Сессия — зло. Самое большое зло на свете. Какие там Злые и Снежные Королевы, ведьмы, чудовища и так далее. Грозящий незачет — вот настоящий конец света. Синяки под глазами, всклокоченные волосы, постоянное желание завалиться спать, пусть даже стоя, вагоны домашнего задания и долгов… Ненавижу декабрь.
С другой стороны это то самое время, когда канитель с экзаменами и зачетами занимает все свободное время и сознание, так что не остается мгновений, чтобы думать о чем-то другом.
Или о ком-то.
С Киллианом мы видимся и в университете, и дома, но чаще всего мельком, успевая переброситься только парой фраз. Он пытается нагнать материал, который пропустил из-за спортивных мероприятий, я изо всех сил стараюсь закрыть долги, чтобы получить автоматы там, где это возможно, чтобы облегчить себе сессию.
Сплетни вокруг нас, достигнув своего пика месяца полтора назад, начинают спадать, и мы можем дышать спокойно. Киллиан — потому что будет меньше поводов получить выговор за очередную драку. Я — потому что не нужно будет отмазывать его, а потом обрабатывать раны.
Джонс… Он дикий. Порой даже слишком. Он может снести любые подколы в его сторону, но когда дело касается меня, его не остановить. После одной драки мне приходится везти его к врачу, потому что я серьезно боялась, что он сломал себе руку. Слава всем богам, обошлось.
И разговоры не помогают. Он кивает, соглашается, обещает держать себя в руках, а потом я буквально вылавливаю его с улицы, когда он стоит и курит, боясь появиться передо мной в окровавленной одежде. Потом он сидит на краю ванной, опустив голову, и бормочет что-то о том, что он не маленький и может сам решить, кого и когда бить, и вообще я ему не указ, пока я обрабатываю его раны.
А потом объятие. Всегда. Крепкое и какое-то особенное. Когда он запускает пальцы в мои волосы и дышит куда-то в ключицу, плотно закрыв глаза и дыша часто-часто. Когда я ерошу его волосы, прислушиваясь к неровному дыханию и улавливая запах сигарет. Когда мы молчим, потому что говорить ничего не надо.
Я всегда закатывала глаза, когда кто-то рассказывал про родственные души и связи между людьми. Но когда я сблизилась с Киллианом, я поняла, как ошибалась, потому что если это не мой человек, то его и вовсе нет. Для меня главное, что он просто есть, что он где-то рядом. Дышит, думает, ругается, курит, читает очередной детектив, играет в приставку, разговаривая сам с собой. Просто живет. Мне большего не нужно.
Но это не любовь. Любовь — это пресловутые бабочки в животе, это желание касаться, это готовность принять всех демонов. А здесь скорее пропеллеры в желудке, постоянное столкновение мнений и интересов, зависимость от объятий пусть даже после самой дикой ссоры и ненормальное желание исправить друг друга во что бы то ни стало.
Наши ссоры — десятый круг Ада. Когда мы ругаемся, опасно находиться рядом, потому что по комнате летает все, что находится под руками. Не знаю, сколько раз мы меняли зеркала и лампы, а дверцы шкафа перестали закрываться до конца.
Если мы ссоримся — то до срыва голоса, до искусанных в кровь губ, до разбитых кулаков Киллиана, до моих саднящих пальцев от ударов по его груди, до тяжелого дыхания и слез на моих глазах. Потом кто-то, не сдержавшись, хлопает дверью и уходит на балкон, где давится своими мыслями и молчанием. И в итоге — объятия. Снова. Всегда.
Но сам процесс ссоры уничтожителен. Он разъедает изнутри, рвет все, что мы успеваем построить, и сносит все предохранители. Я не слежу за языком, позволяя ругательствам срываться с губ, я с трудом сдерживаюсь от того, чтобы не ударить кулаком об стену, как Киллиан, я дрожу и делаю все, чтобы не заплакать, пока он, рыча и тяжело дыша, как зверь на ринге, смотрит такими темными глазами, что бездна кажется светлее.
Одна из больших причин наших ссор — Грэм. Киллиан свято верит в то, что именно он знает, какой человек мне нужен, поэтому каждый раз, когда разговор касается Грэма, срывается и начинает давить меня своим мнением. Он хрипит, давится словами, смотрит с такой болью и ноткой презрения, что у меня перехватывает дыхание.
— Ты для него очередная игрушка, — наверное, раз в миллионный повторяет он, и я в изнеможении падаю на кровать, обхватив голову руками. — Если обо мне все говорят, что я сплю со всеми подряд, то про него и говорить не надо!
— Ты не можешь знать этого, — почти стону я, стиснув челюсти, — я знаю, что ты думаешь о нем, но Грэм…
— Другой? Я уже слышал, — рычит Джонс, сверкая глазами. — Как ты не понимаешь — он специально так ведет себя — то игнорируя, то притягивая к себе. Он хочет влюбить тебя в себя, чтобы воспользоваться и выбросить! Свон, пожалуйста…
— Почему ты вообще решил, что имеешь право указывать мне, что делать?! — вскакиваю на ноги, сжав кулаки, и он шумно дышит через нос.
— Потому что я твой лучший друг!
— Мой лучший друг — Робин! А еще Тилли! А ты… Ты знаешь меня всего несколько месяцев! — в такие моменты разум отключается, и мы просто забываем все хорошее, что было между нами. Остается только звенящее напряжение и желание разбить что-нибудь, чтобы выпустить пар. — Какое ты, черт возьми, имеешь право говорить мне, как поступать? Ты не знаешь его, Джонс, ты не знаешь Грэма!
— Свон, черт тебя дери…
— Ты веришь долбаным слухам. Слухам, слышишь? Точно таким же, которые ходят о тебе. И когда дело касается тебя, то это, естественно, только слухи, и я не должна им верить. Я должна верить тебе, так?
— Да, так, — шипит Киллиан, облизав пересохшие губы, — потому что я тебе не вру.
— А Грэму зачем врать? Он популярен, это очевидно, но это еще не значит, что он на досуге балуется массовой оргией! — мой голос срывается, и я кусаю губы. — Поверь мне, Джонс, о тебе ходят слухи в разы хуже. Как ты гнобил Штильцхена в школе и он теперь в психиатрической больнице, как ты увел невесту из-под венца, как использовал младшего брата своего однокурсника из мести, как…
— Но это все чушь! Ты ведь знаешь меня…
— Мне кажется, что знаю, — слова даются с трудом, — а потом ты начинаешь убеждать меня в том, что такие же с вида абсурдные сплетни о Грэме правдивы, что заставляет задумываться — может, ты тоже не так чист, как тебе хочется? — даю себе перевести дыхание и прикрываю глаза.
Наши тяжелые вздохи отдаются эхом в комнате, камнями падая между нами и возводя очередные стены. Я сжимаю в руках плюшевую игрушку, пытаясь успокоиться, Киллиан упирается ладонями в стол, плотно зажмурившись.
— Мне страшно, — признаюсь я мгновениями спустя, глядя перед собой, — каждый раз, когда мы ругаемся, я потом не могу нормально спать несколько дней.
— Думаешь, мне легко? — шепчет он, подняв на меня глаза. — Каждый раз я боюсь, что потеряю тебя. Но я не могу молчать, когда ты гробишь свою жизнь.
— В том-то и дело, — с легкой улыбкой произношу я, — это моя жизнь, Джонс. И я никогда не научусь правильно жить, пока не ошибусь. Это нормально — ошибаться и учиться на своих ошибках, накапливать опыт, чтобы впоследствии быть умнее.
— Но зачем ошибаться, если заведомо понятно, что это ошибка? Я пытаюсь уберечь тебя, Свон, — он опускается на пол и утыкается лицом в мои колени. Вожу пальцами по его волосам, радуясь тому, что мы хотя бы перестали кричать, и вздыхаю.
— Грэм не ошибка, как мне еще тебе это объяснить? Мне он давно нравится, и я…
— Ты, видимо, не знаешь таких людей, как он, — мгновенно огрызается он, распрямившись, и с гневом смотрит на меня. — А я с такими сталкивался. И не раз. Более того, я…
— Сам такой же? — тихо спрашиваю я, и он осекается.
В яблочко.
Я понимаю, что ему больно, но ничего не могу с собой поделать. Порой он переходит границы, и, если его вовремя не остановить, он может зайти слишком далеко.
Верю ли я в наше с Грэмом «долго и счастливо»? Нет. Я не идиотка. Я понимаю, что у нас едва ли есть будущее, потому что мы, несмотря ни на что, слишком разные. Но последние несколько лет именно он для меня является каким-то чудом, и мне хочется быть к нему ближе. Пусть и временно.
— Если тебе есть, что сказать, — тихо произносит Киллиан, еле шевеля губами, — то вперед.
— Не сказать, — отзываюсь я, глядя в одну точку и боясь того, что собираюсь сделать. — Спросить.
— Тогда спрашивай, — он садится рядом и пристально смотрит в глаза. Думает, что я передумаю? Не сейчас. Я не хочу знать ответ, правда не хочу, я боюсь его, я боюсь услышать, что то, что я слышала, правда. Потому что это многое поменяет и перевернет, а моя жизнь и так напоминает американские горки. Но в то же время лучше знать правду, чем метаться в неопределенности.
— Кто такая Мила?
Глядя ему в глаза, понимаю —
навылет.
И мне уже не нужен ответ. Поднимаюсь и отхожу к окну, обхватив себя руками. На улице идет снег, покрывая белым покрывалом машины и идущих людей. Слабый свет играет на сугробах, фонари манят теплым огнем. А мне холодно, хотя я дома, а на плечах плед. Холод бьет изнутри, не давая согреться, и я кутаюсь в мягкую ткань, поджав губы.
— Свон…
— Я поняла, — мягко качаю головой, запрещая себе плакать, — все нормально.
— Нет, я все объясню, хотя и не понимаю, почему обязан этим заниматься, — мямлит он и, подойдя ко мне со спины, кладет руки на мои плечи. — Я не знаю, что ты слышала конкретно, но Мила… Мы знакомы с прошлой весны. Она… веселая и милая, мне с ней спокойно, потому что не нужно что-то строить из себя.
— Вы давно вместе? — обрываю его, не оборачиваюсь. Пальцы Киллиана на моих плечах вздрагивают.
— Полторы недели. Я… я просто не знал, как тебе рассказать.
— Просто, — облизываю губы и чуть дергаю плечами, стряхивая его ладони, — просто открыть рот и сказать мне, своей лучшей подруге, что тебе нравится девушка и ты с ней встречаешься. Это не сложно, Джонс.
— Может, для тебя это несложно. — шепчет Киллиан мне на ухо, и я кусаю губы, плотно зажмурившись, — я не мог тебе это сказать. Мила чудесная, и она правда мне нравится, но…
— Я рада, — собравшись, оборачиваюсь и встречаюсь с ним взглядом. — Правда рада. Если она действительно такая волшебная, то тебе повезло. Надеюсь, ты не накосячишь, потому что… — сглатываю и шумно выдыхаю через нос, — тебе не помешало бы остепениться, чтобы перестать уже водить всех за нос и вселять ложные надежды.
— Кого «всех»? — спрашивает он, пристально глядя мне в глаза. Я выдерживаю пару секунд, потом отвожу взгляд и, кутаясь в плед, иду в свою комнату.
— Всех. Спокойной ночи, Киллиан, я слишком устала.
— Сладких снов, Свон… — слышится шепот прежде, чем я закрываю дверь и сползаю по ней на пол, уткнувшись лицом в колени.
***
Я всегда относилась к тому типу людей, которым не нужно пить, чтобы вести себя как ненормальные. А если учитывать мою плохую наследственность — у отца были большие проблемы с алкоголем, — то мне и вовсе противопоказано шагать в мир градусов. Но иногда, когда уровень давления обстоятельств достигает точки кипения, я сбегаю на один вечер в бар, позволяя себе расслабиться.
Вино, шампанское — не мое. Вкус неприятный, сразу же клонит в сон, а головная боль накатывает уже через полчаса. В общем, никакого веселья. Зато ром с колой — тот самый напиток, который действительно способен скрасить мой вечер.
Сделав заказ, удобнее устраиваюсь за столом в углу бара и достаю телефон. Танцевать нет ни сил, ни желания, чувства голода нет и в помине, хотя я не ела с утра, в пустой дом возвращаться не хочется — мама снова уехала по работе, а Киллиан, как я поняла, решил провести время с Милой. Что ж, кто я такая, чтобы запрещать?
Нет, это не ревность. Хотя я бы хотела ревновать. Я просто заочно понимаю, что она недостойна его. Потому что он заслуживает лучшего. А какая-то там Мила явно не относится к числу даже «хороших», какой бы чудесной она ни была в его понимании.
Алкоголь приятно обжигает горло, и я облизываю губы, позволяя легкости медленно растекаться по телу. Минут через десять и музыка уже не так раздражает, и тело само просится на танцпол, но я сижу, потому что не хочу привлекать внимание — мне не нужен шаблонный подкат какого-то идиота с рычагом давления в штанах.
Вдруг кто-то падает на диван рядом со мной, тяжело дыша и отдуваясь, недолго думая берет мой бокал и враз осушает его. Ошарашенно наблюдаю за парнем, который ерошит темные волосы и изумленно таращится на меня, оглядывается, чертыхается и устало вздыхает.
— Черт, я столики перепутал.
— И напитки, — вставляю я, указав на пустой бокал.
— Я куплю тебе еще. Что там было?
— А на что похоже? — мне почему-то очень смешно от этой ситуации. Наверное, это все-таки влияние алкоголя.
— Честно? Не имею ни малейшего понятия, — незнакомец улыбается так широко, что моя собственная челюсть начинает болеть. Как у него ничего не свело только? — Я опрокинул в себя уже несколько шотов, так что вообще не различаю на вкус ничего, — подмигивает и, подозвав официанта, смотрит на меня. — Так что тебе?
— Ром с колой, — пытаюсь не хихикать, но растрепанный вид этого парня меня забавляет. Он ни мгновения не может усидеть на месте: ерзает на стуле, облизывает губы, то снимает, то накидывает на плечи джинсовую куртку, вытирает ладони о джинсы, то скрещивает, то вытягивает ноги. Странный он какой-то. Странный, но забавный.
— А мне минералочки, — почти стонет он, и я, не сдержавшись, смеюсь. Вот же дикий тип. — Я Нил, кстати, — спохватывается он и, прежде, чем я успеваю среагировать, сжимает мою руку.
— Эмма.
***
Мне почему-то спокойно. В голове шумят последствия выпитого алкоголя, на языке — вкус тирамису, от Нила пахнет сигаретами и корицей. И мне хорошо. Я знаю его часа полтора, но уже в курсе практически всех его проблем. Он не замолкает ни на секунду, шутит, улыбается, тыкает меня в плечо, подмигивает и ведет себя настолько дико, что мне даже нравится.
— Ой е-мае! — спохватывается он в какой-то момент, взглянув на часы, и решительно поднимается на ноги. — Студентка, тебе спать не пора?
— Давно пора, — улыбаюсь, пожав плечами, — у меня же сессия.
— Фу, — показательно морщится Нил и протягивает мне руку, помогая выйти из-за стола. Бросает на стол пару банкнот, категорически отказавшись взять с меня хотя бы часть, и ведет к выходу. — Я вот выпустился летом и теперь чувствую себя самым счастливым, потому что это, — он разводит руками, оглядывая пустую улицу, — это свобода, которой мне так не хватало все это время.
— Знаешь, так тебя послушаешь — и сразу хочется перестать учиться, — усмехаюсь и поправляю волосы, то и дело норовящие попасть в рот. — А это явно неправильно — я хочу закончить университет, получить диплом и…
— Да-да-да, вся эта банальная мура, слышал, — хмыкает Нил и качает головой. — Но просто подумай, сколько лет ты тратишь на учебу, на нервы из-за нее, как портишь здоровье — зрение, психику… Не лучше бы жить иначе и наслаждаться каждым мгновением?
— Такое чувство, что ты пытаешься уговорить меня кинуть учебу. Сам-то ты уже выпустился, — подкалываю его, не сдержавшись, и он поднимает руки, сдаваясь.
— И сожалею, что потратил столько лет. Сейчас я совершенно свободен — я могу путешествовать, могу создать свой режим дня, могу заниматься, чем мне нравится. А не трястись на раннего утра из-за, что мерзкий препод не примет у меня зачет.
— Какое тебе вообще дело до моей жизни? — срывается с моих губ быстрее, чем я успеваю себя остановить.
— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, — спокойно отзывается Нил так, словно это нечто само собой разумеющееся.
Всю дорогу до моего дома мы разговариваем. Он рассказывает о себе, о местах, где побывал, я делюсь своими мечтами и планами. Он слушает внимательно, комментирует и, если спорит, то аргументирует свое мнение. А еще улыбается. Каждую минуту. Просто вспышка-улыбка, от которой почему-то очень тепло. Дико, правда?
Остановившись у своего дома, я слишком поздно думаю о том, что явно не стоило вести первого встречного к месту, где я живу, но мне кажется, что я знаю этого парня почти всю жизнь, поэтому расслабляюсь и, повернувшись к нему, слежу за тем, как он курит.
Не так, как Киллиан. Дерганно, будто неумело и второпях, словно он боится, что его запалит кто-то и отберет вредоносную палочку.
— Ну, что ж, — протягивает он, с ухмылкой глядя на меня, — я бы тебя поцеловал, но знаю, что схлопочу по яйцам, так что просто был рад знакомству, Эмма, — его рука теплая, а пальцы чуть шершавые, но именно это мне и нравится. — Жди, я обязательно позвоню, да и ты пиши, если что. Для тебя я всегда в зоне доступа.
— Банально, но мило, — улыбаюсь, продержав его руку в своих ладонях чуть дольше, чем стоило бы, и отступаю. — Спокойной ночи, Нил.
— Спи сладко, детка.
Поднимаясь на свой этаж, не могу перестать улыбаться. Голова почти не болит, хотя я выпила минимум три бокала, в теле приятная усталость, сулящая хороший сон, а мысли такие светлые, что я сама поражаюсь тому, насколько все плохо было до этого вечера.
Зайдя в квартиру, уверенная в том, что дома никого нет, бросаю куртку на комод, снимаю обувь и, шлепая босыми ногами по коридору, иду на кухню и жадно пью воду прямо из чайника. Взглянув на часы, усмехаюсь, понимая, как бы мама злилась, если бы узнала, как поздно я вернулась. Оставляю испачканную футболку в ванной — Нил умудрился пролить на меня свой напиток, — надеваю другую и, выйдя в коридор, застываю.
В дверном проеме своей комнаты стоит Киллиан и хмуро смотрит на меня. Чувство легкости мгновенно рассыпается о его колючий взгляд.
— Кто он?
Вот так напрямую. Поразительно, хоть когда-то ему хватает смелости не ходить вокруг до около.
— Как Мила?
— Я задал вопрос, — по его напряженным плечам понимаю, что Киллиан злится, но мне почему-то плевать.
— Как и я. Хорошо
пообщались?
— Кто он, черт возьми, такой?! — его голос срывается, но я даже не вздрагиваю.
— Его зовут Нил. Мы познакомились в баре. И он мне нравится. Еще вопросы? — он бледнеет, но ничего не отвечает, и я, подойдя к своей комнате, берусь за дверную ручку. — Если нет, то я, пожалуй, пойду спать. Мне завтра готовиться к зачету.
Наши двери закрываются практически одновременно — его явно от удара ногой, моя — потому что я не удерживаю ручку и дверь с хлопком встает на место. Переодеваюсь в пижаму, падаю на кровать и закрываю глаза, стараясь не думать о том, что это первый вечер за многие недели, когда мы даже не пожелали друг другу спокойной ночи.
