В плену Нуаровских интриг

Внезапно. В голове Агреста старшего созрел план. План, при помощи которого он получит два камня чудес и, наконец, достигнет желаемого. Мечтательно прикрыв веки, Габриэль откинулся на спинку кожаного кресла. Он погрузился в самые лучшие воспоминания из своей жизни. Неудивительно, что там присутствовала любимая женщина. Эмили нежилась в кровати, бесцельно перебирая пряди своих пшеничных, освещенных лучами солнца волос. Она лучезарно улыбалась — ей снилось что-то чудесное. Впрочем, как и она сама. Эта женщина особенная. Она, словно метель, ворвалась в жизнь Агреста, ломая установившиеся порядки с петель, как коленом переламывают ветхий тростник. Она растопила его ледяное, будто бы сердце океана, сердце. Она отдалась ему вся. Без остатка. Он ценил это. Видимо, недостаточно ценил. Стоило этой мысли задребезжать на краю сознания — очи широко распахнулись, возвращая в суровую реальность. Реальность, в которой нет её. Тупая игла тоски в очередной раз очернила сердце — чернила мучительно медленно затягивали, кислотой разъедали, уничтожали все светлое, что ещё оставалось в нем. Качнувшись в кресле, Габриэль понял, что медлить нельзя. Мечтать — это та роскошь, которую он не может себе позволить. «За дело», — угрюмо подумал он, встав с кресла. Резко. Первым делом он решил, что нужно войти в доверие к сыну. Хотя бы попытаться. «Попытка не пытка», — утешал себя мужчина и, зарядившись энтузиазмом от столь позитивных мыслей, немедленно отправился в комнату сына. Оказавшись у двери, он с ужасом обнаружил, что былая уверенность испарилась. В глазах его. Голубых и таких же бойких, как у сына, блеснул недобрый огонек. Он постучал. Решительно. Но его решимость не оценили. — Немедленно. Сваливай! — отрывисто, сухо, с нескрываемой злобой процедил Адриан. — Если ты не откроешь эту чёртову дверь, я клянусь, что выломаю ее! — губительная волна цунами захлестнула мужчину, но он стиснул зубы, стараясь подавить этот внезапный порыв. Да кто этот сопляк такой, чтобы так разговаривать с НИМ! С Габриэлем Агрестом. Да ещё и в его собственном доме. «А это все ты виноват, — ехидствовал внутренний голос, — посмотри, в кого превратился твой сын из-за тебя же. Разве Эмили была бы рада лицезреть это? Тебе должно быть стыдно!» — Закройся, — шикнул он, но это уже предназначалось самому себе. — Дверь открыта, придурок! — без всякого стеснения и уж тем более неловкости крикнул Агрест младший. Сжав руки до побеления костяшек, месье Агрест распахнул дверь. Но то, что предстало взору, поразило его. Настолько, что ему стоило немалых усилий поднять отвисшую челюсть. Он никогда не видел сына таким… таким опустошенным. Взгляд равнодушно прошёлся по Адриану, лежавшему на кровати в расслабленной позе. На лице ни намека на эмоции, а в душе палитра из них. Сдержанно хмыкнув, Агрест старший присел рядом. Первые несколько секунд он молчал, не зная, с чего начать разговор, но потом слова сами слетели с языка. — Всё в порядке, сын? — в голосе — беспокойство, в голове — полная противоположность. Скорее, он спрашивал это из вежливости, а не потому, что действительно тревожился за душевное состояние собственного сына… Раньше такое холодное безразличие и высокомерие ко всему, что его окружало, несомненно, пугало. Но не сейчас. Сейчас все равно. — В порядке ли у меня все?! — взорвался Адриан, рывком сев на постели. — Я окончательно запутался в себе, в своих чувствах. Я Кот Нуар, защитник Парижа, но веду себя неподобающе. Та, которую я люблю больше жизни разочарована во мне, а я не могу остановиться, не могу отогнать эти садистические мысли. Покинь мою комнату, пока я не применил силу. — Но я же всего-то хотел помочь, — просто кинул мужчина, пожав плечами. Он даже не удостоил сына взглядом, упорно сосредоточив свое внимание на стенке, словно нашел в ней что-то невероятно интересное. Атмосфера накалялась. — Разве тебе не нужна поддержка? — он спросил это с искренним недоумением. Он думал, что разговор по душам решит все, поставит крест на том печальном времени. Ошибался. Страшно ошибался. Тому, что было прежде, не бывать. Адриан слишком изменился, чтобы терпеть такое отношение к себе. — Я. Сказал. Убирайся, — отчеканил Агрест младший. Ядовито. С каким-то странным импульсом в голосе. — Или ты не понимаешь? Недоброжелательность. Она кипела и бурлила. Разрасталась с каждой секундой, как вирус. Нещадно бил по щекам рассудок, вопя о том, что они близкие люди, они просто обязаны угомониться! Ощущения, будто после смачного леща. Агрест старший взглянул на свое чадо и впервые в жизни пожалел, что оно вообще появилось на этом свете… Один сын. Миллион проблем. Стоит ли оно того вообще? — Пока ты живёшь в МОЕМ доме, ты не имеешь права указывать мне, что делать. Ты меня понял? — Бум. Терпение лопнуло. Сокрушительно. С завидным остервенением Габриэль схватил сына за руку, не слишком-то заботясь о его комфорте. Поочередно осмотрев каждый палец, Габриэль пришел в шок. Кольца не было. Нет, не так. Кольца, черт бы его побрал, не было! — Что ты сделал с кольцом? Где оно? Верни МНЕ его! Габриэль почти сорвался на крик. Почти. Тело била дрожь. Он неосмысленно схватился за голову, чуть ли не вырывая волосы. Боже, как его все бесило! Он готов был испепелить взглядом все, что шевелится. Почти физически ощущал, как гнев перерастал в ярость. — Я выкинул его, — невинно пожав плечами, так, словно в этом нет ничего особенного, выдал Адриан. В голосе его сквозило безразличие. Что? Что?! Если бы Адриан только знал, что только что разрушил мир своего отца! Кулаки Габриэля сжались. Угрожающе. Он не знал, как всё ещё стоял на ногах — сознание пребывало в смятении, в глазах агония; бросало то в холод, то в жар. От такого контраста эмоций, которых он не испытывал давно, захватывало дух. — Оно больше никому не пригодится. Теперь всё будет прекрасно, папочка, — продолжил свою пытку Адриан, улыбаясь издевательски, подобно самому настоящему садисту. О, да. Он знал. Он, черт побери, знал, что это волнующая Габриэля тема. И он продолжал насмехаться над ним. «Будь неладен, сынок, — с мазохистским удовольствием мысленно протянул Габри, захлебываясь в этом сладострастном отчаянии, — ты ещё пожалеешь об этом, клянусь!»

***

Пустота. Сонливость. Эти ощущения преследовали Маринетт с самого утра. Она выпила две кружки кофе, но вы думаете, ей это помогло? Разумеется, нет. Столько всего навалилось. Она шла, сгорбившись — усталость давила на ее хрупкие плечи, и идея упасть на месте показалась заманчивой, как никогда. Под глазами легли тени, и без того светлая кожа стала ещё бледнее, ох, а зрачки… Они были неестественно расширены. Глаза то и дело предательски слипались, и Маринетт готова была пойти на сделку с дьяволом, лишь бы немного приободриться. Эту ночь она не спала. Чувство вины душило ее — оно вскружило её голову, напрочь отрезая возможность трезво соображать. Она перешла тонкую грань между добром и злом. Она ничего не понимала. Вообще. В связи с событиями она даже позабыла про подарок Натаниэля… «Дерьмо! — подумалось ей. Она хлопнула себя ладошкой по лбу. Знатно так, — когда я приду, Нат, наверное, спросит меня, понравился ли мне подарок, а я что скажу?..» Все соки выжаты из нее. Мастер даже не удосужился сообщить ей, жив ли Огненный Лис. Всю ночь она ворочалась, тупо пялясь в стенку и рассуждая обо всех, кроме самой себя. Она не хотела идти на учёбу, но её никто не спрашивал. Все, чего хотелось — это нежиться в своей уютной постели, вдыхая аромат свежеиспеченных пряностей, слушая, как мама напевает какую-то старую песню во время готовки… Но лучше, конечно, пойти в лицей. Ах, как же она горячо желала раскрыться родителям! Родители. Мама и папа. Её самые близкие, самые родные и любимые люди! (не в обиду Сезер) Ну почему? Почему по иронии судьбы она должна скрывать от них свои бесконечные прогулы, опоздания, недосып?! С того дня, как она стала ЛедиБаг — она почувствовала ответственность. Но было в этом что-то ещё… Что-то чарующе прекрасное, необъяснимое, неуловимое… Стоя на краю домов, наблюдая за суматохой города, она чувствовала себя живой, как никогда. Погрузившись в теплые воспоминания, пеленой обволакивающие ее сердце, бешено бьющееся в груди, она и не заметила, как врезалась в массивную дверь. Только острая, красноречивая боль, эхом пробежавшая по всему телу дала знать, что она, наконец, пришла. Вздохнув полной грудью, девушка натянула самую обворожительную улыбку, на которую была только способна, и жизнеутверждающий походкой потопала в кабинет. — Хэй, подруга! — бестия, чертовка, Мари не знала, как ещё назвать подругу. Но та набросилась на нее, стоило ей перешагнуть порог. Ну как такое возможно, а? Нет уж, у Альи определено встроен радар лучшей подруги! — Да, привет, — угрюмо ответила Маринетт, стараясь обойти подругу и пройти к своему месту, но та встала, как вкопанная, не давая проходу.  — Ты не написала мне вчера, — мулатка обиженно надула губки. Дюпен-Чен мысленно дала себе подзатыльник. Точно! Она совсем забыла. — Э… э… Ну, видишь ли? — неумело оправдывалась она, почесав затылок. Неловко, жуть! Меньше всего на свете Маринетт хотела оправдываться и врать, ещё раз врать! — Так что тебе подарил Нат? Или… — она подозрительно прищурилась. О Боже, только не это… Когда Сезер хитро блистала глазками, брюнетка была уверена, что подруга читает ее, словно открытую книгу. — Боже, только не говори мне, что ты так и не открыла подарок! Пылающие щеки Чен говорили сами за себя. Взгляд. Он хаотично метался по одногруппникам, будто мысленно посылая им волны, кричащие: «Спасите меня!» Она стараясь смотреть куда угодно, на кого угодно, только не на лучшую подругу. — Эх, — удрученно вздохнула Сезер, но… но простила ведь ей эту маленькую оплошность! — Ты безнадежна. Ладно уж, идем. Мари вымученно улыбнулась, последовав за подругой. Все уроки проходили непривычно скучно. Воодушевленные рассказы учителей лишь угнетали ее и, наверное, впервые в жизни она задумалась о том, не считают ли преподователи себя глупыми, когда рассказывают про графики координат, параллельные прямые или, хм, параболу? Как будто это кому-то интересно… У подростков другое на уме. Звонок. Вроде, на перемену. Он прозвучал так внезапно, нехило резанув по ушам, бесцеремонно ворвавшись в сонное сознание. Девушки поплелись в столовую. Алья рассказывала что-то о ЛедиБаг, при этом активно жестикулируя руками; кажется, она настолько была захвачена собственной историей, что не замечала, что Дюпен-Чен слушает ее в пол-уха. Взяв подносы, они поплелись за свой столик, где обычно сидели Нино и Адриан, но вот незадача: Агрест сегодня не пришел. Впрочем, Маринетт это только на руку. Неожиданно. Кто-то проходит мимо, специально задевая ее плечом. Так, что завтрак падает на пол. Апельсиновый сок и еда летят прямо на нее. — Вот теперь я доволен. Знает. Дюпен-Чен узнает этот самовлюбленный, ироничный голос везде. Она гордо вскидывает подбородок, отважно встречаясь с парой кислотно-зеленых глаз, прожигающих ее насквозь. Она и не заметила, как все столпились возле них… Конечно, батл униженной девчонки с местной звездой. — Я не знаю, что с тобой случилось! Да! Да, я действительно любила тебя, но… теперь понимаю, что ты не заслуживаешь ни моей, ни чьей-то любви вообще! Ты просто моральный урод, утонувший в болоте лицемерия и алчности!  Со всей обидой, что накопилась в ней за это короткое время, она решительно, не колеблясь, без доли сожаления выплескивывает в лицо Агреста молоко. В лицо некогда любимого, потрясающего Адриана. В его смазливое, красивое, но полное такого холодного высокомерия лицо. Так ему и надо! Вздохи. Изумленные, страшащиеся и даже осуждающие раздались со всех сторон. — Сучка. Все, что ты можешь сказать? Сучка? Рывок. И он рядом с ней, грубо обхватывает пальцами ее подбородок, устанавливая с ней ровный зрительный контакт. А затем приближается к её уху и, подобно змею искусителю, шипит. — Мелкая дрянь. Я это так не оставлю. Решила поиграть во взрослые игры, да? Что ж, тогда держись. Я превращу твою жизнь в сущий Ад. Я влюблю тебя в себя вновь, у тебя просто не будет выбора. Я превращу в кровавое месиво лицо твоего обожаемого Натаниэля, я трахну тебя так, что ты забудешь свое имя. Я буду выбивать из тебя стоны, пока ты не признаешь своего единственного господина. Я укрощу тебя, детка, и тебе не сбежать. А сейчас я сострою обиженного пиздюка и уйду восвояси. Пусть таким меня видят другие. Но ты узнаешь, на что я способен… Настоящий я… Незаметно для окружающих он прикусил мочку ее уха. На секунду Мари подумалось, что он не человек, у человека не могут быть такие острые клыки. Сердце учащенно забилось, норовясь прорвать грудную клетку. Его дыхание. Такое горячее, оно обжигало ее ухо. Он говорил, смакуя каждое слово, и в этот момент она поняла, что горит. — Да как ты смеешь, Маринетт?! Ты мне нравилась, и я искренне раскаиваюсь в том, что унизил тебя! Я хотел перед тобой извиниться, но нет! Зачем?! Зачем ты так грубо обошлась со мной?! Поверить не могу! Я разочарован! У Маринетт дыхание сперло — устало прикрыв веки, она прикусила губу. До крови. Лишь бы не наброситься на Адриана и не расцарапать его личико. «Отличный актер, — с изумлением подвела черту она, — выставил все в выгодном для себя свете, не обнажая свою истинную натуру. Прекрасно. Теперь все считают меня злодейкой, а его — жертвой… Мерзавец. Так вот какой ты на самом деле, Агрест». Это правда. Теперь вместо сочувствия она перехватывала укоризненные взгляды со стороны сверстников. На мгновение. На жалкое мгновение Дюпен-Чен показалось, что он говорит действительно искренне, и правда раскаивается в содеянном. Но то, что он выпалил ей прямо в ухо, и то, что предназначалось услышать только ей, не было выдумкой ее воображения. Хотя бы потому, что, выходя из столовой, он бросил меткий, полный такой насмешки взгляд в ее сторону, что ей сразу все стало ясно: она попала в плен. В плен интриг самого Адриана Агреста. Что ждёт её завтра? Оставалось только гадать…