Кем мы не стали

      Как там говорится? «Имея — не ценим, а потерявши, плачем»? Или, если по-книжному, «истинная ценность чего-либо выясняется, когда этого лишаешься». Помню, как миссис Нолан нарычала на меня, когда я использовала первый более адекватный вариант.       Но если все-таки вернуться к реальности, то почему я не наслаждалась своей относительной свободой, когда могла? Раньше я была недовольна, что не могу слушать громко музыку, потому что маме не нравится, что приходилось по выходным устраивать генеральную уборку, что за самое вкусное всегда велась борьба.       Но тогда я жила, видимо, в раю. И падать оказалось больно.       Мало того, что теперь стало невозможно ходить в майке и трусах по дому, так приходится еще и следить за тем, чтобы дверь всегда была закрыта и не-желаю-запоминать-его-имя случайно не увидел то, что не надо. Не говоря уже о том, что появился еще один рот. Нет, этот-как-его-там приносит еду довольно часто, не обращая внимания на причитания мамы. Но я не ем. Даже если это мой любимый шоколад.       Поднятый стульчак в туалете, то и дело обнаженный торс в соседней комнате, хриплый мужской голос сквозь стены, дополнительные пары обуви в прихожей — такой стала моя жизнь. Не могу сказать, что когда-то хотя бы что-то из этого было пределом моих мечтаний. Мы неплохо жили с матерью вдвоем, да, без мужика, да, приходилось все по дому делать самим, но в этом была особенная прелесть — купить шкаф и, ругаясь на всех языках мира, собирать его, не имея инструкции.       Он держит слово, это радует, — лишний раз не лезет, держится на расстоянии, но каждый разговор с ним… Такое чувство, что его второе имя — Сарказм. А еще Самоуверенный Идиот. Короче, просто замечательный человек. Побольше бы таких.       Так как в университет он всегда выходит в одно время, мне приходится подстраиваться и выскакивать раньше, приходя на занятия сильно заранее, или выжидать, пока он уйдет, рискуя опоздать. Еще один повод для ненависти.       Причем при маме он — душка и пример идеального зятя: все починит, прикрутит и соберет, уберет, принесет и отнесет, досконально объяснит любую деталь, связанную с техникой. Мама, естественно, млеет, а я скоро дверь сломаю, так часто хлопаю ею.       Но когда мы остаемся вдвоем — что случается нечасто, потому что я стараюсь в отсутствии мамы быть с друзьями, — этот придурок показывает свое истинное «я». Подшучивает, флиртует, раздражает так, что рискует лишиться своей обворожительной физиономии. Но в целом он безобиден.       На самом деле, сама плохо понимаю, почему он меня так злит. Большую часть времени он соблюдает границы и правила, установленные мной. Наверное, дело в том, что он вот такой, какой есть — приторно привлекательный, с соблазнительным взглядом, кривой ухмылкой и прядями волос, падающими на лицо. У таких парней обычно послужной список в постели не помещается в тетрадь, а самолюбие распирает так, что того и гляди разорвет. Но в университете я ни разу не замечала, чтобы он с кем-то пересекался на уровне отношений или чего-то подобного.       После того как Киллиан — будем называть вещи своими именами, чего уж, — переехал к нам, я стала замечать его в университете. Всегда с ухмылкой и шуткой наготове, в толпе людей и самым нахальным выражением лица, которое только может быть.       Иногда, встречаясь со мной взглядом в коридорах, он подмигивает и идет дальше. И это очень зря. Сразу появились десятки желающих узнать, как давно мы знакомы и что нас связывает. Это еще адекватные примеры, а пару раз вылезали какие-то дикие идиотки — его бывшие? — которые угрожали мне, считая, что мы вместе.       — В страшном сне, — бурчу в спину удаляющемуся подобному экспонату и делаю несколько глотков сока, чудом не подавившись. Айви морщится.       — Может, тебе с ним поговорить?       — А что я скажу? — фыркаю и закатываю глаза. — «Не мог бы ты собрать всех своих воздыхательниц и объяснить им, что мы не спим»? Он поржет и правильно сделает, а я буду чувствовать себя еще хуже. Лучше уж так. По крайней мере, к физическому насилию они не перешли, только регулярно морально издеваются, а это я могу пережить.       — Я бы такое не терпела, — вздергивает она нос и недовольно качает головой.       — Тебе не понять — ты подобрала Генри девственником, который считал, что дети появляются сами собой после свадьбы.       — Вообще-то, — Айви распрямляется и недовольно сверкает глазами, поджав губы, — все было не настолько плохо. Да и если даже так — мы с ним вместе открыли этот мир и во всем разобрались. А тебе и похвастаться нечем.       — А чем я должна хотеть хвастаться по-твоему? — выгибаю бровь, пристально глядя на нее. — Тем, что близка к тому, чтобы стать матерью в двадцать лет, или тем, что могу зарабатывать, продавая домашние видео? Послушай, — легко касаюсь ее руки, понимая, что задела, — я не хотела тебя обидеть, окей? Просто у всех людей разные ценности — кто-то стремится к тому, чтобы скорее понять на собственном опыте, что такое секс, а кому-то и так неплохо.       — Я все жду, когда ты повзрослеешь и поймешь, как заблуждаешься, — она вздыхает и на мгновение прикрывает глаза. — Вот влюбишься по-настоящему и поймешь, что я имею в виду, когда говорю, что хочу Генри.       — Так я влюблена, — развожу руками и, выискав глазами Грэма, киваю на него, — несколько лет и сильно. И что?       — Значит, это не то. К твоему человеку тебя будет влечь и духовно, и физически, и ты просто…       — У, нет, доктор Белфри, — вздрогнув всем телом, поднимаюсь и накидываю сумку на плечо, — к такой лекции я не готова. Мне и так хватает, что на прошлой неделе пришлось отсидеть целую пару о том, как важно предохраняться. Серьезно, есть еще люди, которые не знают, как это важно?       — Дураков полно.       — Но я ж не дурочка, мне зачем это слушать и смотреть? — вспоминаю презентацию на огромном экране в лекционной и ежусь. — Ладно, я пойду. Увидимся в понедельник.       Убрав поднос, достаю наушники и включаю музыку. По плану, мама должна быть уже дома. Может, удастся уговорить ее устроить вечер кино с пиццей или попкорном? В последнее время мы проводим слишком мало времени вместе, а если и проводим, то где-то рядом обязательно маячит тот-кого-лучше-не-называть. И это раздражает.       Раздражение — главная эмоция наших с ним отношений.

***

      По дороге получаю сообщение мамы о том, что она задержится, и прикрепленный список того, что нужно купить. И, скрипя зубами, поворачиваю в сторону магазина. Дома есть мужчина, почему не послать его?       Открыв дверь с третьего раза, потому что руки заняты пакетами, вваливаюсь в квартиру и устало опускаюсь на пуфик. Скрипят половицы — и в прихожую входит Киллиан. В обычной серой футболке, потертых джинсах, как всегда босиком. Ерошит волосы, скользит взглядом по мне, сумкам и закатывает глаза.       — Могла бы позвонить — я бы встретил. Мне не сложно — я уже час, как дома, а завтра выходной.       — Спасибо, я справлюсь са… — не дав мне договорить, он поднимает пакеты и несет их на кухню. С трудом сдержав рычание, снимаю обувь, вешаю куртку на крючок и шлепаю за ним следом. — Что, теперь будешь играть джентльмена? Мне пофиг, перед матерью старайся.       — Я ни перед кем не стараюсь. И я всегда джентльмен.       Не слушая его, отталкиваю в сторону и, взявшись за пакеты, начинаю разбирать покупки, раскладывая их по местам. Вспомнив про драже, думаю, как бы незаметно их спрятать, чтобы не вызвать смех у этого придурка, комкаю пакет, бросив его в ящик и, зажав в руке кулек со сладким, иду в свою комнату. Киллиан все это время молча наблюдает за мной, но не дает закрыть дверь — упирается рукой и втискивается следом. А вот это что-то новенькое.       — Только не говори, что ты меня не избегаешь, потому что моя проницательность твердит: «Ты меня избегаешь».       — Правда что ли? — фыркаю максимально громко. — Спасибо, что заметил. А то я стараюсь-стараюсь, а ты все никак не поймешь. Естественно я тебя избегаю. Ты думал, что мы, как в подростковых комедиях, станем лучшими друзьями, а потом поймем, что любили друг друга все время, и уедем в закат? Лучше переходи на ужасы, они больше на реальность похожи, — пытаюсь закрыть дверь, но он прислоняется к дверному косяку, скрестив руки на груди. Скрипнув зубами, сажусь на кровать и шиплю: — Ну и? Чего тебе надо-то? Я устала.       — Я не понимаю, что я тебе сделал.       — Ты мне просто не нравишься.       — Ты меня не знаешь.       — И не горю желанием, знаешь ли, — бросаю упаковку драже на стол и скрещиваю руки.       — Но почему? — отклеившись от стены и прикрыв за собой дверь, он пододвигает стул и садится напротив меня. — Насколько я знаю, мы с тобой раньше никогда не пересекались. У меня не было возможности как-то тебя обидеть или задеть. Поэтому я и спрашиваю, почему…       — Ты бросил мою подругу, а она ждала ребенка. Оставшись одна, она решила сделать аборт и теперь не может иметь детей. Ты искалечил ей жизнь, — он застывает, осоловело глядя на меня, и я, дав себе еще несколько секунд понаслаждаться его замешательством, усмехаюсь. — Ладно, я шучу.       — Так не шутят, — хмурится он, распрямившись, и нервно потирает руки.       — А что, есть неприятный опыт?       — Так теперь тебе интересна моя жизнь? — Киллиан выгибает бровь, и мне становится не по себе. Плевать я хотела на его жизнь. Мне вообще не интересно, сколько раз и с кем у него было. Меня это не касается. Но выражение его лица… Наверняка у него есть не один десяток историй, которыми он не прочь поделиться.       — Нисколько, — максимально равнодушно пожимаю плечами. — Мне вообще плевать на тебя. Мы как сожильцы — нам не обязательно пересекаться и как-то общаться. Тем более знать что-то друг о друге.       — А, может, я серийный убийца и по ночам гуляю по кладбищу, вскрывая могилы?       — Не удивлюсь, — ежусь, представив то, что он описал, и обхватываю себя руками, косо поглядывая на Киллиана. Нет, такой, как он, никогда бы не смог стать убийцей или расхитителем кладбищ — побоится замарать руки. — Но это вряд ли.       — Естественно. Но, если честно, я хотел бы наладить с тобой отношения.       — Зачем?       — Ну… — он явно не ожидал такого вопроса. Хмурится, смешно чешет шею и морщит лоб. — Потому что… Ну, мы ж не чужие люди. Живем под одной крышей, учимся в одном университете, видимся каждый день. Это ли не повод стать немного ближе?       — Насколько ближе? — зря, ох как зря я задала этот вопрос. Киллиан пристально смотрит на меня, оценивая ситуацию, и медленно расплывается в хитрой ухмылке. Ну, конечно. Чтобы он и промолчал? Такого не бывает.       — Ты думай, о чем говоришь, — улыбается так дерзко, что у меня сводит челюсть от напряжения, — а то возьму и решу, что ты так бесишься из-за того, что я тебе нравлюсь.       — Скромность явно не твое.       — А зачем? Но ладно, — поднявшись, Киллиан потирает руки, — как насчет того, чтобы сделать к приходу твоей матери пиццу? Какую-нибудь попроще — Маргариту или салями. Все ингредиенты есть, а рецепт легко найти.       — Ты сейчас серьезно? — меня чуть укачивает от того, как быстро он меняет тему. — Думаю, ты не раз слышал, как я ненавижу готовить. Особенно готовить что-то, что я совершенно не умею. Хочешь отравиться? Я пас.       — Да ладно, — вздернув меня на ноги, он толкает меня перед собой, вынуждая идти на кухню, и крепко держит за плечи, — омлет у тебя выходит божественный. Я готов на него молиться.       Резко торможу, обернувшись, и встречаюсь с ним взглядом.       — Так это ты таскаешь его?       — Нет, Гендальф Серый, — Киллиан лыбится, чуть закусив нижнюю губу. — Естественно я. Я фанат твоей готовки.       — И давно ты стал фанатом моей готовки?       — Странный вопрос. Я фанат всего твоего, — подмигивает, сверкая белозубой улыбкой, и затаскивает на кухню. — Давай, развлечемся этим вечером. Я слышал, что готовка очень поднимает настроение. И сближает, — как бы между прочим добавляет он, и я фыркаю.       — Я не хочу с тобой сближаться, мне еще раз повторить?       — Ну-у-у… — Киллиан медлит, что-то обдумывая, потом согласно кивает и взмахивает рукой. — Ладно, иди. Но когда потом твоя мама будет злиться из-за того, что я испортил духовку и продукты, потому что готовил без Крутого Шеф-повара, вина будет всецело на тебе, — не обращая внимания на мое вытянувшееся лицо и открытый рот, он разворачивается и открывает холодильник, доставая все необходимое.       Мнусь на месте, глядя ему в спину. Я знаю, что могу уйти в свою комнату и заняться, например, сочинением. Или посмотреть фильм. Или вспомнить про свою семью в Sims. Да что угодно. Будто у меня не может быть дел в вечер субботы. Но почему-то я стою на кухне с парнем, которого презираю, и обдумываю перспективу готовить с ним пиццу. И когда я свернула не туда?       Уже почти поворачиваюсь в сторону двери, надеясь незаметно улизнуть, чтобы не получить еще одну шутку в спину, но в этот момент Киллиан закрывает холодильник и мы пересекаемся взглядами. И почему-то он кажется таким одиноким, что мне становится не по себе, и я замираю. Слова сами срываются с губ:       — А ты… когда-нибудь занимался этим с кем-то? В смысле готовил. С родителями там, друзьями, девушкой…       — Нет, — слово камнем падает между нами, и у меня перехватывает дыхание. Киллиан говорит очень-очень тихо, словно сам себе, боясь, что его услышат: — Отца практически никогда не было дома, а мама… Для нее это было чуждо. Мы даже никогда не ужинали вместе, может, раз в год по случаю какого-то важного праздника. И то успевали поссориться, — он выплевывает слова одним махом, не делая пауз и словно не дыша. А потом затихает, обдумывая то, что сказал. Поднимает глаза, видит меня и, осознав произошедшее, бледнеет. — Впрочем, тебе это не интересно. Ты шла в свою комнату, извини, что остановил, — Киллиан отворачивается и, убрав обратно все продукты, достает йогурт.       Мое внимание привлекают его руки — загорелые, с кое-где незажившими рубцами и серыми шрамами. На правой руке на запястье — полустертые буквы. Скольжу взглядом выше и облизываю губы — никогда не видела его таким… серым.       Шагнув вперед, забираю у него йогурт и ставлю его на полку в холодильник.       — Эй, если уж мы решили сегодня набрать пару лишних калорий и подпортить здоровье, то давай делать это вместе, — он непонимающе пялится на меня, и я кое-как выдавливаю улыбку. — Поднимайся, у нас есть два часа до того, как придет мама. Мы должны успеть приготовить пиццу.       Пару секунд Киллиан не шевелится, скользя взглядом по моему лицу, потом расплывается в улыбке и вскакивает, выглядя слишком уж счастливым.       — Тащи рецепт, я все приготовлю.       — Слушаюсь, капитан, — отдаю ему честь и иду за телефоном.       И почему я согласилась?

***

      — Знаете, — мама, тщательно разжевав кусок, довольно кивает, — очень даже неплохо. Конечно, передержали немного тесто и переборщили с салями — но это мои предпочтения, — все равно очень вкусно. Вы молодцы. И я рада, что вы прекратили войну, — она переводит взгляд с меня на Киллиана, и я поджимаю губы.       — Только на один вечер, — не сдерживаюсь, сжав кусок пиццы в руке, и буквально ощущаю, как рядом напрягается Киллиан. Но, когда он открывает рот, голос его не выдает:       — Ради пиццы можно зарыть топор войны на пару часов, — подмигивает и продолжает есть, избегая смотреть на меня.       В комнате словно становится холоднее, и воцаряется молчание. Пару раз мама пытается завести разговор, расспрашивая о вузе и рассказывая о своей работе, но мы отзываемся явно нехотя и коротко, и в итоге она сдается.       Когда от пиццы ничего не остается, мама собирается заняться посудой, но мы синхронно запрещаем ей это, говоря, что все сделаем сами. Поцеловав меня в лоб и улыбнувшись Киллиану, мама уходит в свою комнату и через пару минут оттуда раздается приглушенный звук включенного телевизора.       — Давай я…       — Может, я… — начинаем мы одновременно и осекаемся. Пару секунд Киллиан молчит, потом пожимает плечами: — Ладно, давай вместе, чего уж.       Стараясь не смотреть друг на друга, мы убираем со стола и перемываем посуду, раскладывая все по своим местам. В животе приятная тяжесть от пиццы и неприятная — от разъедающего чувства недосказанности.       Когда все оказывается на своих местах, Киллиан вытирает руки и, повесив полотенце, прислоняется к столу.       — Знаешь, я сушу весла, — непонимающе смотрю на него, и он поясняет: — Я вижу, что у вас и так не все гладко. И у вас будет больше шансов все исправить и проводить вместе больше времени, если на пути не будет стоять дьявольски красивый парень.       На последних словах давлюсь воздухом и ошарашенно смотрю на Киллиана. В его голубых глазах сверкают огоньки.       — Ты серьезно?       — Да, я дьявольски красив, — он ухмыляется, пытаясь продлить это мгновение, но потом его улыбка потухает, и он мотает головой. — Но если совсем серьезно, я правда хочу уйти. Я вижу, насколько неприятен тебе, и не хочу мешать жить. Я поговорю завтра с твоей матерью и скажу, что нашел, где смогу остановиться.       — Но ты ничего не нашел, верно? — осторожно спрашиваю, пытаясь поймать его взгляд. Он неопределенно пожимает плечами.       — На улице точно не останусь. Знаешь, сколько девушек в районе с удовольствием разделит со мной квартиру и не только? Расслабься, Свон, уже завтра меня здесь не будет и к тебе вернется твоя прежняя жизнь. Потерпи меня еще ночь, — оттолкнувшись от стола, он идет к своей комнате.       Уже поймав его за руку, понимаю, что творю. Киллиан не оборачивается, но останавливается, чуть повернув голову. Ошалело стараюсь разобраться в том, зачем я это сделала и что собираюсь сказать. Я ведь хочу, чтобы он ушел, я жажду этого всем сердцем. Я хочу вернуть свою жизнь, хочу жить так, как было до него.       А еще, кажется, я хочу изредка готовить с ним пиццу, испачкавшись в тесте, и не давать ему красть кусочки нарезанной колбасы. И смеяться каждый раз, когда он совсем по-детски надувает губы и обиженно отворачивается. И закатывать глаза, когда он выдает очередную самоуверенную шутку.       Черт возьми, Эмма!       — Ты… ты можешь остаться, — слова даются почему-то настолько легко, что я сама удивлюсь. Киллиан, кажется, перестает дышать. — Да, ты мне не нравишься, — мгновенно добавляю я, чувствуя себя безумно неловко, — но ты… кажется, я ошиблась, и ты не такой придурок, как я думала. И… я не хочу, чтобы ты слонялся где-то в поисках жилья. Твое место… — а вот это сложно, — твое место здесь. Так что оставайся… Джонс.       Только сейчас понимаю, что мы впервые обратились друг к другу по-нормальному, используя фамилии. И это почему-то звучит как-то особенно, несмотря на то, что мои друзья тоже нередко зовут меня Свон. Но сейчас это прозвучало как-то иначе. Как и его фамилия — она словно обрела вес.       Киллиан медленно оборачивается, и я, не успев отдернуть руку, скольжу пальцами по его животу. Прижав ладонь к себе, хочу отступить, но ничего не получается. И мы стоим в полуметре друг от друга, встретившись глазами.       В его глазах столько тепла, что мне почему-то хочется плакать, и я чуть сжимаю кулаки, вонзившись ногтями в мякоть руки, чтобы боль чуть отрезвила меня. Мне вдруг кажется, что Киллиан хочет прикоснуться ко мне, но не решается — что, наверное, правильно, хотя я уже не уверена, — и в итоге только шепчет, продолжая смотреть мне в глаза:       — Спасибо, Свон.       Момент набирает такую силу, что я, не выдержав ее давления, выдавливаю смешок и отступаю:       — Это только из-за пиццы. Я ее обожаю, а ты неплохо готовишь.       — А, значит так, — он тоже заметно расслабляется и проводит рукой по волосам. — А я-то думал. Ну, хоть так, уже приятно, — пару мгновений мы стоим молча, но потом он делает нерешительный шаг в сторону своей комнаты. — Ладно, спокойной ночи.       — И тебе, — киваю, выдавив улыбку.       В этот момент открывается дверь гостиной, и на пороге появляется мама. По ее глазам понимаю — она слышала каждое слово. Ее улыбка освещает коридор ярче, чем самая сильная лампочка, и я, не сдержавшись, закатываю глаза.       — Как насчет того, чтобы посмотреть «Как украсть миллион»? Я видела на кухне упаковку попкорна… — замолкает она, заговорщически глядя на нас. Переглянувшись с Киллианом, мы медлим пару секунд.       А потом синхронно улыбаемся.