Совсем другой век

Даже плохо помня исторические события, Элен и Диана отмечали, что история, вроде бы идя так, как ей следует, все больше меняется. Мелкие и незначительные, казалось, детали превращались в изменения, которые создавали новый облик всей страны и всех событий. Прежние великие люди уступали место другим. А кто-то, как Ришелье, получал несколько иную славу, чем в известном дамам мире. Луи, к некоторому удивлению Дианы, все чаще говорил с ней о государственных делах и о том, что его заботит. На самом деле причина этому была проста: Людовик помнил слова девушек о том, что ждет Францию в будущем, и потому уже сейчас старался избежать этого, изменить то, что возможно. Он не расспрашивал ее о конкретных событиях, понимая, что они зависят от их конкретных решений, но все же прислушивался к отдельным советам супруги, если это было возможно осуществить. А вот то, что мнению королевы все больше внимания уделяет кардинал, было еще более предсказуемо: оценив степень влияния Дианы на Луи и довольно острый ум молодой правительницы, Ришелье старался воздействовать именно таким способом. Правда, здесь ему приходилось сложно, поскольку при дворе часто попасть к королеве было непросто, она была занята своими делами, да и герцог д’Орбье по старой дружбе оберегал ее величество от влияния кардинала, а в своем салоне Диана отшучивалась, говоря, что не желает обсуждать дела здесь, куда пришла отдыхать. При этом последняя связь с двойником из другого времени и у королевы, и у ее статс-дамы была утеряна. Ни одна из них об этом не жалела, поскольку знания оттуда остались при них, да и новые более не появлялись отныне, но они справятся уже с тем, что имеется, а сами сознания за это время столь сильно смешались, что сейчас одно походило на другое так, что изменений и не ощущалось. Разве что в одном было отличие: внутри них больше не было противоречий, «современное» сознание больше не навязывало свою точку зрения. До сих пор они были уверены, что оно просто «ушло», но порой начинали сомневаться. Может быть, оно просто уже привыкло и приняло этот мир и время? И все же, само по себе влияние дам на историю возрастало. Пусть оценить это они могли далеко не во всем. Но даже тот факт, что мушкетеры не расстались, а лишь еще больше сдружились, служил подтверждением изменений. Атос и Портос, через жен «привязанные» ко двору, регулярно находились в столице, граф к тому же был порой занят королевской охотой. Разумеется, столь часто будучи при дворе, они постоянно виделись с д’Артаньяном, который то проверял посты, а то просто находился при короле или при королеве (мадам д’Артаньян неизменно нуждалась в том, чтобы ее проводили на службу и встретили после нее). Поначалу дамы думали, что иначе будет с Арамисом. Но это подтвердилось лишь в первые месяцы после принятия сана. После же аббат д’Эрбле вернулся практически полностью к светской жизни, разве что часто появлялся в свете в сутане. Что не мешало ему к вечеру менять ее на светский наряд. Дружеские посиделки тоже никуда не делись. И это было единственное, что не очень нравилось Элен. Однако же молодая графиня довольно скоро отметила, что Оливье хоть и позволяет себе на них лишнее, но не напивается, лишь от души веселится. Так что супруга решила: пусть развлекается, в подобной компании ему ничего не страшно, а сохранившаяся и укрепившаяся дружба – залог того, что между мушкетерами не будет никогда размолвки впоследствии. Ну или будет, но не очень тяжелая, ведь ныне они сходились и в политическом мировоззрении, и в простых интересах. Кажется, Полетт и Констанция придерживались похожего мнения. Так что три женатых мушкетера и мушкетер-аббат получили негласное благословение на дружеские посиделки. В те дни, когда не были остро нужны женам (или любовнице, хотя мы скромно умолчим о том, насколько платоническими были эти отношения). *** На этом фоне, пожалуй, не было удивительным, что судьбы слуг мушкетеров тоже начали «двигаться». Так, поскольку Портос регулярно бывал при дворе, Мушкетон вынужден был постоянно следовать за своим господином, хотя он и предпочел бы оставаться в одном из поместий и следить за делами замка. Он несколько раз пытался убедить барона, что будет гораздо полезнее сделать его управляющим, ведь Мушкетон давно доказал свою преданность… Но Портос упорно считал, что эта преданность ему нужна именно рядом с ним. Бедняга Мушкетон сначала измученно вздыхал от мыслей о своей дальнейшей судьбе и необходимости проводить время в разъездах между поместьями и Парижем. Однако после он разговорился с Планше. Надо сказать, что последний как раз не видел свою жизнь в услужении господину. Обладая предпринимательским умом и чувством выгоды, он всегда знал, что откроет свое дело, которое даст ему хороший доход. Планше был из тех людей, которые ранее других чувствуют изменения в обществе, так что он отлично знал: все больше силы становится не только у дворянства, но и у тех, кто имеет мануфактуры и иные необходимые городу и стране товары. Даже старое родовитое дворянство начинало уступать свои места, пусть пока не в церкви и не при короле, но это не за горами. А уж мелкому дворянчику порой и приходилось уступать очередь к его величеству или скамью в храме. Так что Планше был одним из первых, кто решил вложиться в новое предприятие, касающееся колоний в Вест-Индии. Сбережений у слуги было не так и много, конечно же, но он ничуть не сомневался, относя их в Компанию Новой Франции. Мушкетон, который как раз жаловался Планше на то, что Портос не дает ему никакого отдыха, отнесся с интересом к тому, что можно вложиться в некое предприятие. - И не надо зависеть ни от кого! – хвастал тот. - Ну это еще когда будет… если будет, - осторожничал Мушкетон. – А сбережения отдать придется. - И что же ты теряешь? – фыркнул Планше. – Как был в услужении, так и сидишь. Питаешься с баронского стола, камзол и кафтан господский перешиваешь на себя, девок деревенских щупаешь. И Мушкетон, рассудив и вправду, что собственные сбережения ничтожно малы, чтобы купить собственное поместье, но достаточно велики, чтобы получить неплохой доход, если Компания будет успешна (а она наверняка будет, раз основана самим кардиналом), решился тоже вложиться в это дело. Самым удивительным, пожалуй, стало то, что в дело вложились и Гримо с Базеном. Правда, в отличие от товарищей, они руководствовались иными интересами. Разве что чаяния Базена можно назвать схожими. Поскольку свое будущее он видел на духовном попроще, вслед за своим господином, то постриг принял тоже следом за ним. И пока состоя при аббате, Базен рассчитывал в будущем тоже получить хотя бы небольшой собственный приход, а для этого были необходимы хорошие вложения. И в этом отношении он рассуждал схоже с Мушкетоном: раз уж Планше вкладывается в дело, а Ришелье его организует, значит, дело это выгодное. А вот Гримо всегда был предан графу, так что не планировал никогда в будущем оставить службу. Понимая, что предприятие сулит хорошие деньги, он тоже решил не отказываться от этой возможности заработать. Но руководствовался тем, что он, как и Мушкетон, полностью обеспечивался господином и ни в чем не нуждался. А доход никогда не будет лишним, никто не знает, что им предстоит в дальнейшем. Так что все четверо слуг не упустили возможности вложиться в новое предприятие по освоению колоний в Новом Свете. Что же до господ, то об этом позаботился лишь Портос, которому это посоветовал его стряпчий. Атос был человеком старых мировоззрений и доход видел только от поместий, не представляя иных возможностей. Арамис был занят карьерой в церкви и обустройством аббатства, ему было не до вложений. А д’Артаньян… что ж, надо сказать, что он с большим удовольствием вложился бы в какое-то дело, однако у него, в отличие от его слуги, не было никаких сбережений, особенно сейчас, когда они с Констанцией лишь начинали общую жизнь. *** Эскадра в Новый Свет отправилась в конце 1626 года. И не только ранняя дата была изменением истории, но и ее состав: корабли Франции отправлялись к островам Вест-Индии вместе с английскими судами. И отправлялись они не только для войны с туземцами и обмена с ними, но и для возможного противостояния Испании. Нет сомнений, что предстояло новое столкновение, возможно, не здесь, в Старом Свете, а уже на островах. Однако ныне, убедившись, что испанцам можно отвечать на поле боя, и вполне успешно, их уже не так боялись. Конечно, это был еще не конец испанского владычества, но одно понимание, что противостоять им можно, вдохновляло. Именно поэтому и в Европе все чаще и чаще вспыхивали конфликты, империя была вынуждена ввязываться в войны и сражения буквально повсюду, не в силах порой удерживать за собой владения. Потому и неудивительно, что экспедиция в Новый Свет была весьма успешной: французская эскадра явилась обратно не вся, немалое число людей остались на завоеванных территориях, строя на Мартинике и Гваделупе форты. Первая прибыль была не столь велика, как многие ожидали, наслушавшись историй о богатстве Вест-Индии, однако же все вложившиеся получили в полтора и даже два раза больше, так что они не сомневались, вкладываясь во второй раз. Новые земли были богаты и плодородны, потому все более людей задумывались о том, чтобы попытать счастья за океаном, притом были среди них и те, кто не имел ничего, а поскольку им нечего было терять, то надежды будущего счастья служили им утешением, но были и владельцы немалых средств, в основном из мещан, которые тоже видели в новом мире возможность подняться на небывалые высоты, получить должности и даже титулы, которые здесь были недостижимы. Стараниями Дианы и Генриетты между монархами их стран крепли дружеские отношения. Несмотря на стремление и Англии, и Франции возвыситься, первая понимала, что ей нужен союзник против Испании, вторая пока не могла иметь столь мощный флот. В итоге диалоги между Карлом и Людовиком были гораздо более откровенны, все чаще они находили общие интересы, а не противоречия. Кроме того, юная Анриетт и вправду имела влияние на мужа, а еще помнила свой разговор с Дианой. Так что она не только способствовала налаживанию отношений Англии с Францией, но и убеждала супруга больше прислушиваться к собственному народу, потому уже в конце 1626 года был созван парламент. И его не постигла участь прежних – он не был разогнан. Карлу не очень нравились попытки ограничения его власти, но одновременно он сильно зависел от мнения жены, к этому времени уже и матери его ребенка. А еще он все чаще прислушивался к словам лорда Винтера, который очень поднялся после своих миссий посла во Францию и из-за достаточно прозорливого отношения к политике этой страны. Именно потому на некоторые уступки король Англии решился все же пойти. Так и выходило, что дамы, сами того толком не осознавая, меняли мир и историю весьма серьезно. *** Самым важным и для Элен, и для Дианы были отношения с супругами. И на этот раз если между ними и возникали ссоры, то они были столь мелкими и незначительными, что обе стороны немедленно стремились к примирению (чему в немалой степени помогало и то внимание, которое все больше проявляли супруги к женам в постели - то внимание, которым мало кто мог в это время похвастать). К концу 1626 года графиня вновь понесла, через пару месяцев к ней «присоединилась» и подруга, а через полагающееся время Атос получил второго сына, в то время как в королевской семье появилась девочка, чему необыкновенно обрадовалась Диана, но и приятно удивилась, отметив, что Луи рад дочке не меньше. Довольны были не только граф и его величество, но и д’Артаньян, который совсем недавно обзавелся наследником. Правда, по его собственным словам, сейчас этот наследник скорее получал его долги, чем его имущество. Однако брак с Констанцией был и вправду удачным: молодых людей связывали не только чувства, но и ныне совместные финансы, притом мадам д’Артаньян неплохо ими управляла, так что долги в ближайшее время могли превратиться в неплохие сбережения. Полетт, к тому времени беременная уже третьим ребенком, помимо должности хранительницы гардероба невольно получала место няньки – так она шутила, будучи все время окружена детьми. На что получала ответные смешки, что ныне все дамы по очереди и вместе были няньками. Но сколько бы они ни посмеивались, а страна ликовала от появления второго королевского ребенка, пусть и женского пола. По этому поводу во Францию было позволено вернуться королеве-матери. Мария Медичи прибыла тихой и подавленной. Как и предсказывал д’Орбье, высылка из страны сделала свое дело – теперь ее бывшее величество понимала, что окончательно проиграла. Она не нашла поддержки за границей, даже испанцы не стремились объединяться с ней, помня о том, сколько ее заговоров пошли прахом. Лишенные поддержки герцоги Орлеанские тем более и не помышляли о каких-либо попытках заговора. Ни Гастон, ни Анна не отличались особенно изощренным умом, их желание сесть на престол не было подкреплено никакими идеями, как этого достичь. Разумеется, они были бы не против, если бы нашелся новый исполнитель для грязных дел, вот только после казни герцогини де Шеврез безумцев не было: любому было понятно, что если даму такого происхождения столь легко отправляют на эшафот, то кому-то другому и вовсе не будет пощады. И если уж планы таких людей были разрушены, то на что могут надеяться простые смертные? Это не значило, что интриги и заговоры разом исчезли, но те мелкие, что появлялись, обнаруживались и пресекались практически на стадии зародыша. Были и новые попытки разлучить Атоса с женой, но они неизменно проваливались: граф безоговорочно доверял супруге, а та настолько хорошо его изучила, что могла предсказать и погасить его гнев в несколько мгновений. *** Основную такую попытку сделала мадмуазель де Фаржи, возомнив себя последовательницей и наследницей Шеврез. Ирония судьбы заключалась в том, что события эти случились в небольшой деревеньке с названием Рош-Лабейль, где Атос оказался практически случайно – он вынужден был ездить по поручению его величества, с деликатной миссией, участие в которой принимали также аббат д’Эрбле и герцог д’Орбье. Но поскольку вместе они находиться не должны были, то возвращался граф один. Как полагал Атос, наименее подозрительным будет поехать ему иной дорогой, чем та, которой он ехал сюда, таким образом он отправился по неизвестному ему пути и плохо рассчитал время. Так и вышло, что ему пришлось остановиться в небольшой деревушке в доме местного священника. А вот Фаржи, которая как раз недавно выследила графа, посчитала это для себя очень удачным шансом. Несколько монет немедленно сделали свое дело: к священнику прибежал мальчишка с сообщением о том, что дед его того и гляди к прадеду отправится, исповедовать бы да посидеть рядом, речи святые побеседовать. Конечно же, кюре не мог не откликнуться на просьбу и отправился к «умирающему». Атос был слишком уставшим, его не интересовало, куда отправляется приютивший его хозяин. Дорога была длинной, еще и дождь поливал, потому бывший мушкетер был готов заночевать где угодно, даже вместе с Гримо на конюшне. Так что чистая постель священника была настоящим подарком. Мечты Атоса об отдыхе затмевали даже голод, он едва притронулся к трапезе святого отца, и собирался все же лечь, когда в дверь постучали. - Открыто! – бросил мужчина, помня, что после ухода кюре не запирал дверь, к тому же он был уверен, что это Гримо. Однако на пороге появился совершенно незнакомый мужчина. Во всяком случае именно так показалось в темноте уже наступившей ночи, при свете одной лишь свечи на столе, которая больше освещала самого Атоса, чем путника. - Чем могу вам помочь? – устало спросил граф, досадуя на то, что кто-то вновь мешает его отдыху. - Простите, месье кюре, - прозвучал в ответ ломающийся юношеский голос. – Ночь застала меня в пути, потому я вынужден просить у вас приюта. Мне, право, жаль вас стеснять, но я готов довольствоваться малым… - Ложитесь, где найдете место… сын мой, - добавил Атос, посчитав, что даже лучше, если его принимают за хозяина дома – если это и грабитель, он не подумает о том, что у сельского священника есть что-то ценное. – И моя трапеза к вашим услугам, наслаждайтесь, чем послал Господь. Доброй ночи, сударь! И он отправился в спаленку хозяина, где сил хватило лишь на то, чтобы скинуть кафтан, а затем мужчина повалился на кровать. Так граф и спал без снов, когда ощутил прикосновения нежных рук. - Элен, - прошептал он, расплываясь в улыбке. Она не ответила, лишь продолжила ласки. Атос медленно просыпался, но открывать глаза не хотелось, он желал только этих прикосновений… Мужчина подскочил на месте. Ласки! Настолько откровенные, не только руками, что это было невозможно для Элен… - Какого дьявола?! – хрипло бросил он. – Вы кто?! - У вас столь короткая память, месье граф? Женщина, которая столь постыдно приставала к нему, возбуждала его, подалась вперед, так что на нее упал свет от единственной свечи в комнате. И теперь он ее вспомнил, пусть даже ее карьера при дворе была короткой. - Что вам нужно, сударыня? – презрительно скривился Атос. - То же, что так нужно вам, - хихикнула Фаржи, бросая взгляд вниз. И немедленно потянулась к плоти… Граф, тихо бормоча под нос ругательства, оттолкнул руку женщины и едва ли не сбросил ее саму с кровати, удержавшись лишь в последний момент. Пришлось самому встать с постели – она ни за что не согласится уйти. - Единственное, в чем я нуждаюсь, это отдых, - буркнул он. - Я и предлагаю вам… Атос не собирался это слушать. Женщины, подобные этой, не остановятся на полпути, он может выпихнуть ее в прихожую, но она найдет способ проникнуть внутрь, обманом или силой. Единственное, куда она не сунется – это на конюшню, где от дождя и ветра на улице почти столь же холодно и неприятно. Вот потому на эту ночь его постелью стало сено, как и у его слуги. Сон на этот раз был не таким сладким и крепким, уже с первыми лучами слабого осеннего солнца путники были в седлах. *** И всю эту историю граф практически немедленно позабыл. Но, к его собственному изумлению, несколько дней спустя Элен пришла к нему в кабинет потерянная, теребя в руках какой-то лист. Так и не представляя, как лучше поступить, она протянула мужу это послание, Атос взял, сам теряясь от того, что привело ее в такое состояние. «Я всегда буду помнить Рош-Лабейль». Неизвестно, прислала Фаржи эту записку Атосу, чтобы подсмеяться, намекнуть, будто бы он не смог показать «мужскую силу», или рассчитала все так, чтобы записка будто бы случайно попала в руки графини, но это письмо и вправду ошарашило Элен, которая была уверена: повторение Рош-Лабейля невозможно! - Какая чушь! – фыркнул Атос, отправляя письмо в камин. Он обернулся к супруге и заметил, что его слова ничуть ее не успокоили, она смотрела на него… едва ли не плача. - Друг мой, что вы себе вообразили? – граф взял ее за руки, осторожно притянул к себе ближе, вглядываясь в каждую черточку лица. Уголки губ дергаются, тоже признак сдерживаемых слез. – Ну неужели вы думаете, что это любовная записка? - Тогда… что это? – прошептала Элен. Атос обнял супругу, стараясь таким образом передать ей свое тепло, чувствуя, как она дрожит. - Мы же договаривались верить друг другу, так? – тихо отозвался он. – И до сих пор так и было. Что в этой записке так испугало вас, сердце мое? - В том… будущем, о котором я знаю… - У меня что-то было с этой… девкой?! – угадал граф, и его даже перекосило от отвращения при мысли о таком. - Да, но как это возможно тут? – Элен наконец могла говорить связно. – Герцогиня ведь казнена. - Герцогиня? – не понял Атос. - Ну да… герцогиня де Шеврез. На этот раз графа не просто перекосило от отвращения, но ему пришлось втянуть носом воздух и медленно выдохнуть, чтобы не выругаться при жене. Только чуть успокоившись и напомнив себе, что знания жены о будущем – это не само будущее, Атос смог выбросить мысли о том, что он мог быть в одной постели с герцогиней. - Кто это был? – услышал он вопрос супруги. - Фаржи, - не стал ничего утаивать граф. – Но между нами ничего не было, хотя она и… да она попросту прямо предложила мне себя! - Какое самомнение! – пробормотала Элен. И через мгновение впилась поцелуем в его губы. - Она целуется лучше меня? – оторвавшись от мужа, спросила графиня. Ответил Атос тоже поцелуем, руки супруги обняли его за шею – и это было лучшим доказательством того, что более она не сомневается в нем. *** А вот сомнения в будущем некоторое время одолевали ее. История сильно изменилась, но вдруг вот так напомнила известным ей сюжетом. Атос не поддался чарам, Элен в этом видела любовь к себе, ведь Фаржи в красоте вовсе не уступала герцогине. Однако можно ли быть уверенным во всех дальнейших изменениях в известной истории? Притом гораздо раньше, ведь Рош-Лабейль уже «случился»! Этими мыслями графиня и поделилась с мужем некоторое время спустя. - Но мы предупреждены, - улыбнулся ей он. – И хотя я уверен, что ничего ужасного нам не грозит, вы всегда найдете понимание у меня. Элен согласно кивнула, принимая это решение. И вправду, Мордаунту неоткуда взяться в их истории, но если и возникнет кто-то, взявший на себя роль мстителя, за Миледи или за кого-то еще, они довольно легко смогут предсказывать его шаги в том, что повторяется. Чтобы окончательно успокоиться, Элен обсудила это и с подругой. Диана согласилась с ее мыслями. И добавила: - Мы же не собираемся дальше сидеть сложа руки, у нас есть возможности, мы будем ими пользоваться. Уверяю тебя, я не смирюсь с мыслью, что лишусь Луи так рано, я буду продолжать бороться за него. Что ж, рассудила графиня, все так, она ведь и сама не позволит сыну увлечься Лавальер и отправиться в Африку. - Ладно, - тихо рассмеялась Элен, - Атос прав, мы предупреждены. - И нас готовы поддержать… - Притом не только супруги, но и Полетт, и Констанция, что гораздо важнее, согласись, потому что они-то не пустят беду в свой дом. А еще есть герцог, уж он-то точно всегда будет печься о благе Франции и узнавать о будущем. - Хотя наши знания и ничтожно малы. И мы можем даже не знать, изменили ли мы что-то или нет. - А может быть, именно потому что малы, - окончательно развеселилась графиня. – Многое из ближайшего будущего нам неизвестно, так что мы не будем бояться что-то из этого нарушить, нас ничто не будет сдерживать. - Отличный план! – поддержала ее Диана. *** Они и вправду не понимали, насколько меняют или не меняют историю, хоть и верили, что их старания оправданы и дают отличный результат. В конце концов, сделать весь мир счастливым невозможно, дамы ограничивались только своими близкими и своей новой страной, потому и не представляли, что творится с миром в целом. А у них очень многое выходило. Куда ни посмотри, а менялась и книжная, и историческая реальность. И дамы чувствовали в этом свою заслугу. - Может, пора ввести в обиход вилку, наконец? И не только для фруктов, – как-то пошутила Элен в разговоре за обедом с подругой, скептически пытаясь справиться одной ложкой. – Ты уже пользуешься полным доверием его величества, все, что ты сделаешь, будет воспринято двором с восторгом. - Так уж и все, - покачала головой Диана. - Все. Не удивлюсь, если Луи без вопросов подпишет какой-нибудь эдикт об уравнивании прав мужчин и женщин – по твоей просьбе. - Предложить голосовать за короля? – фыркнула королева. - Ну хотя бы за депутатов Генеральных штатов, - пожала плечами Элен. - Их еще надо созвать, - уже серьезно заметила ее величество. – Луи сейчас не очень на это настроен. - Не торопи его, думаю, постепенно он тебя услышит. - Пожалуй, - посмеялась Диана, решив все превратить в шутку. – Завтра велю к обеду подать вилки. А через недельку, дольше тянуть, я думаю, не стоит, будем подавать его величеству проект о допущении девушек к образованию в Наваррском коллеже. Как думаешь, сразу предлагать общие классы или сначала раздельные? - Не уверена насчет профессорского состава, - фыркнула Элен, - но студенты должны нас поддержать. Через неделю этот проект осуществлен не был. Однако ныне совсем кроху Софи-Элен, как и малышку Анриетт, ждало блистательное образование. Впрочем, Францию и вовсе ждало иное, невиданное будущее. Будущее совсем иного времени, не похожего ничуть на то, что было знакомо его создателям со страниц учебника, будущее совсем другого века… *** … лет спустя Дождь лил, будто бы и вправду разверзлись хляби небесные. Маленькие дети были оставлены под присмотром горничной, старшим уже позволялось составить компанию дамам и кавалерам не только за обедом, но и после, в гостиной. И все чаще этой гостиной была комната в Ла Фере или в Версале, а вовсе не в Лувре или в Фонтенбло, хотя последняя резиденция тоже была более любима королем, чем замок в Париже, в первую очередь, за счет своих охотничьих угодий вокруг. Но желание отдыхать от двора полностью реализовывалось лишь в Ла Фере и в Версале. Разумеется, бывали тут исключительно «свои», то есть помимо семьи графа и д’Орбье могли прибыть барон дю Валлон с женой и детьми, гораздо реже и только пользуясь приглашением, присоединялись супруги д’Артаньян. И уж совсем редко, лишь когда этого требовали какие-то дела, появлялся аббат д’Эрбле – чаще всего неофициально и в светском костюме, а вовсе не как священник. Впрочем, друзья по-прежнему часто виделись друг с другом в своей компании, как и дамы порой собирались своим кружком, не нуждаясь в обществе мужчин. Что же до короля, то рядом с собой и вот так по-домашнему он был готов видеть очень немногих. И сейчас в этой гостиной в Ла Фере Элен что-то наигрывала, напевая тихо, одними губами. Луи-Анри любезно помогал Софи со стихами, в то время как Рауль пытался уговорить юного наследника пофехтовать – пока безрезультатно, несмотря на любовь к оружию, принц сейчас все время уделял своей собеседнице. Диана вышивала, порой с улыбкой прислушиваясь к разговору мужа и Атоса... Они обсуждали помолвку наследника престола и… дочери четы де Ла Фер. Королева старалась казаться серьезной и прятала улыбку, потому что муж пытался некоторое время отказаться от этого. Вопреки очевидному вниманию юноши к Софи и столь же очевидной взаимности. Диана не спорила, не настаивала. Она лишь порой осторожно напоминала мужу, что любит его. Но этих кратких напоминаний было довольно, чтобы заставить Луи задуматься. Он понимал необходимость союзнических браков. Однако сердце напоминало, что Диана ему дорога вовсе не за какие-то договоры. А выбор брака с ней и война с Испанией не стали столь ужасными для Франции, но помогли открыть иные возможности. Так стоит ли навязывать сыну невесту, если есть та, с кем он будет счастлив? И в чьем воспитании уверен уже он, Людовик, что она сделает лучшее для Франции? Граф де Ла Фер происходил из древнего рода, равного королям, потому назвать этот брак неравным было невозможно. Конечно, он был не так выгоден политически, как брак с какой-нибудь испанской инфантой, но ныне связи с этим соседом не спасет уже никакой брак: империя рушилась, уступала более сильным державам, и стоит ли пытаться как-то ей помочь? Разумеется, можно поискать и принцессу из иного королевского дома. Но Луи как никто знал, что такое сторонняя правительница. Чьи интересы она будет отстаивать в будущем? Не станет ли она шпионом своей родины? Юная дочь графа была воспитана статс-дамой и своим отцом, росла при дворе, прекрасно зная, каких взглядов придерживаться и полностью их разделяя… И вот Луи сам объявил о том, что решил предложить Атосу этот брак. Правда, об этом сейчас знают лишь он, граф и они с Элен. А Луи-Анри и Софи обмениваются лишь любящими и грустными взглядами, уверенные, что их чувства нужно скрывать, потому что никогда им не быть вместе, каждого из них ждет брак по расчету, с тем, кого выберут родители, и вдвойне это относится к наследнику трона. Диана чувствовала счастье. За них. И за подругу. Потому что они теперь спокойны и за Рауля тоже – забавно, но на милую соседскую девочку Луизу он едва взглянул. Он другой. И они другие. Совсем другие. Это ли не счастье?