты. Сейчас, сейчас – надо просто умыться, будет легче. Это из-за духоты. Надо было форточку оставить открытой. А она вечно боится это делать на ночь – глупая детская фобия… Кто-то ноги боится из-под одеяла высовывать, кто-то форточку оставлять открытой, даже живя в многоэтажке. Детский сад ведь, пора избавляться от нелепых страхов! А вот теперь на грудь будто бы давит что-то, дышать больно… И перед глазами словно рой мелких мошек носится… Кран был повернут, ледяная вода полилась в раковину, никем не останавливаемая. Девушка как слепая водила руками, не находя струю… А через мгновение медленно осела на пол, теряя сознание… Постепенно дышать становилось легче. Она приоткрыла глаза. Вся комната словно плыла, взгляд очень медленно обретал четкость. А перед взором почему-то – красивый расписной потолок, деревянные панели вместо обоев… Очень красиво, хотя рисунок пока никак не складывается. Ну во сне ведь так всегда? Что-то видишь, а разобрать толком не можешь. Правда, во сне всегда знаешь, что там нарисовано, просто знаешь, даже если никогда не видел… И тут же сама себе ответила – а она и знает. Плафон расписан цветами и деревьями, и на деревянных панелях на стенах повторяется растительный узор. Там, кажется, сверху были еще какие-то сюжеты. Охота?.. Она вчера рассматривала перед сном… Хотя, постойте, перед каким сном и где рассматривала?.. - Миледи, вы в порядке? Может быть, послать за доктором? – прозвучал рядом чей-то голос, женский, в котором сквозило беспокойство. По-английски спрашивает, лениво констатировала девушка. И также лениво подумала – все ясно, я все-таки сплю. Потому что только во сне я могу так легко понимать иностранный язык, который зубрю уже пять лет. И вроде бы в целом неплохо знаю, но свободно говорить на нем не могу… Я сплю… Но ее настойчиво тормошили. И ощущения были вполне реальными: и похлопывания по щекам, и какая-то влага на лице, и попытки развязать какие-то веревки на талии… Наверное, из-за этих веревок у нее и кололо в груди, и давило недавно. Хотя каких веревок? Она ничем на ночь не обматывалась. Может быть, ночная рубашка неудобно закрутилась? Или она так ворочалась, что это простынь? А издевательсва с попыткой ее разбудить продолжались. Пришлось вновь открыть глаза. Источник помех обнаружился немедленно – девушка лет двадцати, в костюме словно с картинки «простолюдинка семнадцатого века», даже что-то вроде чепчика на голове. Бетси – откуда-то появилась уверенность. Ах, ну да, это же сон! Только во сне можно самостоятельно давать имена незнакомым девушкам, с которыми говоришь по-английски. Они будут на эти имена откликаться, со сновидениями всегда очень удобно и легко. А надоели – проснулся и они исчезли. Пока же можно побеседовать. - Бетси, мне лучше. - Слава Богу, миледи! – та всплеснула руками. – Вы уж так долго без сознания! Я так испугалась. Может быть, все же послать за доктором? - Не надо, - покачала головой девушка. Зачем ей доктор в ее сне? Не хватает превращать сновидение в лечебницу. - Так я пойду, сообщу ее высочеству о вашем решении? – горничная (ну конечно, горничная! В ее собственном сне, ее личная горничная) ожидала приказа. - Решении? - Что вы все же решились ехать с ее высочеством во Францию, - спокойно напомнила Бетси, решив, что после обморока госпожа подзабыла. – Раз уж ваш крестный милостиво дал согласие. Это ведь такой шанс, сударыня! - Да… - медленно кивнула девушка. – Конечно… во Францию, куда же еще?.. Если она проснулась в семнадцатом веке, куда еще ее может нелегкая понести? Конечно, во Францию – любимая страна любимой эпохи. Так что сон просто прекрасен… Хотя можно было сделать, что она уже там – зачем ей переезды? Неправильный сон… Впрочем, во сне переезд может быть мгновенным, можно и потерпеть. Пока эти мысли метались в голове «спящей», горничная присела в реверансе и исчезла за дверью. Миледи же мгновение подумала, затем решительно ущипнула себя. Сильно. И зашипела от боли. Так, первый способ, описанный в книгах, дал положительный результат. Или отрицательный? Зависит от того, чего она хотела добиться. Да и, как говорится, отрицательный результат - тоже результат. Девушка огляделась. Роскошная кровать под темно-зеленым балдахином. Расписной потолок, ранее ею уже рассматриваемый, рисунок которого она не столько увидела, сколько почему-то вспомнила. Резная мебель, массивная и тяжелая, но сработанная аккуратно, такую красоту вырезали! Камин в углу, не разожжен, но рядом лежат поленца и кочерга, значит, не электрический… Это из плюсов. Из минусов – от окна сильно дует, по ногам просто ветра гуляют. Телевизор и видеоплеер отсутствуют, магнитофона тоже не видно… Ну, конечно, они бы к этой обстановке не подошли. Хотя, говорят, в дорогих особняках сейчас умеют совмещать, пряча суперсовременную технику среди якобы старинной мебели… Так что это еще не доказательство! Хотя как это объясняет происходящее? Что ей делать в этих дорогих особняках с имитацией старины? Спать, да… Нет, ощущать холод в ногах она может и лежа дома, во сне. Мало ли, жара на улице спала вдруг, ветер поднялся. Но вот боль – вряд ли. А от щипка рука еще болела… Впрочем, последний раз она себя помнила… в ванной. Может, упала на пол, кран не закрыла, вода все льется и льется, вот ногам и холодно, включала же ледяную, надеясь привести себя в чувство. Девушка вздохнула – не то она пытается объяснить. Какая разница, где она сейчас лежит? Как объяснить, что она боль чувствует, а не просыпается? Для верности она постаралась припомнить давешнее уравнение. Получилось не просто вспомнить, но и, будто в насмешку, решить, найдя наконец распроклятую ошибку. Проведя сложные и простые вычисления в уме, пришлось признать (и чтобы уже окончательно убедиться, что не сама себе это придумала, шепотом): версия со сном все меньше похожа на правду, во сне считать не получается. Или ей кажется, что она считает, мозг так странно играет с ней? Просто подкидывает ей набор цифр, а она верит, что это решение? Девушка поднялась, медленно подошла к зеркалу в комнате – небольшому, размером меньше головы, но почему-то она понимала, что и такое тут – роскошь! Некоторое время рассматривала свое отражение. Это не она. Вернее, она, но… в ней еще чьи-то черты. Очень похожие, но не ее. Хотя сейчас она толком и не может сказать, в чем разница. В этот момент девушка с ужасом поняла, что может назвать имя той, которую видит в отражении. Хелен Гордон. Дочь шотландского лорда и французской аристократки из обедневшей семьи. Хуже того, она помнит историю этой девушки – своей ровесницы и двойника. Просто помнит и все. Как помнит рисунок на потолке и стенах. Как знает имя горничной. Как помнит, как дороги тут зеркала… Вот и эту девушку в зеркале знает, всю ее жизнь помнит. Как собственную биографию. Вернее, не так. Она в самом деле ощущает себя так, словно прожила эту жизнь – немалую по здешним меркам, через пару лет старой девой будет считаться, если наконец не найдет жениха… А где его найти в этой местности? Да и с ее приданым еще попробуй отыщи того, кто пожелает жениться. Даже здесь… Ах да, она же понимает, где находится, где это - здесь… 1 июля 1624 года Здесь еще был вечер, хотя и поздний. Вернувшаяся Бетси сообщила, что ее высочество безумно рада решению фрейлины и позволению ее дяди и очень просит миледи, раз она еще не спит, пройти к ней. Хелен некоторое время колебалась. И что она будет говорить принцессе? Что она теперь – вдруг очнувшись то ли собой, то ли не собой – уже толком не может сказать, верно ли то решение и надо ли ей ехать во Францию, потому что ей бы отправиться в другое путешествие – почти на четыреста лет вперед? Девушка вздохнула, стараясь взять себя в руки. Говорить подобное попросту глупо. И лучше ей порадоваться тому, что ее двойник сделала выбор до этого странного перемещения. А иначе гадать пришлось бы ей, как поступить и какие мысли ей подкидывает двойник, а какие желания ее собственные. И в той своей жизни было тяжело брать на себя ответственность, а тут пришлось бы отвечать сразу за двоих… Воспоминания Хелен говорили о том, что с принцессой она в очень хороших отношениях. Остается на это положиться. Кроме того, это будет короткая отсрочка, чтобы не думать обо всей этой истории, в которую она вляпалась. Просто поговорить о том, как здорово будет ехать во Францию – это ведь в любом случае здорово? Отвлечься за сторонними разговорами, думать о том, как правильно себя вести, как отвечать, как двигаться… Но пока не о том, как выбираться из этого… мира? Тела? Времени? Бетси затянула шнуровку корсета, распущенную ранее из-за обморока госпожи. Та чуть поморщилась. Ее чувства путались и противоречили друг другу. Потому что Хелен было привычно носить на себе этот наряд, даже эту жуткую конструкцию, состоящую всю из чего-то жесткого и одновременно стягивающего, должно быть, из кожи и жестких прутьев, скрытых тканью. А вот ее двойнику показалось, что на нее надели какое-то орудие пыток. Как в нем ходить? При каждом шаге эта конструкция впивается в тело! Как дышать? Когда легкие будто в тисках, а живот вовсе прижат к позвоночнику. Неудивительно, что она упала в обморок, скорее удивительно обратное – что она не лишается сознания при каждом шаге. Зато в этом платье ее облик был невероятно нежным и женственным. Пусть даже все тело было скрыто от взгляда: низ - длинными юбками, верх - лифом и льняной рубашкой под горло. А сверху еще тяжелое теплое платье из шерсти… Убедившись, что несмотря на свои опасения, она может свободно ходить в этом наряде, доверившись умениям «двойника», девушка задалась вопросом, куда именно ей нужно идти. Где находятся покои принцессы? Оставалось лишь вновь довериться воспоминаниям Хелен, иначе самой ей дорогу не найти. Интуиция не подвела - миледи уверенно шла к нужным покоям, сопровождаемая горничной. Правда, идти было недолго, комнаты были почти рядом, через три помещения, служивших гардеробной, приемной и комнатой охраны. Возможно, все это было излишне, но нельзя же показывать Бетси, что она не помнит дорогу. Вероятно, та и не подумает плохого, но лекаря наверняка вызовет, не слушая больше никаких возражений – виданное ли дело, госпожа не помнит, где бывала незадолго до обморока! - Ваше высочество, - девушка присела в реверансе. И с гордостью подумала, что это ее умение. Не Хелен. Вернее, их умения совпали. Она когда-то очень подробно изучала каждый шаг реверанса этой эпохи. Вот и представился случай опробовать! Она поднялась, не дожидаясь позволения, но на это никто, кажется, не обратил внимания, уж точно не подал виду. Миледи с интересом взглянула на принцессу. Совсем юная – точно не старше Хелен, – жутко худющая и довольно высокая, в мире двадцать первого столетия вполне могла бы рассчитывать на успех в модельном бизнесе. Наверное, и здесь числится среди красавиц. Сама Хелен была не такой стройной, хотя тоже отличалась ростом. Интересно, а здесь она не кажется высокой? Где-то она слышала, что раньше люди были ниже… Воспоминания и знания Хелен отчего-то подсказывали обратное, что вовсе это и не красота, и не такие они высокие… Но ее «современный» двойник гораздо больше верила своим знаниям и размышлениям, чем этой дремучей почти средневековой девице. Правда, двойника она и не думала слушать. Уж высокая стройная девушка всегда красивее низенькой и пухлой. А у принцессы было и иное преимущество – она была доброй. И это было не просто знание Хелен, это было в лице ее высочества – больших глазах, доверчиво взирающих на мир, и губах, привычных к сочувствующей мягкой улыбке. И как бы отстраненно ни пыталась держаться принцесса, следуя своему положению, ее натура брала верх. Уж кто, как не ее фрейлина, сама умело скрывающая свои чувства, это знала. Леди Гордон знала, что на ее лице редко можно угадать эмоции, лишь от самых близких их скрыть было тяжело – но таких было мало, только крестный, с которым девушка виделась редко, и вот ее высочество, от которой секретов не было. - Хелен? – принцесса с какой-то неуверенностью улыбнулась ей. – Я… так рада, что вы все же решили ехать со мной. Ваше присутствие ценно для меня… Прекрасно, что ваш крестный дал согласие. Отлично! Опять этот крестный… Память Хелен тут же услужливо подсказала. Крестный, который и приставил ее ко двору принцессы. После смерти папы взял над ней опекунство фактически вместо дяди, брата матушки. И сегодня они виделись. Он тепло приветствовал воспитанницу и одобрил поездку во Францию, сулящую такие перспективы – она могла стать фрейлиной супруги французского принца и наследника. Ох! Вот еще ниточка! Принцесса направляется во Францию не просто так, а как невеста наследника французского трона. Впрочем, пока это ничего не дает. Кроме того, что уже оценил крестный – прекрасная возможность сделать карьеру при дворе. - Мы виделись сегодня, - выпалила Хелен. – И обсудили детали. Крестный будет отправлять мне небольшую сумму на содержание. - Да, конечно, - неуверенно кивнула принцесса. Затем обратилась к Бетси: – Оставьте нас, мы справимся сами. Та с поклоном вышла. - Хелен, я… хотела еще раз просить вас рассказать, что вы помните о Франции, - пробормотала принцесса. - Да, ваше высочество, - пробормотала та. И осеклась, осознав, что допустила ошибку, лишь сейчас «услышала» двойника, что принцесса позволяет фрейлине, с которой она с детства воспитывалась, наедине обращаться к ней по имени, Дайана. Но та словно не заметила этого, медленно кивнула, принимая ее слова. Наверное, слишком занята мыслями о своем будущем. Тем лучше, но в дальнейшем надо все же следить за своими словами. Что же рассказать? Память Хелен хранила очень мало воспоминаний. Тем более о Франции. А ныне все еще путалось с современным сознанием. - Я мало помню, - пробормотала она. Не надо было соглашаться и приходить сюда, зудело в голове. Можно было сослаться на то, что она еще плохо себя чувствует после обморока. Все обдумать, оценить, собрать все воспоминания Хелен, проанализировать их… А может, вообще вернуться получилось бы! И пусть тут сами бы разбирались! А она бы уже закрывала кран и спешно выжимала бы пропитанную водой сорочку, потом бы пришлось вытирать пол, хорошо, если соседей не затопила… Но это было так привычно и понятно! - Да, конечно, - вновь медленно кивнула принцесса. – Но… может быть вы все же припомните что-то о… Гастоне Орлеанском. А что она о нем помнит? Память Хелен удержала лишь то, что это французский принц. Брат ныне правящего короля Людовика Тринадцатого… А память человека прогрессивного двадцать первого столетия? Казавшиеся ей недавно совершенными знания истории давали очевидный сбой. Она знала чуть больше школьной программы. Столько, сколько надо для экзамена. И еще немного – из области своих интересов. Гастон Орлеанский не вписывался ни в какую из этих областей. К воспоминаниям о том, что это брат короля, добавлялось только то, что с братом у него всегда были плохие отношения, поэтому он часто скучал в Блуа, высланный туда и заставлявший скучать всех других. То есть характером он был очень занудный… Хотя, может быть, это пришло с возрастом, потому что таким его описывал Дюма в своем последнем романе. - Что я о нем помню? – буркнула девушка недовольно, мигом забывая зарок, данный только что себе же – следить за своими словами. – Что о нем Дюма две строчки написал… Дайана вскрикнула, бледнея, и впилась фрейлине в руку, одновременно пожирая собеседницу взглядом. - Хелен, что вы знаете о Дюма? – прошептала принцесса. Та испуганно сглотнула. А что о нем знает Хелен? Память ничего не подсказывала. Видимо, она ничего не знает. Или очень настойчиво прячет. Хотя, что она может знать? Если принять за основу, что все это – не сон, то она находится в прошлом даже для Дюма. Поэтому Хелен не может его знать. Если это не сон… Постоянная, настойчивая мысль… - Ну… был такой… писатель, - ступила на хрупкий лед девушка. - Был, - Дайана сверлила ее взглядом. – В девятнадцатом веке, да? На этот раз принцессе пришлось терпеть пристальный взгляд. - Ты не Хелен, - вдруг прошептала она. - Да и ты не Дайана. *** Пришлось делиться воспоминаниями. Принцесса также не знала, как все произошло. Ее двойник из двадцать первого столетия вполне заслуженно отдыхала после сдачи экзаменов. Тоже размышляла о возможном будущем, мечтала о чем-то прекрасном… И кроме любви к мушкетерам Дюма ее с семнадцатым столетием ровно ничего не связывало. Как и с титулом принцессы. Она не понимала толком, как здесь очутилась. Помнила лишь, что вечером очень болела голова. И девушка, измученная плохим самочувствием, пораньше легла спать. А проснулась от того, что голова, казалось, вовсе раскалывалась, а еще безумно щемило в груди, наверное, что-то с сердцем… Вроде бы раньше не страдала таким никогда, но думать и разбираться в диагнозах некогда было. Она, держась рукой за стену, едва встала с кровати, чтобы найти в аптечке обезболивающее, сделала пару шагов… И лишилась сознания. А очнулась уже здесь. Над ней хлопотала испуганная горничная. Девушка с трудом понимала, что происходит. В голове тревожно звенел звоночек. Где она? Что она здесь делает? Что за странный, ужасный сон? Если это сон… Очень хотелось верить, что сон, кошмар, после которого она просто проснется у себя в кровати, но… Незнакомая комната, говорящие на другом языке люди… А ужаснее было, что она вспоминала и комнату, и людей. Эта спальня с кроватью, поставленной на возвышение, три ступеньки, ведущие к ней. И красивые резные панели, немного скрадывающие холод местных ветров, она рассматривала их накануне. И люди рядом – старенькая служанка, давно прислуживающая в доме, там за дверью солдат ее охраны… Все состояли при ее небольшом дворе очень давно. Зеркало показывало ее отражение… Или не ее? Но очень похожее… Та же худая высокая девчонка с зелеными глазами и русыми волосами. Ничем не примечательная… Ну разве что здесь добавлялась осанка – идеально прямая спина. И такой четко очерченный профиль… Не ее… или все же ее? Дальше на нее нахлынули воспоминания о «своей» биографии. Принцесса из шотландского дома. Воспитанная няньками и горничными. Недавно принц Карл, ее кузен, сообщил, что французский принц Гастон Орлеанский объявил о намерении жениться. И пригласил ее во Францию. Яков I, король Англии, справедливо решил, что это удачная партия. А потому через принца Карла, так покровительствующего кузине, прислал сообщить Дайане, что она отправляется во Францию. Принцесса была растеряна и обескуражена. Ее положение не позволяло рассчитывать на столь высокую честь – сделать подобную партию! Стать женой французского наследного принца! Для нее и герцог был бы отличным мужем… Новости из Франции они получали редко. А потому о будущем супруге она знала крайне мало. Принц, брат правящего короля Людовика Тринадцатого. Говорят, хорош собой. Правда, об этом ей сообщил накануне французский посол. И насколько ему можно было доверять, принцесса не знала. Но точно понимала: вряд ли посол сообщит ей, что их принц ужасен, словно орангутанг, и никому такого мужа не пожелаешь. Дайана в сопровождении небольшого двора послушно направилась в Лондон и прибыла сюда третьего дня. Вчера состоялась ее встреча с кузеном. Карл Стюарт, о котором «будущая» память знала только то, что в книге «Двадцать лет спустя» ему отрубили голову, а «нынешняя» - что он благоволит кузине, был симпатичным молодым человеком. Он любезно принял принцессу, провел с ней беседу, наставляя перед поездкой быть достойной оказанной ей чести. Наставлял от лица Якова, разумеется, хотя участия проявил больше, чем король. А уже после была короткая аудиенция у короля, с теми же наставлениями и благословениями. Вот только все эти аудиенции Дайану не успокаивали, наоборот, заставляли чувствовать всю ответственность, что ложится на нее. Принцесса помнила, что у Хелен сегодня свидание с крестным. И очень надеялась, что тот даст свое согласие. За те годы, что Хелен была приставлена к ней, девушки сдружились. И отправляться в чужую страну совершенно одна Дайана не хотела. Остальной двор за ней последовать не мог, да это было бы и бесполезно – во Франции ей должны были подобрать новых фрейлин, весь новый двор. Поэтому Дайана надеялась, что хоть один человек поедет с ней, пусть впоследствии и не останется при дворе, но будет ее там навещать, все же у Хелен было право на французские земли, она могла считаться французской подданной. А может быть, если будущий супруг, Гастон Орлеанский, будет не очень настаивать, удастся и должность для Хелен получить, оставив при себе близкую подругу. А потом случился этот обморок, это перемещение… И теперь она и вовсе не знала, на что ей надеяться, чего желать. И только теперь, осознав, что это случилось не только с ней, девушка почувствовала некоторую уверенность. Конечно, ужасно, что такое произошло еще с кем-то… но зато вместе они, может быть, смогут отыскать выход, смогут вернуться. Теперь пришла очередь фрейлине рассказать о тех воспоминаниях, которые принадлежали Хелен, впрочем, их было немного и они были во многом и так знакомы принцессе. Девушка рано потеряла мать. Поэтому, как и Дайана, почти не говорила по-французски. Отец воспитывал девочку до тринадцати лет, когда вместе с дочерью он направился во Францию, чтобы заявить права на небольшое поместье, принадлежавшее его жене, чтобы впоследствии передать как приданое уже взрослеющей девочке. Но, уже подписав все бумаги, на обратном пути стал жертвой разбойников. Ему удалось отбиться, увозя дочь с собой. Только вот полученная рана была смертельной. К девочке вскоре явился брат покойной матушки. Заботливо устроил похороны отца. Затем, по приглашению крестного, отправил девочку в Англию, а после – в Шотландию, где ее приставили ко двору Дайаны. И фактически полностью передал на воспитание крестному, более не интересуясь судьбой сироты. А ей на этот раз предстояло обратное путешествие. - И что будем делать? – уныло спросила принцесса. - Прокатимся во Францию, - Хелен выглядела более веселой. В конце концов, ей не раз мечталось, что она оказывается здесь, в семнадцатом веке. Это ведь возможность увидеть то время самой! Тем более, они ведь едут в Париж! И едут не крестьянками, а знатными дамами, с охраной и уважением, им нечего бояться тут. Можно любоваться, запоминать эти картины и попутно искать выход. Дайана была настроена не так оптимистично. Что можно было понять – ей предстоял брак с совершенно незнакомым человеком. Хотя молодость брала свое, девушка отнеслась пока к произошедшему без свойственной взрослым паники. Ну, подумаешь, провалилась в прошлое, должна стать чьей-то там женой… - А если принц, как и его брат… ну, голубой? – пробормотала Дайана. – Я слышала, что Людовик был таким… - Угу, - пробубнила Хелен. Она тоже об этом читала. Но ей это было неинтересно, поэтому о биографии короля она знала мало. Разве только то, что он вроде бы долго воевал с собственной матерью за трон. И находился под влиянием Ришелье. Взглянув на принцессу, Хелен вздохнула. Слишком испуганной та была. Собственный оптимизм немедленно тоже поубавился, на смену ему пришло простое детское желание – вернуться бы домой, в свою постель, к своей подушке. Мечты о романтике семнадцатого столетия блекли. Пусть ее там, у себя, ждут экзамены, нудная учеба, рутина и однообразные дни. Но это уже известно и продумано. А тут… Тут ее ждут страсти, любовь, приключения. Возможно. А может быть, тяжелая дорога, холод ночей и отсутствие элементарных предметов гигиены. Примерно так все это описывается в учебниках, кажется. А еще припомнилась не очень длинная, но все же памятная дорога в Лондон. И в ней были ветер и дождь, от которых с трудом спасала карета, потому что тяжелые капли косого ливня попадали внутрь, а ветер проникал даже под шерстяные тартаны. Мерзли руки, коченели ноги. Жуткая конструкция, называемая корсетом, впивалась в тело, не давая свободно двигаться. Подолы платья и нижних юбок пачкались и мокли, все больше осложняя и без того непростые движения. И отсутствие белья в нижней части – ни трусиков, ни панталон – не добавляло комфорта, хотя множество юбок и спасали, сохраняя подобие гигиены. Воротник буквально впивался в шею… Во Франции теплее, думалось ей. И, наверное, дожди вовсе не так часты, как тут. Но ведь все остальное не изменится! - Можно попробовать прочитать «Отче наш», - неуверенно предложила Хелен. – Вдруг поможет вернуться… Новая подруга мгновение подумала. Она «современная» не знала молитву. Но Дайана очень хорошо знала. Она их читала на утренней и вечерней мессах, перед приемом пищи и сном. Каждое слово было знакомо, часто произносилось механически, без чувств и эмоций, вместе со всеми, потому что так надо… Принцесса прошла к небольшому домашнему аналою в углу комнаты, смиренно опустилась на колени перед распятием, тихо, но четко прочитала молитву, на этот раз выговаривая каждое слово, вкладывая в него всю душу, все свое желание вернуться. Подождала. Эффекта ноль. Последовала еще и еще молитва. Но с тем же результатом. Дайана молча потянула за руку подругу, заставляя встать рядом. Они повторили молитву уже вместе, зажмурившись и искренне моля о чуде. И вновь – ничего… - Кажется, нам просто остается смириться, - пробормотала Дайана. - Могло быть хуже, - философски заметила Хелен, садясь в одно из кресел в комнате. – Мы могли перенестись в тела каких-нибудь крестьянок лет восьмидесяти, живущих во Франции в гугенотской деревушке, которую со дня на день сожгут. Или в Испании в какую-то еретическую семью. Куда мы только ни могли провалиться! Дайана промолчала. Могли, наверное. И в чем-то нынешнее положение их неплохо, вот только трудно говорить о том, что было бы, когда тебе и так плохо – сейчас и в этом виде! Какая разница, как там у других? Впрочем, ее заботило сейчас другое. Откуда-то взялось понимание, что там, в том мире, ее больше не существует. Не потому что умерла. А словно бы и не рождалась. Ее никто не помнит, не знает. У нее там будто не было семьи, подруг… Она взглянула на новую знакомую. Чувствует та или нет? Хелен была бледна. Принцесса вздохнула – чувствует, только что осознала. И тут подумала, что фрейлина, которая сначала показалась ей довольно взрослой, вовсе не старше нее. Такая же начинающая студентка, каких множество у них, откуда ей знать жизнь? Чем она может помочь? Они застряли тут, просто две девчонки… - Там, незадолго до переноса, - припомнила Хелен, - я видела передачу. Говорили про какие-то аномалии, пока не конец света, как они говорили, но все может случиться, любые… невероятности, видимо. - Вот и случились, - прошептала Дайана. – И, молись или не молись, ничего не изменится… Слышат ли? - Может быть, уже услышали, - тоже шепотом отозвалась подруга. – Хотели ведь романтики, мушкетеров. Вот мы и тут… А там все, нас словно и не было. Пожили и исчезли. Отовсюду. И из чужой памяти тоже. Наверное, так лучше – никто из родни не хлопочет над тобой, врачи не пытаются вытащить из комы, не смущаются, пытаясь сочувственно сообщить ужасную новость родным, а затем твое тело не укладывают в коробку… Лучше для всех… Всегда лучше не быть, чем быть и уйти, заставив страдать, вспоминать, плакать… Только вот это означает, что возврата нет…