***
От мысли, что Нил придет ко мне встречать Новый год, внутри каждый раз сворачивается узел и пересыхает в горле. Я никогда не встречала этот праздник с парнем, хотя… Я даже не уверена, что мы встречаемся. Мы пару раз целовались, он стал обнимать меня чуть более собственнически, хотя раньше он вел себя не менее самоуверенно, даже пару раз прислал во время переписки сердечки. Это что-то значит? Или нет? — Ну-у-у… — Тилли пожимает плечами и делает глоток коктейля. Сидящий рядом Робин с удовольствием закидывается картошкой, то и дело макая ее в соус Тилли, пока та не видит. Айви, которая всегда выступала против вредной еды, сейчас сидит и гипнотизирует взглядом маффин, явно рассчитывая в голове, сколько ей придется потом заниматься, чтобы влезть на праздник в узкое платье. — Роб, откушу сейчас! — Тилли бьет Робина по руке, и тот, усмехнувшись, отправляет картошку в рот. — Эмс, честно? Не знаю, вы странные. — Это еще мягко сказано, — подает голос Айви, мотнув головой. — Сколько вы знакомы? — Ой, да брось, это тут вообще не причем. — Вообще-то причем, — парирует Робин, ткнув в мою сторону картошкой, — а что, если он маньяк? А ты останешься с ним совсем одна в квартире. — Во-первых, не одна — мама будет праздновать с нами. А, во-вторых, Нил не маньяк, он нормальный парень. Вы просто его не знаете. — Вот именно, — подхватила Тилли, — мы его не знаем. Вот, хочешь честно? Мне даже Киллиан больше нравился, чем этот мутный тип. Я пыталась разузнать о нем — тщетно. И тут одно из двух — или он ведет двойную жизнь, и это хреново, или у него есть причины скрывать свою личность, а это еще хуже. — Спасибо, блестящие перспективы, — снова припадаю губами к молочному коктейлю, стараясь не думать, что за окном — минус десять, а горло и так болит. Но ванильный напиток с корицей слишком уж манил меня, когда мы зашли в кафе, и я не удержалась. Оглядываю своих друзей и улыбаюсь. Я соскучилась по нашим посиделкам, даже не помню, когда вы в последний раз где-то собирались вне вуза. Чаще всего Тилли носится со своими такими же дикими, как она сама, друзьями, Робин погружается в спорт, а Айви налаживает отношения со своим парнем. Я тоже практически все свободное время провожу или с мамой, или с Нилом. Но сегодня, видимо, звезды как-то удачно сошлись, и нам удалось собраться вместе. Видимо, Тилли замечает, что мой взгляд меняется, и тянет ко мне руку, чуть нахмурившись. — Так, колись, что за щенячий взгляд? — Ребят… Я… Я просто… — улыбаюсь, чувствуя, как сильно хочу обнять их сейчас, — я вас так люблю. Правда. Я так вас люблю. — Обычно за этим следует какая-то душещипательная речь или ошеломительная новость, после которой приходится вызывать скорую, — мямлит Робин с набитым ртом и, кое-как проглотив все, откашливается. — Насколько все плохо? Вы съезжаетесь? Он сделал тебе предложение? Ты беременна? — Чего?! — Айви давится маффином и испуганно таращится на меня. — Эмма, ты же не… — Нет, — смеюсь и мотаю головой, — ничего из перечисленного. Откуда у тебя вообще это в голове? — Ну… Это очень похоже на, знаешь, фразу вроде «ты очень классный, и я тебя правда люблю, но на самом деле я замужем, у меня есть ребенок, ипотека и билеты на Джастина Бибера. Пожалуй, нам нужно расстаться», — выпаливает Робин и замирает. Мы молча пялимся на него, не зная, как поступить — засмеяться — потому что ну очень хочется — или логично поинтересоваться, откуда у него такой любопытный пример. В итоге Тилли начинает хихикать, и нас прорывает. Айви судорожно жует несчастный маффин, и я прикрываю рот рукой, глядя на обескураженного Робина, который, закатив глаза, через несколько секунд присоединяется к нам, в своей привычной манере постукивая ладонью по столу. — Ты иногда такой идиот, — сквозь смех выдавливает Тилли, и Роб вскидывает бровь. — Только иногда? — Не напрашивайся на комплимент, — тыкаю его в плечо, и он хмыкает. — Ой, да ла-а-адно вам, могли бы побаловать меня приятными словами. — Да ну тебя, — Тилли тянется через стол и по-матерински целует его в лоб, — ты и так знаешь, что ты у нас самый лучший, что тебе еще нужно? — И то верно, — довольно хмыкает он и отправляет в рот сразу три картофелины. Просмеявшись и закончив, наконец, со злосчастным маффином, Айви смотрит на меня, снова возвращаясь к прерванной теме. — Ну, а если серьезно — Нил-то тебе нравится? — А как ты думаешь? — закатываю глаза и тянусь было к бургеру, но Тилли останавливает меня. — Нет, ты озвучь это. Если ты так уверена. Три пары глаз обращаются ко мне, и я уже открываю рот, чтобы спокойно признаться в том, что мне нравится Нил, но в горле встает ком и я осекаюсь. Что не так? А, действительно, что не так? Если задуматься, Нил едва ли не идеальный парень — он готов приехать ко мне в любое время суток, он обращается со мной, как с принцессой, как бы банально это ни звучало, он милый, добрый, улыбчивый, он ставит меня на первое место, он не опаздывает, не напивается, не требует больше, чем я могу дать. Тогда почему я не могу открыть рот и сказать это вслух? Наверное, потому что его глаза не такие голубые, потому что его волосы не такие темные, потому что голос чуть более низкий и грубый, потому что руки не такие приятно-шершавые, потому что объятия не такие успокаивающе. Потому что Нил — не Киллиан. Меня прошибает насквозь, и я бы рада отодвинуть эту мысль, но не могу. Когда я начинаю их сравнивать, то понимаю, что это невозможно, потому что они слишком разные. Но Нил мне, вроде как, нравится, а Киллиан… Мы ведь просто друзья. Хотя сейчас нас и друзьями-то назвать трудно. Мы соседи. Мы однокурсники. Мы… Нас нет. — Эмс? — Тилли касается моего плеча, и я вздрагиваю, неожиданно поняв, что вцепилась в стаканчик так, что часть вылилась на поднос. — Ты… ты в порядке? Обвожу взглядом друзей и вижу их обеспокоенные глаза. Может, стоит им все рассказать? Я знаю — они выслушают. Если я попрошу, они не будут даже шутить. Они выслушают и помогут, завалят советами и вариантами развития событий. А еще обнимут. Обязательно обнимут. И я расклеюсь. И буду плакать на груди Тилли, пока Робин будет обнимать меня с другой стороны, а Айви — сжимать мои руки. Я знаю — так и будет. Я могу им доверять. Я могу позволить себе дать слабину и просто отвести душу, поделившись всеми накопленными мыслями и переживаниями. Потому что для чего еще нужны друзья? Но я молчу и, выдавив самую искреннюю улыбку, на которую способна, отвечаю: — Да, просто задумалась. Я в туалет, сейчас вернусь, — поднимаюсь и, сделав несколько шагов, слышу за спиной: — Врет. Вру.***
У меня есть привычка — я покупаю все необходимые подарки еще до середины декабря, выставляю пакетики на подоконнике и хожу вокруг них, ожидая праздников, чтобы, наконец, избавиться от всех этих красивых коробочек и свертков. Я не умею красиво упаковывать подарки. Вся эта бумага, ленточки и бечевка, какие-то фигурки и рисуночки сверху — это не для меня. И я смотрю на людей, которые это умеют, с поистине щенячьим восторгом, потому что они, ей-богу, полубоги. Каждый раз, получая подобный подарок, я попросту не хочу его трогать, потому что мне жалко. Кто-то тратил время на то, чтобы сделать все красиво, вооружившись скотчем, лентами и бумагой, а я должна все это испортить? Но мне говорят «рви» — и я рву. Смотрю на привычно заваленный свертками подоконник и улыбаюсь. Новогоднего настроения нет и в помине, хотя новогодние песни, звучащие из колонок, издеваются надо мной и соседями уже больше недели. Я даже купила где-то по-дешевке несколько мотков разноцветных лампочек и с помощью мамы украсила ими всю квартиру. И все равно минус. Где можно купить новогоднее настроение? Мне так нужно. Нил то и дело пишет, сообщая о том, что прикупил для праздника, и узнавая, не нужно ли что-то еще. Раз за разом повторяю ему, что нас будет трое и не нужно много всего приносить, но разве он будет слушать? Мама заранее освобождает место для обещанных бутылок вина и шампанского. А еще подолгу сидит за ноутбуком, пытаясь найти идеальный торт для Нового года. Дни неумолимо летят. Я выдыхаю, разобравшись с зачетами, и на радостях даже покупаю себе пиццу и заваливаюсь в гостиной, включив «Гарри Поттера». Какие праздники без пересмотра этой любви всей моей жизни? Думаю, со мной будет ситуация, как говорил Алан Рикман — лет в девяносто я все так же буду сидеть и смотреть эти фильмы, восторгаясь как в первый раз, потому что… Это мое детство. Я росла на этих фильмах. Вряд ли они когда-нибудь смогут мне надоесть. Щелкает замок, и я понимаю — пришел Киллиан. Мама снова задерживается — я перестала удивляться, — так что квартира как обычно в нашем распоряжении. Не сдержавшись, незаметно подглядываю в прихожую через щелочку между дверью и стеной и поджимаю губы, разглядывая Киллиана. В черных волосах застряли снежинки, он смешно пытается отряхнуть огромный серый шарф, подцепляет один сапог другим, снимая, и, держа в руках набитые битком пакеты, скрывается на кухне. Неожиданно ловлю себя на мысли, что хочу сделать все, как раньше — прокрасться за ним на кухню, подойти со спины, крепко обнять, поймать его слабый вздох, позволить обернуться и поцеловать меня в лоб. После чего пересечься взглядами и улыбаться, улыбаться, улыбаться… — Свон? — вздрагиваю, испугавшись, что поймана с поличным, но Киллиан все еще находится на кухне, и я облегченно выдыхаю. — Поможешь? — А-га, — отзываюсь я и, поставив фильм на паузу, шлепаю ногами в тапочках-зайчиках на кухню. — Ох, черт! На столе — груда всевозможных сладостей, салфеток, каких-то украшений для стола, свечек — явно ароматических, — упаковка тарталеток, хлопушки, бенгальские огни… Сглатываю, представляю, как было бы весело встретить Новый год вместе с ним — вдвоем накрывать на стол, мешать перетаскивать тарелки в гостиную, распевать фальшиво и безумно нелепо новогодние песни, цитировать «Одного дома», во все горло отсчитывать двенадцать, взглянуть друг на друга, когда пробьет полночь… Мне больно. Неожиданно особенно остро понимаю, как мне плохо без него. И я уже почти готова броситься вперед, прижаться к нему и просить прощения за все грехи, лишь бы помириться, но он, не глядя на меня, бросает через плечо: — Можешь все разложить, пожалуйста? А то я замотался совершенно, — и я осекаюсь. — Да, конечно. Мы раскладываем вещи в полной тишине. И в ней гораздо больше смысла, чем в самом откровенном разговоре. Киллиан не смотрит на меня, и я знаю, что это плохой знак. Он не шутит, не улыбается, не пытается коснуться ненароком. И мне страшно. Неужели он… неужели он правда отказался от нас? — Киллиан? Мы… мы можем поговорить? — Сейчас? — продолжает стоять ко мне спиной, убирая пакеты. — Я же сказал — я устал. — Ладно… — сдаюсь и, мотнув головой, уже иду было к двери, но потом, не выдержав, резко оборачиваюсь. — А хотя, знаешь — не ладно. Вот ни разу не ладно. Нам нужно поговорить, слышишь? Мы, черт возьми, весь последний месяц ведем себя, как… как… как… как два идиота! И ладно бы мне одной было плохо — так тебе тоже не лучше. Можешь не отвечать — я не слепая, я знаю, как ты выглядишь, когда у тебя все хорошо. А тебе не хорошо, и да, у тебя есть Мила, но… Ты не счастлив! И… молчи, боже, молчи, — Киллиан не делает попыток говорить, но я все равно не даю ему и слова вставить. — Я ведь… я так чертовски скучаю по тебе, мне так тебя не хватает, а ты… ты… черт… ты такой идиот, Джонс, какой же ты идиот! Но… я все равно… я… мне так плохо без тебя, боже мой, если бы ты знал… Я выдыхаю, захлебываясь эмоциями, и судорожно пытаюсь вдохнуть. И пытаюсь поднять взгляд на Киллиана, но не могу — мне страшно. Страшно, потому что я не знаю, что он ответит, как поступит, что сделает. Он ведь… Он же Киллиан — он может поступить как угодно. С его стороны слышится рваный выдох. Скрип половиц — и он притягивает меня к себе. — Давно бы так, черт возьми. Его руки обвивают меня — так привычно, — губы скользят по моему лицу, цепляя лоб, щеки, изредка — губы, и я жмусь к нему всем телом, позволяя обнимать себя. Путаюсь пальцами в его волосах, жмурюсь и приподнимаюсь на носочки, чтобы быть еще ближе. — Какая же ты все-таки дурочка, Свон, какая дурочка, — чуть отодвигается и смотрит своими сверкающими глазами. И как я существовала все эти недели без искорок в его глазах? Без объятий, без улыбки? — Все ведь могло быть так просто и так хорошо… — Сам ты дурак, — нежно шепчу я и снова утыкаюсь лицом в его грудь. — Теперь все встанет на свои места, — обещает он, положив подбородок мне на голову. — Все снова будет хорошо. Встретим Новый год, я расставлю все точки с Милой, ты пошлешь Нила… Меня окатывает с головой холодной водой, и я, вздрогнув, отступаю. — Киллиан… — Что? — он вскидывает бровь, глядя на меня. — Вот только не говори, что он тебе нравится и все это время ты была с ним именно по этому. Я нашел себе Милу, чтобы отвлечься, ты — Нила. Все честно, все равны, так ведь? Его слова — как пощечина. Это снова знакомый мне Киллиан — уверенный в своей неотразимости и готовый задавить все вокруг своим эго и чувством собственного величия. Я понимаю, что отчасти он прав. Может, даже практически во всем, но то, как он это говорит, как смотрит, как выплевывает слова… Качаю головой и отступаю. — Я целовалась с ним, Киллиан. — А я спал с ней, и что? Спал. Еще один удар под дых. — Это ничего не меняет, — продолжает Киллиан, сверкая глазами, и, шагнув вперед, сжимает мои руки, — это не меняет того, что я не люблю ее. Не меняет того, что… что я люблю т… — Не говори, что любишь меня, — мне так больно говорить, словно в горле стекло, — это будет ложь. Я… я ведь решила, что все правда может быть нормально, но ты… Ты лишь все свел к тому, что ты — центр моей вселенной, а это… это не так, — ложь. — Ты не думал о том, что, может, мне правда нравится Нил, что я счастлива с ним, что я хочу… что я хочу пойти с ним дальше? Черед Киллиана перехватить губами воздух. — Это неправда… — Мы планируем вместе встретить Новый год, мы… нам хорошо вместе. Мне хорошо с ним, слышишь? Он… он не замена тебе, Киллиан, с чего ты… — Свон, черт возьми, ты ведь врешь, зачем ты врешь? — шагает вперед и сжимает мои плечи, пристально глядя мне в глаза. — Я ведь знаю, что ты тоже… Что мы… — Я не врала, когда сказала, что скучаю по тебе, но… не по такому тебе, — меня трясет, но я сдерживаюсь, успев пожалеть о том, что не ушла тогда с кухни, когда он сказал, что устал и не готов к разговору. Оказывается — мы оба не готовы. И вряд ли когда-то будем. — Пожалуй… Пожалуй, тебе… тебе лучше уйти. Мы оба вздрагиваем от этих слов, но я понимаю — я не выдержу, если и дальше буду видеть его каждый день. Он никогда не изменится, а я не смогу смириться с этой чертой его характера, потому что это слишком для меня. Слишком. Киллиан покачивается и медленно проводит рукой по подбородку, не глядя на меня. — Ты… ты же знаешь, что я не вернусь? Остановись. — Знаю. — Я не буду искать с тобой встречи. Не слушай меня. — Правильно. — Мы снова станем незнакомцами. Пожалуйста, не надо. — Это нужно. — Я правда не приду больше, Свон, — его голос надламывается. Не уходи! — Я понимаю. Киллиан молчит какое-то время, глядя пустыми глазами перед собой, потом кивает, облизывает пересохшие губы и, обойдя меня, идет в свою комнату. Все время, что он собирается, я стою каменным изваянием на кухне и стараюсь не плакать. Скрипят половицы в коридоре, жужжит молния на куртке, распахивается входная дверь. — С Наступающим, Эмма, — раздается у двери, замок щелкает — и все погружается в тишину. Ноги перестают держать меня, и я падаю на пол, закрыв голову руками. Часть меня бросается следом за Киллианом, просит прощения и обещает никогда не отпускать, но другая часть — то ли самая рациональная, то ли самая глупая — остается на месте, давая волю слезами. С Наступающим, Эмма, с новым счастьем.