Спустя полгода
Париж, окутанный тьмой, мирно нежился в постели. Пришла весна, и ветер был весенним — теплое дыхание мира, неспешное и ленивое. Стоило Маринетт лишь высунуться в окошко, и тогда она поняла: начинается новая, свободная жизнь. Вот он, первый день апреля. С удовольствием втянув струю свежего, промытого дождем воздуха, девушка погрузилась в предрассветную безмятежность, будто нырнула в омут. Листья зашелестели под порывом ветра — Дюпен-Чен инстинктивно повернула голову в сторону деревьев и окинула их взором человека, любящего природу. Она скрестила руки на груди и улыбнулась, как настоящая волшебница. «Красота! — подумалось ей. — Отличное начало весны!»***
Чем заняться, когда твоя подопечная вот уже добрые два часа рьяно, с каким-то странным, свойственным лишь ей одной остервенением, собирается на день рождения к своему парню? Кто-то, как Алья, неустанно листает ленту в Инстаграме, а кто-то увлечённо рассматривает аппетитное тесто на чехле телефона. Шоколадные кексы. Тикки уже в который раз проводит лапкой по нарисованным хлебобулочным изделиям, бережно стряхивая с них воображаемый слой пыли. Сверху доносится заливистый смех Маринетт: — Снова на свои тортики залипаешь? Вечно ты сходишь с ума по моему старому чехлу. Ещё нежнее и внимательнее поглаживая силиконовую поверхность чехла, Тикки обиженно отвечает: — Кто по парням, а кто по чехлам. И, между прочим, это маффины. Нет, ну ты только посмотри на этот чехольчик. Это же произведение искусства… Ммм, силикон. В такие моменты Маринетт страшновато видеть безумный блеск в глазах квами. И правда, каждый сходит с ума по-своему. — Ах ты, маленькая чехоломанка, — беззлобно упрекает Мари, кружась в белом воздушном платье перед зеркалом. — Как думаешь, мне идёт это платье? — Ну, знаешь… — растягивает Тикки, смакуя каждое слово, ехидно поглядывая на девушку, судорожно поправлявшую пышные юбки. — Симпатичное, конечно, но какое-то непраздничное. Думаю, стоит добавить какую-нибудь изюминку, и тогда все будет чики-пуки. — А это идея! — девушка хлопает себя ладошкой по лбу, издав нервный смешок, мол, как раньше сама не догадалась? Маринетт осеняет — вспышка вдохновения посещает внезапно. С разбегу приземлившись на стул, едва не задев локтем кружку с недопитым кофе, она немедленно принимается за работу. Маринетт находит бирюзовую кружевную ткань и не может сдержать счастливой улыбки. Её руки трясутся от возбуждения — ум посетила гениальная идея, это просто сногсшибательный дизайн, и ей не терпится приняться за его исполнение. Спустя полчаса усердной работы Дюпен-Чен уже ненавидела иголки с нитками, кружевные ткани и безнадежно слизанную помаду. Будучи увлеченной шитьем, она совершенно забывает про мир грешный — работа накрывает ее с головой, и кроме осуществления своей идеи она не видит ничего. Выкраивая какую-то предельно важную часть, она высовывает язычок. Привычка с детства. Так вышло, что у нее из головы вылетело то, что она недавно накрасила губы матовой красной помадой. Уф! Обидно-то как. Тем не менее, результат стоит того. Брюнетка изготовила чудесный бирюзовый пояс, плотно облегающий её талию. — Ну что? — игриво подмигнув, Маринетт дразняще провела языком по верхней губе. Жест кокетки, ей-богу. — Тебе не хватило первого раза, да? Может хватит облизывать губы? Не понимаю я женских заморочек этого века. Вот в мое время… Поняв, что ворчание может продлиться крайне долго, Мари, судорожно жестикулируя руками, попыталась перевести разговор в нужное ей русло: — Да-да, молодежь такая-сякая, а в твоё время все были монашками. Ну, короче, как тебе пояс-то? Праздничнее стало? Или чего-то не хватает? Тикки на секунду прикрывает глаза и вытягивается всем корпусом — трепетный порыв ностальгии накрывает её с головой. Воспоминания о прошлых хозяйках вихрем проносятся в голове, и она блаженно улыбается. — Волшебно, — при этом, сопровождая свой вердикт жестом «о’кей», выдает чудесная. Подопечная вопросительно вскидывает брови. — В смысле? Ты говоришь, что волшебно, но жестом показываешь, что полный ноль. Так я не могу понять, мне оставить этот пояс или лучше всего снять? — Ой, — квами прикрывает рот, неловко поведя плечами и виновато улыбнувшись. — Извини, я совсем забыла, что мы не в Америке. Там этот жест означает «хорошо». — Забудь. — Маринетт отмахивается рукой, мол, ничего страшного, а затем, бросив беглый взгляд на часы в углу комнаты, шепчет: — Как быстро время пролетело… — Хочешь сказать, что мы опоздали? — Тикки встрепенулась — даже меж её бровей пролегла небольшая складка. Умиротворение покинуло чудесную божью коровку, сменившись беспокойством. Широко распахнув глаза, она подлетела к Маринетт, пристально смотрящий в одну точку — она явно принимала какое-то ответственное решение. — Пока что нет. Но можем, если не поторопимся. Тикки, трансформация! Прежде чем квами втянуло в серьги, она успела подумать: «Ох, Дюпен-Чен… сколько бы времени не прошло, ты не меняешься».***
Flashback
Маринетт не хотела паниковать. Шокированная тем, что ей пришлось услышать из уст той девочки из детдома, на едва плетущихся ногах, она-таки смогла дойти до дома мастера Фу. Она специально шла неспешно, обдумывая всё то, что сказала Джессика. Идя, она воспроизводила в памяти все слова, пытаясь понять, что к чему. Есть ли в этом логика? Зачем хранителю камней чудес похищать детей? Это же аморально! Неужели он и вправду способен на такое? Она замерла в нерешительности, когда оказалась подле двери. Прислонившись лбом к косяку, девушка рвано выдохнула в воздух все своё беспокойство — ах! — миллион вопросов терроризировали её ум, но если она продолжит мяться, то ничего не узнает. Вдох. Выдох. Насытив мозг кислородом и дрожащими, не столько от холода, сколько от волнения, руками, Мари вынула из кармана брюк мятную жвачку и положила на язык. Кто она, в конце концов? Смелая девушка, избранная самим хранителем древних талисманов сражаться со злом, или неуверенная в себе и неуклюжая девчонка, какой она была до этого? Эти мысли предали ей необходимой решимости и, глубоко втянув струю воздуха, она одним широким шагом перешагнула порог. Взгляд Мастера был устремлён прямиком на нее. Он чувствовал её энергетику, а потому знал, что она колеблется у двери. — Здравствуй, Ледибаг. Я ждал тебя. — Тогда вы наверняка знаете, зачем я пришла, — несколько резче и оттого грубее, чем ожидалось, выплюнула девушка. — Все, что мне сказала девочка из детдома, правда? Зачем вам похищать детей и «воспитывать» из них супергероев? Я просто не могу в это поверить! Вздор! — Сядь, ЛедиБаг. Нам предстоит серьезный разговор.The end flashback
Солнце сегодня радовало парижан — оно светило ярко с самого утра. Редкие кучевые облака застилали небо и вскоре исчезали с поля зрения. Счастье растекалось по жилам, словно алкоголь, заполняя все существо теплотой. Уголки губ коснулась улыбка, и ЛедиБаг летела, словно стрела, пронзившая небосвод — её ступни легко и уверенно отталкивались о поверхность пыльных крыш; её движения, несмотря на спешку, наполнены грацией и элегантностью. Она порхала, словно бабочка — прохожие оборачивались и смотрели ей в спину. А она продолжала улыбаться, как беззаботное дитя; на секунду-другую прикрывала веки, щурясь от ослепительных лучей утреннего солнца. Жива. Здесь и сейчас. Она чувствовала себя живой, как никогда — героиня бежала — почти физически ощущая внутри себя эту небывалую лёгкость, она наполняла её всю — навстречу будущему и ветру, дующему в лицо. Чудесные ароматы свежеиспечённого хлеба витали в Париже. Её город, за который она готова была отдать нечто дорогое, если потребуется. Нехотя распахнув глаза, девушка притормозила — солнечный свет — яркий и по-весеннему нежный — ударил в лицо, и ей пришлось прикрыться рукой. Она специально остановилась на крыше немноголюдного района, чтобы незаметно трансформироваться в каком-нибудь скрытом углу. Пробежавшись внимательным взглядом по округе, она облегчённо выдохнула. Никого нет рядом. Спрыгнув с крыши, она мягко приземлилась на коротко постриженный газон и, спрятавшись за фонарным столбом, перевоплотилась. На секунду местность взорвалась от ослепительной вспышке ярко-розового света. Трансформация спала плавной волной. Приобретя обыденный вид, Дюпен-Чен ринулась на место встречи, словно от этого зависела ее жизнь, тем самым пресекая попытки Тикки поворчать. Зная бойкий и неугомонный нрав квами, Мари не составляло труда предугадать ее слова или действия. Всё-таки они терпят друг друга уже третий год… Третий, мать его, год. С ума сойти! Иной раз, впадая в размышления о жизни своего альтер-эго, девушка поражалась тому, что все это произошло с ней. Скажи ей лет пять назад, что она станет супергероиней Парижа, то она бы рассмеялась этому идиоту в лицо. Или врезала. Нечего чепуху нести. Знатно так, тряхнув головой, отгоняя непрошенные мысли, Мари в очередной раз удивилась тому, какие же странные и противоречивые умозаключения порой посещают ее больной ум. Ну и дела. Брюнетка прибыла на место назначения. И она была почти уверена, что опоздала. Так где же Алья? Странно. Вынув телефон из сумки, Маринетт провела указательным пальцем по дисплею, сняв блокировку; судорожно проверила все социальные сети, уже губы кусая от нервов — долгожданное сообщение от подруги все не приходило. Да где же эту бестию черти носят?! Маринетт не удивилась, если бы оказалось, что на данный момент проворная журналистка мило себе попивает чай с малиной, параллельно ведя скромную беседу о видах орального секса с Сатаной. На солнце перегрелась, — подвела черту девушка, гневно топая ногой. Нервы лопнули — все существо напряжённо сжалось, угрожая воспылать адским пламенем в любую секунду. Ожидание невыносимо. Оно давит на психику похлеще, чем возвращение Нуара! О, ужас. Жар спал, да и все показалось каким-то незначительным, стоило губительной волне этой мысли врезаться в скалу ее разума. Брызги обожгли душу дыханием ледника — сердце выдало тревожный кульбит, по позвоночнику пробежался омерзительный холодок. Только не это. Мысли об этом человеке — последнее, чем она хотела занимать себя в этот день… в этот, казалось бы, знаменательный день. В конце концов, сегодня день рождения ее парня. Парня, который любит, ценит и уважает ее; парня, который столько всего сделал для нее, что все его хорошие поступки и не перечислишь; парня, который всегда-всегда был рядом и мог поддержать в трудную минуту; и парня, который не крал поцелуи, не кусал губы в кровь и не вытворял всякие противные пошлости (во всяком случае, не спросив об этом хозяйку). Неожиданно. Чье-то горячее дыхание опаляет затылок Маринетт, а нежная ладонь ложится на плечо. Девушка стиснула зубы. Кулаки сами по себе угрожающе сжались. Даже колени ее подогнулись — это уже инстинкт самообороны, выработанный за время многочисленных битв с акуманизированными. К слову, иногда брюнетке доводилось замечать, как дёргался Натаниэль, стоило ей подойти сзади или нарочито напугать его. Мысленно перекрестившись, она обернулась. … и облегчённо выдохнула. Слава круассанам. Это оказалось всего лишь Сезер. Сезер — Бражник ее дери! — опоздавшая на целых десять минут! Более, чем странно. Не в ее это репертуаре. Хоть и славилась юная мулатка ветреной и непостоянной штучкой, но, тем не менее, отличалась ответственностью и пунктуальностью, о которой Маринетт могла только мечтать. Ладно опоздала, так ещё и напугала! Дочь пекаря едва ли инфаркт не хватил. Демонстративно схватившись за сердце, она пригрозила пальцем хихикающей подруге. — Алья. — Мари надулась и, недоуменно вскинув изящную бровь, импульсивно всплеснула руками. — Мисс пунктуальность номер один! Где ты прохлаждалась? Ты принесла подарок? Почему я не вижу пакета? А ну-ка сознавайся, что ты прячешь за спиной! Это пакет? Это же он, да? Ты же его прине… стоп. Только не говори мне, что ты его не принесла. Ведь, ведь… если ты его не принесла, то все, аривидерчи, я себе этого не прощу! Дюпен-Чен держала речь на одном дыхании, а потому, когда последние слова слетели с её языка — она часто-часто задышала, а затем и вовсе закашлялась. На Алью обрушился шквал вопросов. В ответ на пламенные слова одноклассницы она только головой покачала, да языком цокнула. И, все же, снисходительно улыбнувшись, протянула святую святых — пакет, ранее по какой-то причине спрятанный за спиной. — Не парься, принесла я твой подарок. Глаза Маринетт лихорадочно блестели. Она схватилась за пакет, как за спасательный круг и, вынув оттуда стильный классический костюм, снятый по меркам фигуры Натаниэля, улыбнулась самой себе. — Я старалась, — констатировала факт Дюпен-Чен. В этот костюм было вложено много сил, пота, крови и других жидкостей. А день, когда хитромудрая мулатка предложила тайно снять с Куртцберга мерки, запомнился Мари больше всего. Улыбка. У подруги она в тот момент была лукавой и плотоядной. Поэтому Маринетт не сомневалась в том, что в своих намерениях Алья искренняя. Абсолютно. — Надеюсь, ему понравится. — Ему определенно должно понравиться. — Алья бодро захлопала в ладоши. — Иначе пусть пеняет на себя. Аккуратно сложив подарок в пакет, Мари закатила глаза на слова Сезер, а та лишь неоднозначно повела плечами и подмигнула. — Вечеринка состоится вооон там, — Алья чуть подалась вперёд и махнула рукой в сторону ресторана, расположенного в пятнадцати метрах от девушек. — Ты заходи с черного входа, готовься, а мы будем ждать именинника под барной стойкой. Мари прыснула в кулак, сотрясаясь от беззвучного смеха. — Серьезно? Под барной стойкой? А ничего лучше придумать не могли? — Ну да-а, — игриво протянула мулатка. — Как критиковать, так вы первые, а как самим что-нибудь придумать, так ни за что. А время поджимает. Беги к своему прынцу на белом коне, прынцесса.***
День рождения прошел на ура. Нанятые официанты смотрели на ребят с опаской, ведь те то и дело вытворяли всякие шалости. Ким, которому доверили открывать первую бутылку шампанского, оплошал. Серьезно так. Обведя одноклассников внимательным взглядом, он ловко снял проволоку, и на этом, пожалуй, все. Удачливость покинула его так же резко, как и пришла. Ба-бах! Пробка вылетела ко всем чертям — брызги сухого шампанского пришлись на Нино, по воле судьбы стоявшего прямо напротив. Весь удар мулат принял на себя, никто не пострадал. Повисла устрашающая тишина. Всем потребовалось время, чтобы проанализировать ситуацию и опомниться. Несколько секунд одноклассники пребывали в немом шоке, но потом… Все дружно загоготали, словно по сигналу; даже сам Ляиф, отчаянно схватившись за живот, смеялся так, что на его глазах выступили слезы. Аликс смеялась как-то странно, из ее горла то и дело вырывались сдавленные смешки, но их заглушал безумный хохот остальных. На самом деле, девушка переживала за Кима, бросая сочувствующие взгляды в его сторону. Однако убедившись, что парень не пострадал и, более того, весел, как никогда, она смогла вздохнуть с облегчением. Маринетт с трепетом смотрела на Натаниэля. События, связанные с Агрестом и Котом Нуаром, нехило ударили по его психике. Он не был готов к такому потрясению. В последнее время Нат не выглядел счастливым. Его уста постоянно растягивались в разные стороны, но делал это из вежливости и для того, чтобы Маринетт не переживала. Тогда её рассудок блек. Хотелось схватить его за плечи и хорошенько потрясти. Может так до него дойдет. Она не хотела, чтобы он улыбался из-за нее. Если для него это пытка, и каждая улыбка — новая вскрывшаяся рана из прошлого, дочь пекаря истезала себя по ночам. Глупый парень. Зачем же он так с собой? Но сейчас… В этот день. В эту минуту. Эмоции плескались в его глазах. Он был искренен во всем. От и до. И Дюпен-Чен почти физически ощущала, как ей сносит крышу, а сердце отбивает бешеные ритмы настолько возбуждённо, словно само хочет разорвать грудную клетку и пуститься в лихой пляс. Если ранее в воздухе витали крупицы напряжения между некоторыми из ребят, то сейчас они окончательно растворились во всеобщем веселье. Это пик вечеринки. Самый увлекательный, страстный и запоминающийся. Эти родные лица навсегда отпечатались в памяти Маринетт. Она с жадностью хватала каждую прожитую секунду. — Нино, прости, — когда все немного утихли, прохрипел Ли Тьен, — произошла небольшая производственная авария. Но шампанское, как бы, сухое, так что ты не переживай. От удушающего смеха щёки Маринетт покрылись румянцем. Она развернулась к окну, отмечая, что и солнце зависло в зените, как и их мероприятие.***
День. Один лишь день в компании приятных людей помогает забыть о житейских хлопотах и проблемах. А смех обладает воистину притягивающим волшебством. Люди стремятся к забавным и нелепым зрелищем, запечатляют на фотоснимках, пересказывают другим. В такие моменты люди свободны и честны по отношению друг к другу. Маринетт с головой окунулась в эту атмосферу уюта и покоя, в которой хочется любить и быть любимым. Но светило неумолимо перекатывается за горизонт. Обворожительно. Даже закат в этот день какой-то фантастический. Небо наливается солнечным кипяченым, понемногу остывающим соком, цвета венозной крови. «Прямо как волосы Натаниэля», — губы девушки дрогнули в робкой улыбке, и она прижала руку к груди, видя, как Макс, Ким, Аликс, Милен и Иван скрываются за поворотом. Большинство гостей разошлись по домам, в ресторане осталось всего лишь пару человек. Это означает лишь одно — долгожданный момент уединения приближается. — Восемнадцать лет, — захныкала Алья. Она шла по холлу, покачиваясь, а в левой руке держала полупустую бутылку шампанского. — Наш мальчик совсем повзрослел. Эх, стареем. Так и до внуков недолго. — Так, дорогуша, — Нино, подоспевший так вовремя, придержал девушку за плечи, чтобы та не упала, в очередной раз опасно крутанувшись на высоких каблуках. — Отдай-ка мне эту бутылку, тебе уже явно хватит. — Ничего ты не понимаешь! — Сезер оттолкнула легонько парня. — В меня ещё влезет пару литров. Пойдем, Нино, составишь мне к… компанию. — Шатенка выразительно выставила указательный палец вперед, обведя им по пространству вокруг. — А то все куда-то ушли, видимо, бросили меня. Ляифу пришлось стиснуть зубы, чтобы сдержать заманчивое желание завыть. Выпившая Алья хуже атомной бомбы, теперь он убедился в этом на своем печальном опыте. — Все ушли, потому что пришло время оставить нашу сладкую парочку наедине. — Он агрессивно замигал, надеясь призвать к пониманию сватьи-Альи. — Идём, по-хорошему, не порть романтический вечер. — Фу-у, — вопреки всем ожиданиям протестующим голоском протянула Алья, — романтика. Нино был на грани. Из глаз едва ли не посыпались искры, рассыпавшись звенящим дождем у ног. Вот это мулатка даёт жару, не поспоришь… Когда протрезвеет, он обязательно ей это припомнит. — Ага, самого сейчас стошнит. Он сдался. Мудрый закон, который к каждому приходит с жизненным опытом, гласит — не спорь с пьяными.***
— Закуски? — издевательски прищурив хитрые лазурные глазки, Куртцберг протянул девушке тарелку с фаршированными ананасами. Маринетт скривилась и, гордо выпрямив спину, вторила: — Ты издеваешься? Меня же сейчас стошнит. — Да шучу я, — беззлобно усмехнулся Натаниэль. — Маринетт, ты же знаешь, к чему нас оставили наедине. — Что? — Маринетт удивилась. — Я, правда, не знаю, что ты хочешь сказать мне. Само собой, она догадывалась, что Нат хочет сообщить ей важную новость, но какую именно — в душе на чаяла. Алья и Нино весь вечер возбужденно перешептывались за ее спиной. Эта парочка! Они совершенно точно знали, о чем пойдет речь — по их игривому блеску в глазах даже непросвященный поймет, в чем дело. И Маринетт не исключение. Червячок подозрения закрался в душу. Шевельнулся. Но эта догадка парализовала ее. Очень смелое предположение! Это же не может в самом деле быть правдой?! — Мне уже восемнадцать, — довольный, как кот, Натаниэль вытянул шею, наблюдая за неповторимой реакцией Мари. Она с жадностью хватала каждое слово, упавшее с его губ, и даже готовилась вскочить в случае чего — это было видно по тому, как дергались ее ноги. — Ты ведь знаешь, к чему я клоню, но отрицаешь? Дюпен-Чен судорожно помотала головой, боясь правды. Нет, нет, нет… — Ты старше меня на четыре месяца, но вот и я догнал тебя. Понимаешь, что это значит? — Нервы Маринетт лопнули прежде, чем парень успел договорить. — Я намерен жениться на тебе. Терпела. Она, черт возьми, действительно терпела, весь вечер несла этот груз на своих девичьих плечах, прогиналась под его весом, и все же, услышать заветную фразу оказалось страшнее, чем она себе только могла представить. Тело двигалось само. Мари буквально подскочила на месте — ватные ноги сами понесли ее прочь. Натаниэль ринулся за ней, неумолимый. Неужели его предложение повергло ее в такой ужас, что она весь вечер ерзала на месте, наивно полагая, что он — человек, который знает ее лучше прочих — не заметит этого и останется в стороне? Нет уж. Вблизь к выходу Мари остановилась. Нат спешно нагнал ее и, встав на одно колено, заключил ее ладонь в свою. Смущённая и растерянная, Дюпен-Чен судорожно схватилась свободной рукой за алеющие щёки, почти физически ощущая, как бабочки в животе проснулись и затрепыхали. Сердце радостно и вместе с тем мятежно выдавало кульбиты, грозясь взорваться то ли радугой, то ли конопляным дымом. И ей не нужно идти к гадалке, чтобы знать наверняка, что значит волна, словно электрический разряд пробежавшаяся по всему телу и остановившаяся между ног. В голове пульсация. Чувства смешались. В Дюпен-Чен будто борется два человека. Мысли, роясь и толкаясь, вытесняли друг друга, и девушка сердечно жаждала узнать, что с ней и как ей принять справедливое и разумное решение. Что сказать? Как ей реагировать на все, что сейчас произойдет? Как глупо! Момент, который все девочки с детства ждут с замиранием сердца, не вызывает у нее восторга. — Натаниэль Куртцберг! — то ли взвизгнула, то ли вскрикнула Чен, но одно было ясно без слов — это прозвучало звонко и на высокой ноте. В её голосе отчётливо слышалась характерная хрипота, которую рыжик не мог проигнорировать, многозначительно подмигнув. — Слушаю вас, Маринетт Дюпен-Чен! — в тон ей ответил парень, явно дразня и по-мальчишески насмехаясь. — Я не могу выйти за тебя. — Резко. Она выдернула свою руку из его и прижала к груди, как будто защищаясь. — Мне страшно. Я не могу. Нам всего лишь по восемнадцать. Наша жизнь только начинается. Мне не нравится говорить это, но большинство браков, заключенных в молодости и по влюбленности, распадаются, потому что люди — переменчивы и непостоянны. Мы даже не знаем, что будет завтра. В своих чувствах нужно быть уверенными на сто процентов. А брак — это большая ответственность. Прости, но я не чувствую, что готова к этому… я пойму, если ты не захочешь меня больше видеть… Куртцберг изменился в лице. Он, опираясь о колено, поднялся с пола и протянул руку к лицу Маринетт, намереваясь погладить ее по щеке, чтобы она, наконец, успокоилась и выслушала его. Это всегда срабатывало, но… На этот раз ему пришлось разочароваться. Его рука так и зависла в воздухе напротив девушки — ее губы дрожали, но не так, когда холодно, а так, словно она хочет сказать нечто значительное, но все никак не может собраться с духом. Из глаз ручьем бежали крупные слезы — игла с силой воткнулась в сердце Натаниэля — желание утереть ее боль стучало по вискам, но он не мог. Отдернул руку, будто огнем опаленный, тревожась, что испугает и без того шокированную Мари ещё больше. Если такое возможно. Её кожа побледнела, а на фоне ярко-красной помады это выделялось особенно отчетливо. — Маринетт, пожалуйста, выслушай меня, — как бы настойчиво Натаниэль не старался придать своему тону утешения и ласки, он все же не смог проконтролировать то, как надорвался в конце. Ему было досадно, что Мари так бойко отреагировала на его предложение. — Я не собираюсь жениться на тебе прямо сейчас. Я всего лишь ставлю тебя в известность. Если ты хочешь этого, то знай, что я разделяю твое желание. А если нет… что ж, выходит, не судьба. Я и так счастлив, что могу быть рядом с тобой. Было бы бессовестно требовать чего-то большего. Сердце Маринетт, наконец, испустило облегченный вздох, прежде чем девушка провалилась в беспамятство. Натаниэль успел поймать ее ослабевшее тело. Она дышала размеренно, ее грудь вздымалась спокойно, но что-то было не так. Она жмурилась раз в несколько секунд, словно видела перед глазами что-то неприятное. Сегодня прошлое застигло ее врасплох. Воспоминания брызнули, как кровь из открытой раны.Flashback
Маринетт упрямо сложила руки на груди. Ван Фу вряд ли удастся её переубедить. Она уже слышала достаточно. «Ну-ну, мастер, — думала девушка с неприязнью. Помыслы ее полны были яда. — Посмотрим, что же вы наплетете мне в этот раз». — Семьи, из которых мы забираем детей, ужасны. — Голос хранителя чудесных был вкрадчивым и шелестел тихо, как грех. — Знаешь, кем были родители Джессики? — Девушка, преипосленная неопределенностью, неуверенно пожала плечами. Она не знала. Решимость покидала ее быстро — с каждым словом, пророненным старичком. — Каннибалами. Храбрость. Она растаяла к чертовой матери. Эффект после слов Мастера повис в воздухе. Лёгкий порыв ветра показался Маринетт кусачим. Её виски пульсировали от боли, словно бы их резал нож. Она смотрела на хранителя круглыми глазами — в испуге дыхание застыло в ее горле. — Господи. — Слово вылетело свистящим шепотом. — Как такое возможно? Ван Фу в смятении посмотрел на героиню Парижа. Слишком многое навалилось на ее плечи за последнее время. Справится ли она? Готова ли слушать дальше, или лучше попредержать коней, покрепче стиснув в руках узду? Но кони рвались на волю, как и правда лилась с кончика языка Мастера. И не думал он уже о последствиях, истина должна быть оглашена. — До Джессики и ее брата у них была старшая сестра, Эбигейл. Родители ждали, когда ребенку исполнится десять и… съели. Сами уже устроили поджог в ее комнате, подбросив труп какой-то бездомной девочки. Труп обгорел так, что тело не смогли опознать. Мы забираем детей из семей, в которых у опекунов психические отклонения. Мы бы рады засудить их, но у нас нет доказательств. А вершить правосудие самостоятельно — рискованная тактика. Магия приносит добро, когда ее используют в меру. Воздух потяжелел. Дюпен-Чен какое-то мгновение осознавала его слова, но потом нервно повела плечами. Лицо ее потемнело от потрясения. Страх свернулся в ней кольцами, точно червяк. Что теперь делать? Должна ли она броситься к детскому дому, как стрела, чтобы сообщить немедленно обо всем, что узнала и, кто знает, помочь Джессике? Или лучше не вмешиваться? Судорожный вздох повис в воздухе. Сомнения, жгучие, как змеиный яд, стали проникать в мысли и жалить вопросами. Словно прочитав ее мысли, не иначе, Ван Фу с заботой накрыл руку воспитанницы своей. А у мастера большие ладони, рассеяно, будто в прострации, отметила девушка, и ещё более побледнела. Её тело парализовало до основания костей. — Не бойся, ЛедиБаг, эту ответственность я возьму на себя. — Его голос звучал мягко, как первый поцелуй. — Тебе нужно отдохнуть. «Да какой здесь отдых?!» — хотелось со злостью выплюнуть ей, но все, что она могла — это покорно кивнуть и уйти. Но прежде чем выйти, она не удержалась от колкости. Ее сердце трепыхало в груди, словно птичка в клетке. Лицо Маринетт перекосило, как в агонии; в этот момент тяжело назвать ее красавицей. — Но у меня ещё остались вопросы… Откуда вы это узнали? Вы же можете что-то сделать! Как каннибалы могут жить в нашем современном обществе и оставаться безнаказанными? Вы можете выкупить детей и обучать их для достижения желанной цели, но не можете засудить каких-то психопатов?.. Вы даже не пытаетесь изменить это! Как вас уважать после этого?! Я это так не оставлю. Ухожу. Чувствуя, как бьётся о скалы отчаянии и обреченности, девушка вышла из комнаты, демонстративно хлопнув дверью. Смешок старичка потонул в раскате грома. Близится гроза.The end flashback
В дверь громко постучали. Стук отдался эхом за пазухой, в барабанных перепонках, ударил по затылку, вырвал из сонных дум. Сабин отчего-то стало тревожно. Это однозначно не Маринетт — она бы не стала стучать, у нее есть ключи. Тогда… О боги, что же с её девочкой?! Сон мигом слетел и растворился где-то в комнате, словно мираж. Женщина лихо спрыгнула с кровати, накинула халат и надела тапки — мчалась она со скоростью света — воистину ракета! Она выполняла все действия на автомате, как знала, что подобное произойдет; будто готовилась к этому всю свою сознательную жизнь. Материнский инстинкт, ей-богу. Прошмыгнув в коридор, женщина заглянула в глазок и ужаснулась — на пороге стоит Натаниэль, молодой человек дочери, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. На руках его покоится Маринетт, она выглядит болезненно бледной. Сабина открывает дверь, и в этот момент на ее языке вертится миллион вопросов, они терроризируют мозг, но женщина проглатывает их, сосредоточив внимание на дочери. Наклоняется к ней с опаской, втягивает струю воздуха и шумно выдыхает с облегчением. Алкоголем не несёт. Слава создателю! Живое воображение уже успело подбросить не самые лучшие образы. Куртцберг, поприветствовав женщину сдержанным кивком, уверенно проходит в гостиную, ведь был здесь не раз и даже не два; осторожно укладывает Маринетт на диван, подложив ей под голову подушку. — Что с ней? — Тишину комнату прерывает сиплый голос матери, звучащий, как рвущаяся ткань. Или огонь, потрескивающий в камине. В любом случае, не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять, что женщина недавно проснулась. Натаниэль колеблется. В нерешительности он сжимает и разжимает кулаки, не зная, стоит ли говорить, или предоставить это право Дюпен-Чен. Затем, собравшись с духом, выпаливает на одном дыхании: — Я сделал Маринетт предложение. Сделал, не подумав, готова ли она к этому. Боги Олимпа! Вот это новость. Сабина безвольной куклой садится на диван, рядом с дочерью, тупым и неосмысленным взглядом смотря в стену. — Какое предложение? — Она хмурится, а Куртцберг остро ощущает вину. Ему не стоило спешить. Слишком рано. В конце концов, Маринетт же не сбежит от него никуда. Правда ведь? Парень не отвечает несколько секунд, поэтому Сабина повторяет: — О каком предложении идёт речь, Натаниэль? — Руки и сердца. — Коротко. Ясно. Четко. Говоря это, Натаниэль чувствует стыд. Жгучий, он плёткой рассекает кожу на его спине, лопатках, плечах. Решение узаконить Маринетт, как свою жену, вышибло из него весь разум. Но сейчас, когда слишком поздно, он ощущает ответственность и раскаяние за собственной выбор. Вдвойне. Он чувствует груз. Точно прижат горой к полу. Вот-вот расплющется. Из-за сухости в тоне его ответ звучит несколько грубовато, но Сабина пропускает интонацию мимо ушей. Черт возьми. Возьми черт. С ума сойти! Её единственной и дорогой дочери, которая, кажется, ещё вчера трепыхалась в колыбельной, открывая и закрывая рот — как выброшенная на берег рыба — пытаясь что-то сказать, сделали предложение! Предложили себя. Союз. Брак. Это же такая ответственность. Потрясающе! Волнительно. Вопреки ожиданиям парня, первая реакция матери его возлюбленной — восторг вперемешку с шоком. Пока женщина сходила с ума от счастья, внутри нее поднималась волна эмоций, подступая к горлу радугой. Глаза горели лихорадочно, как у безумного; выглядела она так, будто предложение сделали ей, а не ее дочери. Потрясенная, она хотела что-то сказать, но даже если и сказала, то ее слова потонули в крике. Красноречивом, пронзительном, полным первобытного ужаса. Дюпен-Чен все ещё не проснулась, но кричала, как умалишенная, не помня себя. Тело. Оно билось в конвульсиях; ее бросало то в жар, то в холод. От этого контраста она задрожала. Крик сотрясал ее изнутри. Наконец, она распахнула глаза — зрачки максимально расширены, пальцы бьёт судорога, а губы приоткрыты, как если бы она хотела что-то сказать, но все звуки замерли в глотке. Мать подскочила. Натаниэль опешил. — Боже мой… Что с тобой, милая? Вместо ответа девушка рывком поднялась с дивана и побежала в сторону ванной, плотно прикрыв рот рукой. К горлу подкатывала тошнота. Нат бросился вслед за ней.***
Пока Маринетт тошнило, парень ласково гладил её по голове и придерживал за волосы. В его глазах — участие и поддержка. Это необходимо Дюпен-Чен сейчас, как глоток воздуха утопающему, но она все же произносит с запинкой: — Пожалуйста, уходи. — Ее голос охрипший. Жалкий. Сердце Натаниэля провалилось до самого желудка, стоило ему услышать эту просьбу. — Я уйду, если ты хочешь, — Плечи его поникли. — Но почему? Тебе неприятно мое присутствие? — Я… — она помедлила, скривившись от очередного позыва боли. К горлу подступил ком, и её снова стошнило. Рыжик учтиво подождал, когда она вновь обретёт возможность говорить. — Прости… я выгляжу отвратительно. Мне не хочется, чтобы ты видел меня такой. — Маринетт… — тон Ната приобрел стальные нотки. Девушка напряглась всем телом, ожидая его последующих слов, как вердикта. — Это такой бред. Не неси чепухи. Я здесь, чтобы облегчить твою боль. Почему ты кричала? Девушка выдохнула. Резко. Так, словно напоролась на нож. Облегчение прошлось по ее телу приятной волной, обвалакивая сознание. Боль в животе больше не пульсировала. Где-то там, в глубине ее голубых, будто озеро, глаз, можно прочитать благодарность. Благодарность за то, что этим вопросом Натаниэль развеял минутное напряжение, повисшее между ними. На это она ответить может. Неприятно вспоминать об этом, но хуже всего — напоминать ему. Тем более в такой день. — Мне приснились те дни… Когда Адриан похитил тебя, угрожал; когда на смерть бились Кот Нуар и Огненный Лис; когда явился Бражник; когда слишком многие подверглись опасности. — Полностью отдавшись воспоминаниям, Мари едва не позабыла об осторожности. Она уже хотела добавить: «Из-за меня. Это все из-за меня», но вовремя удержалась, прикусив внутреннюю сторону щеки. — Воспоминания были ужасно яркими, словно все произошло вчера. Прости, что говорю об этом. Я понимаю, как это непросто для всех нас. — Ничего. — Он ободряюще погладил ее по руке. — Адриан — это неотъемлемая часть нашей истории. Я считаю, что нужно уважать наше прошлое и людей в нем, какими бы они ни были. — Мне бы твой энтузиазм. Дочь пекаря улыбнулась. Натужно. Той самой улыбкой, когда ты разбит на сотни осколков, нервничаешь и ощущаешь усталость, но все равно делаешь вид, что все хорошо, чтобы не нагонять беспокойство на другого. — Я выйду. — Спохватился он, когда Маринетт встала наравне с ним. На голове — гнездо, она смотрит на него из-под полуприкрытых век, жевалки на ее лице дёргаются. Ей нужен отдых. Слишком уж насыщенный был день. И не самое лучшее его завершение. — Прими душ, я попрошу мадам Чен принести тебе полотенце и чистую одежду. Созвонимся завтра. Не желая слушать никаких возражений, Куртцберг спешно чмокает девушку в носик и удаляется прочь. Подальше от всего этого безумия. В ушах звенит. Он вспоминает смех, которой звучит, как бьющиеся стекло. Думает о Нуаре, некогда всеми любимом супергерое Парижа, в последствии оказавшимся Адрианом Агрестом. Жутко. После того, как в прессе раскрыли личность Черного Кота — народ его не возненавидел. Наоборот. О нем стали пестрить в газетах, журналах и на интернет-ресурсах. Первый месяц — это было нечто. Он стал самым обсуждаемым человеком во Франции. Его изумрудные глаза в злом прищуре смотрели на Натаниэля везде. Затмил даже ЛедиБаг. Как она, должно быть, была потрясена. Её напарник — убийца и злодей, который просто выжидал подходящего момента, чтобы обострить клыки. С ней Огненный Лис до сих пор не затрагивал эту тему. Есть вещи, о которых все знают, но не говорят вслух. Это тот случай. Пройдя мимо отца Маринетт — наверняка обескураженного недавнем криком — Натаниэль притормозил. Вот черт! Чуть не забыл. Даже не пытаясь сгладить черты лица улыбкой, парень оборачивается и на судорожном выходе выпаливает: — Мадам Чен, Маринетт сейчас примет душ, принесите ей, пожалуйста, все, что нужно. Звучит безапелляционно, но это не то, что сейчас занимает мысли всех присутствующих. Маринетт. Все понимают, что события полугодовой давности подорвали ее психику; но в таком состоянии её ещё не видел никто с тех пор. Не то чтобы рвота — это что-то сверхъестественное, но то, каким был ее крик, вгоняло в страх и суматоху всех. Все ещё рассеянная, женщина как-то странно кивает головой. — Уже поздно, — кажется, не совсем понимая, что происходит, Сабин достает из шкафа лёгкий халат и банное полотенце, и лепечет на ходу: — Если хочешь, можешь остаться у нас на ночь. Я предупрежу твоих родителей. — Вы так радушны, — мимоходом любезничает Натаниэль, — Но мне пора домой. Не хочу беспокоить вас своим присутствием. — Ох, ну что ты… — летит ему в спину, но уже не слышит. Ничего не слышит. Рывок. Выбегает из пекарни ураганом, точно за ним погоня, и едва ли не соскальзывает со ступенек, но вовремя удерживает равновесие. Бежит от собственных воспоминаний. От Нуаровских интриг, в которых он невольно стал одним из главных героев. Адриан плел свою паутину. Создавал мрачную историю. И они с ЛедиБаг думали, что победили его. По крайне мере избавились на пару лет, ведь Ван Фу сослал его в академию для супергероев. На перевоспитание. Только вот мысли о нем — такие назойливые, как мошки и комары в разгар лета — атаковали рьяно, и не было спасения от игр собственного разума. Нить мысли неосязаема: ее нельзя ни дёрнуть, ни оборвать, ни даже натянуть. Её нельзя сослать в академию. Она щекочет нервы, будоражит ум, преследует во сне и наяву. Он не хочет. Отчаянно не хочет вновь воспроизводить эти покрытые мраком дни. Но воспоминания не спрашивают. Они обрушиваются.Flashback:
— Чертов Лис! Чудовищная аура, исходившая от Кота Нуара в этот момент, неестественно широкая улыбка, перекосившая его рот — всё это пятном легло на душе Натаниэля. Эта встреча отпечаталась у него в памяти — по коже до сих пор пробегал табун мурашек. Но выбора не было. Супергерой обернулся, подавляя желание убраться к чертовой матери. С каждой секундой эта идея все более навязчиво терроризировала его ум, и он искренне удивлялся тому, как все ещё стоит на ногах. Оцепенел от страха. Какая жалость. Однако кто не испугается, тот дурак! Ловко перепрыгивая с крыши на крышу, Черный Кот неумолимо надвигался на Огненного Лиса, словно вихрь, несущий смерть и страдания. — Чего тебе? — сильнее ветра крикнул Нат. Его кулаки инстинктивно сжались до опасного хруста — он напрягся всем телом, готовый защищаться от внезапной атаки блондина в любой момент. — Маринетт, — только и смог прорычать Котик, приземлившись на крышу по соседству. Акума его дери, слишком близко! Достаточно одного рывка, чтобы напасть. Разумнее было бы попятиться, но чувство достоинства удерживало его на месте. Нельзя показывать свой страх и лишний раз тешить самолюбие этого засранца. — Эта девушка принадлежит мне, — по-свойски причмокнув губами, парень поочередно облизнул свои кошачьи коготки. — Не приближайся к ней. Что?! Выражение лица Натаниэля нужно было видеть — он был по-настоящему озадачен; в его глазах отразилась гамма чувств. От возмущения до умиления. Хотелось и плакать, и смеяться в голос! Как наивно, нелепо и просто абсурдно! Сдержав порыв разразиться смехом, Лис решительно ответил: — Маринетт не вещь, чтобы принадлежать кому-то. — Аргумент-то весомый, но блондин никак не отреагировал — только глаза его подозрительно сузились, с интересом изучая лицо противника, словно намереваясь узнать, о чем он думает. — В особенности тебе. Последнюю фразу он выплюнул, как ругательство; с таким отвращением и укором, что, кажется, Нуару незамедлительно должно было стать стыдно, но он остался непоколебим. Его красивые губы вытянулись в надменной усмешке. — Значит я сделаю так, чтобы она принадлежала мне. Слова, и без того несущие подтекст, в Нуаровских устах сделались ещё более пошлыми. — Не позволю. — Ярость поднялась из недр подсознания, подступив к горлу липким комом. — Даже не думай об этом, мерзавец! Не ты ли недавно слюни пускал по ЛедиБаг? — Эпоха правления ЛедиБаг в моем сердце окончена. — Ха, — издав лукавый смешок, рыжик сложил руки на груди, выражая безмолвную неприязнь. — Громкие слова. И неужели тебя не заденет, если у нее, например, появится парень? — Ты, что ли? — Он в открытую смеялся над соперником, но затем твердо ответил: — Нет. Серьезность его тона вводила в недоумение. Неужели его намерения сделать Мари своей абсолютно серьезны? Натаниэль, призадумавшись, отвлекся на секунду, и упустил тот момент, когда Нуар, что было силы, оттолкнулся о поверхность крыши, подняв пыль, и взметнулся в воздух, разрезая его своим жезлом. «Вот уж от кого, — ехидствовал разум, — но точно не от Кота я понесу смерть». «Ревнивого и опасного Кота, — в самое яблочко заметил Трикс. — Будь осторожен, Натаниэль. Недавно тебе удалось обмануть смерть, но не слишком рассчитывай на свою удачливость. Тогда вовремя подоспела ЛедиБаг, и если бы не она…» Заканчивать было необязательно. И так понятно, что было бы в противном случае. Рыжий супергерой незаметно потряс головой, отгоняя непрошенные мысли. Сейчас необходимо сосредоточиться на бое, иначе… Нет, нельзя. Исключено направлять мысли в «это» русло. Вернув уму ясность, парень мигом включился в бой — он ловко уворачивался от атак Нуара, делая невообразимые трюки, которые в своей привычной форме он бы никогда не совершил. Копил силы. Выжидал момент. Удары блондина становились все более жестче, резче и быстрее. Но и его силы на исходе — талисман издал первый жалобный писк. — Сражайся, а не уклоняйся, трус! — первобытный рык вырвался из горла Черного Кота, сотрясая его грудную клетку. Вот оно. То, чего так долго ждал Нат. Открылся! — Сейчас! Кажется, в этот роковой момент даже время застыло — прошлое лопнуло, освобождая место будущему, лёгкие обдало жаром, все существо напряглось, ожидая любого исхода. Внутренности выдали кульбит, а кулак сам собой зарядил в живот Адриана. Со всей силой. Со всей дури. Со всем, в чем Натаниэль видел смысл своей жизни. Ради Парижа. Ради Маринетт. Сокрушительный удар оказался настолько мощным, что супергероя отнесло на пару десятков метров и, если бы не здание, в которое он впечатался спиной, то наверняка полетел бы и дальше. Неосознанно стоня, блондин прикрыл веки, навалившиеся свинцом — он обессиленно сполз по стенке, подобно желе. Силы иссякли — поперек горла встал липкий ком, он выглядел жалким, и все, что он мог — это заламывать пальцы, чтобы оставаться в сознание. В несколько прыжков сократив расстояние между ними, Огненный Лис окинул соперника взглядом истинного победителя — его глаза пылали. Вкусив плод победы, Лис потерял рассудок — он подошёл к Нуару слишком близко, склонился к нему, и туманным, вкрадчивым голосом прошептал: — Ну что, сам снимешь кольцо или помочь? Из полуразбитой губы Адриана сочилась тонкая струя крови, но это не помешало ему ухмыльнуться. Криво. Косо. Пугающе. Опустив обрамлённые черными ресницами глаза, Кот продолжал смотреть на Натаниэля свысока — это выбешивало. Даже оказавшись в проигравших, почувствовав унизительный горький привкус поражения, он продолжал смотреть на рыжика, как на ничтожество — будто он букашка, которая ничего не стоит — которую можно раздавить в любой угодный ему момент. — Прекрати смотреть на меня так, словно я не стою и гроша! — истерически взвизгнул Лис — ему была невыносима сама мысль, что Нуар не воспринимает его всерьез — после всех испытаний, через которое он прошел — в нем не видят соперника, не видят угрозу. Неужели он настолько жалок? Нат занёс руку над белокурой шевелюрой, как вдруг, случилось непредвиденное: в тот самый момент, когда ручеек алой крови скатился по подбородку и рухнул вниз, каплей разбившись о пол, хриплым голосом Кот прошептал заветные слова. — К… Котаклизм! Меньше секунды. Отпрянуть не успеет — ладонь Черного Кота, в которой уже успела накопиться небывалая мощь, оказалась на расстоянии сантиметра от щиколотки Лиса. — Стой! Не делай этого. У меня есть предложение. В очах Адриана вспыхнул азарт. Он притормозил с нанесением смертельного удара — его рука зависла в воздухе, убирать он ее не стал, чтобы держать нервы соперника в напряжении. — Неужели? — парень изогнул светлую бровь. — И какое же? Речь Огненного была как пузырьки, которые всплывают на воде вокруг купающегося человека и так же быстро лопаются. Пузырьки всплывали и лопались — и, наконец, купающийся человек нырнул: супергерой захлебнулся. — Ты хочешь Маринетт, и я хочу тоже. Нас двое, она одна. Но есть одно но: у нее есть парень, которого она наверняка любит. Будем реалистами. Если у меня есть хоть какие-то шансы, то ты автоматически в пролете. Ты уже разочаровал ее своими гнусными поступками. Чтобы заполучить её, ты должен завоевать ее доверие. Учитывая все, что ты натворил, это будет непросто. Однако у меня есть план. Я похищу ее парня, но выставим все так, будто я убил его, а ты пытался остановить меня, образумить. В итоге: я злодей, а ты герой. Она твоя. — Благородный Лис пойдет на такой недостойный поступок? Не держи меня за тупого. Ты слабак и не сможешь похитить ни в чем невинного человека, а уж тем более позволить любимой девушке быть с таким мерзавцем, как я. К тому же, что ты будешь делать с ее парнем? Держать в заложниках, пока все не уляжется, ты его не сможешь. Придется убить, а ты на это не способен. — Я солгал. Я люблю ЛедиБаг, а Маринетт была временным увлечением, всего лишь заменой. Просто не лезь к нам, хорошо? Что мешает тебе похитить эту Дюпен-Чен? Я не буду пытаться тебя остановить, если ты не будешь путаться у нас с Леди под ногами. Договорились? — Вполне. Адриану хотелось биться головой о стену, проломить бестолковую черепушку, смеяться над нелепостью этого наивного парнишки. Но он окутал себя мысленными путами, чтобы сдержаться. Смеётся тот, кто смеётся последним. И он уже предвкушает разлагающееся тело Лиса под своими ногами. Натаниэль, наивно полагающий, что они нашли компромисс, прикрывает веки и собирается облечено выдохнуть, но не тут-то было! Кот Нуар заносит руку с котаклизмом для судьбоносного удара — как вдруг — миг, и его руку обвивает волшебное йо-йо ЛедиБаг. Огненный Лис распахивает глаза и в смятении смотрит на супергероиню — она спасла ему жизнь. Само осознание того, что секунду назад он мог умереть от разрушительных чар — это как нож в спину; прямо между лопаток. Времени на самоанализ нет. Рыжий супергерой перехватывает взгляд напарницы — между ними искрится воздух, и на миг в ее глазах проскальзывает узнавание, но Натаниэль гонит эти мысли прочь; ему всего лишь мерещится — и благодарит ее незаметным кивком головы. Она порывается ответить тем же, но не успевает. Они отвлеклись. В разгар боя — это непозволительная роскошь. И они ещё легко отделаются. Даже спустя полгода, вспоминания об этом, Натаниэль клял себя; покрывал собственную непридусмотрительность всевозможными ругательствами. Как они могли так оплошать?! Нуар, не желая мириться с поражением, свободной рукой тянет на себя леску супершанса. Из последних сил дёргает на себя. Порыв оказался сильнее, чем Лис предполагал, и ЛедиБаг, издав короткий вскрик, теряет опору и летит прямо на Кота. Он же, ухмыляясь, проделывает какой-то невероятный трюк в воздухе — Огненный Лис сузил глаза, чтобы присмотреться, но все происходит настолько быстро, что он не успевает ничего предпринять. Черный Кот вскакивает на ноги и, поймав ЛедиБаг на лету и придержав ее за плечи — опять же, одной рукой — скалясь, накрыл глаза девушки ладонью. Той самой, в которой разгорался черный магический шар. Время остановилось. Этот неистовый вопль будет преследовать Натаниэля в кошмарах не одну ночь. Почти в самом сердце города, над крышами домов, разносился душераздирающий крик, полный отчаяния и боли. Длинные иссиня-черные волосы разметались по ее прекрасному лицу. Слезы ручьем хлынули из глаз, и сам Кот Нуар, потрясенный, отшатнулся от нее. Она упала, ударилась лопатками о металлическую поверхность, но эта боль не шла ни в какое сравнение с той, что пульсировала в глазах. Невыносимо. Глазницы будто бы резал нож. Изнутри. Страх съедал, гнил под сердцем, распространялся до лёгких — дыхание перехватило, сделать вздох было сложно. Но сложнее всего — распахнуть очи и посмотреть на то, что совершил никудышный блондин. Натаниэль нервно сглотнул — даже кадык его дрогнул и, разлепив один глаз, а затем и второй, немигающим взором уставился на героиню Парижа. Распластавшись на крыше, она надрывно кричала. Половина ее лица просто почернела. Покрылась мраком, черт возьми. Как пепел. Кажется, вот-вот — и лёгкое дуновение ветра унесет ее глаза, переносицу, черепушку. Просто пол-лица. С такого расстояния Огненный Лис не мог полностью разглядеть, что же происходит, но это и не нужно; ярость уже охватывала его, поднимаясь из недр подсознания, и порыв этот оказался до того пылким, что он задрожал. Кот Нуар. Он хоть представляет, что натворил?! Рыжий супергерой стиснул челюсти. Если бы ауру можно было бы увидеть, то его имела бы темно-багряный оттенок, несомненно. Цвета венозной крови. Крови Нуара. Пылающий ненавистью шар разгорался внутри парня — в нем смешались все чувства, ударили по голове, пронзили грудь копьём; стало жарко, невыносимо жарко. Во рту — пустыня, как если бы его горло сотни лет не смачивали водой. Парень мысленно помолился. Обстоятельства вынуждают его собственноручно совершить грех. Он не может так это оставить. Крик героини прекратился, но она была жива — ее тело билось в конвульсиях, а изо рта брызнула кровь. Это снесло Огненному Лису крышу. Силы Нуара на исходе. Учитывая то, что его кольцо начало пищать ещё до того, как он воспользовался котаклизмом, то, должно быть, ему осталось меньше минуты. Наверное, он намерен улизнуть и притихнуть, пока все не уляжется; улизнуть от ответственности за свой поступок, улизнуть трусливо, поджав хвост. Не в этот раз. Не тогда, когда Натаниэль зол и решительно настроен отомстить. Преисполненный лютой, зверской, нездоровой жаждой пролить Нуаровскую кровь, Натаниэль бросился на врага, как ловкая пантера и нереально быстрый гепард. Кот отреагировал с не меньшей страстью, его голод не утих, напротив; он выпустил когти, намереваясь разодрать Натаниэлю лицо перед тем, как кончится трансформация, но не успел. Не то что остановил, его приковал к земле величественный голос, прогремевший прямо в небе. Оба супергероя устремили свои взгляды на источник голоса и… обомлели. Фиолетовые демоны, хитро замаскированные под безобидных бабочек, угрожающе нависали над героями, как купол, выстроившись в форме лица Бражника; взмахи их крыльев звучали идентично, а потому отзывались болью в висках. Адриан скучающе зевнул. Натаниэль, увидевший это зрелище впервые, остался под впечатлением. На какое-то время он окунулся в беспамятство; кто он, где он. Но споткнувшись взглядом о тело ЛедиБаг, опомнился. Все к нему вернулось в трехкратном размере; и память, и злость. — Я прощу тебе все ошибки, сын, — прогрохотал властный голос в небесах. — Все, что я делал — я делал ради нашей семьи. Я хотел вернуть твою мать и мою жену. Давай же. Докажи мне свою преданность. Забери талисман ЛедиБаг. Повторять дважды не пришлось. Парень двинулся в сторону героини Парижа. Внутри Лиса что-то щёлкнуло — он не может стоять и смотреть на это. В первый раз, когда Кот Нуар применил на нем котаклизм, Трикс взял удар на себя, отсрочив его кончину. Но кто знает, что будет, если серьги снять? Возможно ли, что ЛедиБаг умрет? Нет-нет. Даже если ее жизнь на волоске, он будет биться до последнего; заслонит ее в нужный момент, отнесет в безопасное место, но не позволит этому случиться. Однажды она спасла его. Пора вернуть должок. Если раньше дыхания не хватало, то теперь его обилие разрывало лёгкие — испуг судорогой свёл горло. Страх опьянял, как крепкий алкоголь, желчью растекался по артериям, и в эту минуту он жил, подгоняемый лишь одной мыслью: «Спасти ЛедиБаг! Во что бы то ни стало не дать ей умереть!» Его ноги действовали быстрее, чем мозг. Ах, если бы он только не поступил опрометчиво в этот момент, прислушался к своим обостренным инстинктам — тогда, быть может, не попался прямиком в ловушку. Желание помочь вздымалось в нем, как хлыст; по правде говоря, он горел жаждой спасти героиню Парижа не столько из лучших побуждений, сколько из-за чувства вины перед ней. Ведь она — подумать только! — выручила его несколько раз, а он не сделал для нее фактически ничего. И вина эта свинцом прижала его к полу. Он хрипел и задыхался под этой тяжестью, но не звал на помощь. Об этом не может быть и речи! В детстве мама как-то проронила любопытную фразу, словно вскользь, но для Натаниэля она возымела цену золота, ибо приоткрыла завесу тайны; точно он стал ближе к самой Вселенной. «Если человек сомневается в себе, значит, он сомневается и в боге». С каким упоением он прокручивал эту мысль. Она свистела в нем, как проломившая череп пуля, и выручала в самые тягостные дни. «Я верю в бога. Но не уважая себя, я не уважаю и его. А этого допустить нельзя. Поэтому я должен быть уверенным в себе и смотреть жизни в глаза со всей решимостью, на которую только способен. Только в этом случае я смогу защитить близких и быть по-настоящему счастливым человеком». Он повторял это себе в минуты, когда его безжалостно рвали на куски сомнения и угрызения совести; когда прошлое казалось важнее будущего. В эти мгновения эта мысль придавала ему свежести и была необходима, как глоток воздуха утопающему. И вот, вопреки советам своего квами, он сетовал лишь на собственную решимость, а не на органы чувств. Если бы он только был внимательнее, то непременно расслышал бы сквозь мощные, но невидимые наушники самонадеянности шаги. Тихие. Бражник подкрался к нему, словно рысь — походка его была тверда и двигался он в каком-то смысле дерзко и непринужденно — небось, уже праздновал победу. Тем не менее, приблизившись уже вполне близко, Моль оступился — нервы дали о себе знать, и от нетерпения он топнул подошвой достаточно громко, чтобы его можно было расслышать — но нет! — супергерой был слишком поглощен мыслями о напарнице. И вот, в роковой момент, когда рыжик уже глазами охватил и поглотил — от головы до пят — своего соперника критичным взглядом, выискивая его слабости, и уже было настроился на атаку — он оказался схвачен. Унижен и побежден. Прижат к сильному телу Хищной моли. Конфуз! Провал! Какая наиглупейшая оплошность! Забыть о втором противнике, кичась своей самоуверенностью… Этого себе Натаниэль простить не мог. В ту минуту, когда его схватили, он понял, что проиграл. Битва для него окончена. Это конец. Недолгой была моя служба на посту героя, с горькой насмешкой сделал вывод Лис, а глаза уже его закатывались — злодей всунул ему какое-то тряпье, пропитанное чем-то! — он даже не знал, чем! — и запахов уже не различал, уж больно его огорчил горький привкус поражения на кончике языка. Провалился в постыдное беспамятство. Предоставил решение конфликта кому-то сильному. Например, ЛедиБаг. Даже полумертвая, с опустевшими глазницами, преданная своим другом, с которым не так давно она билась плечом к плечу не на жизнь, а на смерть против акум, в ней все равно героизма было больше, чем во всех стоящих на крыше. Отвага ЛедиБаг, о которой слагали легенды, для парижан была чем-то привычным; чем-то, что было всегда, сохранилось испокон времён. Они относились к этому, как к должному, само собой разумеющемуся, как плодородность земли, на которой они стоят; тепло солнца, согревающие их; пресная вода, которая утоляет их жажду. И только оставшись в проигравших, Натаниэль от души оценил силу ЛедиБаг и восхитился ее жертвенностью. А ведь она стольким пожертвовала ради людей! Не щадя себя, патрулировала город почти каждый божий вечер, несмотря на свои личные и, возможно, неотложные дела! Ему было жаль, что он по достоинству оценил силу духа этой девушки только тогда, когда для него рухнул мир; да и вообще жаль, что люди ценят вещи, лишь потеряв их, но он не успел об этом поразмышлять — в глазах помутнело, разум затянуло плотным конопляным дымом, а силы покинули тело — он рухнул на пол. Молнии разделяли небо пополам, изрезали его; от грома закладывало уши, ледяной ливень вот-вот хлынет, но Маринетт ничего не испытывала, кроме желания проснуться и забыть этот ужас, и поэтому продолжала лежать и ни на что не обращала внимания. Она не думала ни о чем: ни о близких, которых, умерев, потеряла бы навсегда, ни о лучших деньках своей беспечной молодости; ни о мечтах и целях, к которым с такой неустанностью стремилась ранее. Ничего из того, что описывали в книгах. Ах, а как бы Маринетт этого хотела! Уж пусть бы она трепыхала в предсмертных конвульсиях, как зверь в клетке, чье сердце рвется на куски от желания вновь быть свободным, чем нести груз той вселенской печали, что она несла на своих плечах. Воспоминания не проносились перед глазами. И только бешеная, неутолимая жажда жизни била в ней ручьем, застилала разум, сея в душе семя раздора — ведь смерть ее стоит у порога! — и внезапно, вот так нежданно-негаданно, маленькие радости жизни так возросли в цене в ее глазах, что она постыдилась страшно: как она смела не беречь каждую улыбку и приятные пожелания, обращённые к ней, как могла забыть каждое, даже самое незначительное проявление заботы со стороны своих близких?! Вроде горячего чая и ласкового хлопка по плечу. Доброго утра и спокойной ночи. Прощение ее шалостей и вечных опозданий. Ожидание ее у крыльца лицея. Хранение глупеньких, но важных для нее девичьих секретов и сокровенных мыслей, от «Аль, порой мне хочется снять с себя ответственность представителя класса и послать всех с их просьбами к дьяволу!» до «Господи, я так боюсь своих мыслей! Адриан сегодня был так… так сексуален в этих своих новых бриджах, что я готова поклясться, что едва удержалась шлёпнуть его по заднице!» Ей хотелось плакать, но глаза ее были мертвы и сухи, словно не осталось в них воды. Слезы жгли грудь, душили, но не могли пролиться. — Пошевеливайся, сынок. Такими темпами сучка в горошек сдохнет, а ты дошагаешь до ее трупа лет так через сто. С нескрываемым самодовольством буквально промурлыкал Бражник, и этот его тембр настолько поразил ее, что заглушил непристойные оскорбления, ведь говорил он лениво-расслабленно, смакуя и наслаждаясь каждым произнесенным словом, будто он уже победил. И глубоко в душе, даже не отдавая себе в этом отчёта, Маринетт была благодарна мужчине за это его предубеждение, ведь именно оно придало ей силы! Шаги Адриана становились все отчетливей. Они буквально барабанили по спине, заползали в уши. Он пропустил гадости отца мимо ушей, но явно ускорился. Воздух, напоенный предгрозовой влагой, осел на губах, ещё болезненно трепыхающих ресницах и тяжело вздымающийся груди. «Ох, нет, — с неожиданной для самой себя лукавостью героиня Франции, а то и всего мира, поставила жирную и отчётливую точку в своей беспомощности. — Увольте. Сегодня я не умру, что бы там ни думал Бражник. Жить буду, хотя бы назло врагам! Впрочем, нет… Жить нужно себе в удовольствие, а не назло кому-то. Поднимите занавес, спектакль продолжается». Внезапно. Она осознала, что ее груз — это ее груз, и если был грешок, что порой ей хотелось сбросить ответственность на кого-то другого, типа родителей, Кота Нуара или Натаниэля, то сейчас она с волнительным трепетом поняла, что это и есть жизнь. Каждому встречаются на пути только те препятствия, которые ему по силам преодолеть. Выбор человека прост — сражаться или уйти с арены. Будущее за теми, кто готов не отпускать руки при любых невзгодах. И вот, наконец, едва ли не на смертном одре она приняла такое важное решение — раз уж этот груз будет с ней до последнего, то она будет нести его с достоинством. Но для этого ей, конечно, необходимо оставаться в живых. Если бы она только могла видеть, тогда бы она всех разнесла в пух и прах. Хоть одним глазком… Если бы! Если бы! Если бы! «Нет!» — безжалостно отметая все сомнения и игры разума, к которым привык прибегать человеческий мозг, чтобы приукрасить реальность и в то же время увильнуть от ответственности; мол, коль все так плохо — можно и сдаться в этот разочек, а там поглядим, как будет, Маринетт решительно ухватилась за неосязаемую нить своей жизни и впилась в нее ненасытно, как хищник в свою добычу. Она не умрет. Не здесь. Не сегодня. И не так. Ее жизнь — это ее жизнь! Она не позволит забрать то единственное на всем земном шаре, что всецело принадлежит ей. Смерть — вот истинная безысходность! Это когда твоя тушка покоится в могилке, и ты не можешь воскреснуть, ты не можешь сделать больше ничего. При любых обстоятельствах и в любое время суток, пока ты жива, надежда горит и искрится, пожаром охватывая душу. Пока ты жива, стоит рисковать и бороться за свою жизнь, за свои права и свою личность нужно цепляться, как за спасательный круг, когда ты тонешь; как за хорошую оценку в школе, коллеже, лицее, если ты знаешь, что можешь ее получить; как за выгодное предложение; как за любимого человека. И Маринетт готова бороться. Если бы ее глаза видели сейчас, то они смотрели бы в небо. Милостивый боже, небо такое прекрасное в любых своих обличьях; и в голубых, и в темно-синих, и в нежно-розовых, и в серых тонах. Видеть небо — какое невероятное счастье! Оно ни с чем не сравниться. Когда ЛедиБаг, воинственно вскинув подбородок, рывком поднялась с крыши, на которой всего-то пару минут назад готова была попасть в ледянящие душу объятия смерти, в голове ее гудел лишь один призыв: «Тикки, отныне ты — мои глаза!» Удивительно, что такая мелочь, как физическая боль, может ослабить хватку жизни и подтолкнуть назад, в пропасть, в неизбежность. Поддаваться слабости нельзя. Ведь если решимость удастся поколебать хоть на секунду — это будет сравнимо с двумя шагами назад. И так ещё и ещё… Прямо в акулью пасть. В глазах пульсировало так, точно бы в них ковырялись иглой. От этого ужасающего сравнения в душе Маринетт закрался и шевельнулся холодок, скрутился и набух, точно червяк, а озноб прошиб все тело. Испарина покрыла все тело; пот струился из подмышек, по животу, внутренней стороне бедра; капля стекла по лбу. В облегающем костюме сделалось невыносимо. Так липко и противно. Однако лучше это, чем смерть. Это предпочтительнее пустоты и неизвестности. Чертовы глаза! С силой и ненавистью стиснув зубы, клацнув челюстями, девушка резко потянула на себя алую ленту, которая перевязывала один из ее прелестных детских хвостиков — в распущенных волосах мигом заиграл ветер — не то что в голове, в черепе завибрировал ветер, плавя мозги и беспокоя мысли. Она не знала, что делает, но так ей подсказывал инстинкт; он жужжал в ней назойливо и непрерывно, как муха, попавшая в липучку. Просто от этого ей станет легче… В этом она была уверена. Поскольку ни Бражник, ни, по его же словам, сын — Черный Кот, ничего не предприняли, чтобы остановить ее, то у нее был шанс сыграть на их растерянности. Грех упускать такую возможность. Улыбнувшись про себя, как Чеширский кот — и улыбка ее напоминала луну, в сумерках отражающуюся на гладкой белизне озера — она мысленно задала первый вопрос. «Тикки, ты можешь сказать, примерно в скольки шагах находится от меня Нуар? А где Бражник? И Огненный Лис? Что, вообще, происходит?!» Потеряв зрение, она обрела растерянность и… страх. Первое можно было перетерпеть и, что самое важное, преодолеть, но вот страх… Он желчью скопился во рту и смешался с вязкой слюной. Ей захотелось яростно сплюнуть эту мерзкую смесь. Но она не могла. Время дорого, а показать врагу свою ярость — глупо. «Ты потеряла зрение, но не слух, обоняние и осязание», — как истинная наставница, мудрая и наделённая опытом длиною в пять тысяч лет, серьезно и пугающе напомнила квами — пугающе от непривычки, ведь этот тон — тон мастера, не терпящего возражений — был ей не присущ. «Ладно слух и осязание, но как обоняние может мне помочь? Предлагаешь вычислить врагов по запаху?» «Вот зря ты сейчас смеёшься. В жизни всякое может быть. Впрочем, сейчас не об этом: месье Бражник, кажется очнулся. Он в двадцати с лишним шагов от тебя, чуть поодаль от него Лис, без сознания, а Нуар — буквально в нескольких метрах». Этот их диалог на духовном уровне протекал на удивление стремительно — буквы складывались в слова, слова — в предложения, и все с такой сверхъестественной скоростью! На деле, прошло всего лишь пару секунд, но Маринетт почудилось, что вечность. Любая секундочка дорога. Она знала это не понаслышке: она оплошала и ей пришлось расплатиться за это зрением, а заодно и половиной лица. За это время девушка успела свершить задуманное. Руки ее двигались умело, как будто тех страшных минут адской боли от разрушающей силы котаклизма никогда не было, и все ей это приснилось. Ленточка оказалась длинной — достаточно длинной, чтобы обвязать ее вокруг головы и глаз. О боги! Когда Дюпен-Чен сделала это, боль ушла, виски больше не пульсировали, а все тело обволокло какое-то подозрительное умиротворение. Горечь больше не снедала ее, и на сердце так потеплело, как если бы она сейчас грелась у камина. «Не медли. Не спеши. Знай меру». Три предложения сами сформулировались в голове и обрушились на Маринетт, точно обвал на скалалазов, и она чуть расстроилась от догадки, что не сама до этого дошла, ей это нашептала птичка… или божья коровка. Тотчас тряхнув головой, Маринетт спохватилась и осудила себя. Невероятно! Какие же тупыми и отдаленными мыслями она занимает себя в этот момент! Трижды повторив наставления, как добрый молодец перед уходом на фронт — молитву, ЛедиБаг решила атаковать ближнего своего — она набросилась на него и на ощупь схватила за… — девушке едва хватило самообладания, чтобы не вскрикнуть! — ворот рубашки?! Это может означать лишь одно — трансформация Кота Нуара спала. Лёгкое изумление чуть было не превратилось в шок, который опутал бы ее своими веревками, зашипел, как гремучая змея и ужалил. Она знала, что произошло бы в том случае, коль она вовремя не отдернула бы себя. Поражение. Она слышала писк его талисмана, но не зацикливалась на этом. В одно ухо влетело, из другого вылетело. ЛедиБаг, живая достопримечательность Парижа, готовилась к смерти. Окружающая действительность ее волновала не больше, чем новый маникюр Хлои Буржуа. От одного воспоминания (хоть это было решительно недавно), что она едва ли не смирилась с неизбежным, сдалась, предпочла умереть, ее передёрнуло. Такое презрение к себе поднялось из живота и рвотным позывом отозвалось в горле, что у Маринетт спёрло дыхание! «Чего же ты стоишь? Действуй!» Тикки. Лишь ее тоненький, но пронзительный голосок вернул девушку в реальность. Нуар беспомощен — она разберётся с ним потом! ЛедиБаг все ещё держала его за ворот, а он даже не сопротивлялся, не барахтался, пытаясь вырваться, и ей это на руку. Прикинув, куда нужно ударить, чтобы хотя бы на небольшой промежуток времени задержать противника — она с размаху влепила ему смачного леща; от силы удара его голова повернулась — именно этого она и добивалась — подпрыгнув, она ногой прошлась по его челюсти. С ним покончено. По крайней мере, на несколько минут он бесполезен точно. Сейчас мыслями героини завладел лишь один человек. Огненный Лис. Но чтобы добраться до него, необходимо преодолеть препятствие в лице Бражника. Бражник… На что он способен без акуманизированных? Не исключено, что у него есть и другие способности; может, какое-то магическое оружие, типа жезла, как у Кота; щита, как у Лиса; или йо-йо, как у нее. Это будет проблемно, но ведь ещё не вечер. Верно. До вечера далеко. ЛедиБаг бросилась в направлении, где, по ее предположениям, стоял он… Главный злодей; человек, который зачем-то преследует одну цель — завладеть талисманом ее и Кота Нуара, и делает это с такой настойчивой регулярностью, что Маринетт не единожды спрашивала себя: чего же человек так сильно может хотеть, чтобы идти на такое? Чего хочет Хищная Моль? Мирового господства? Миллион евро? Создать новую страну и народ, в которой он будет богом? Вечная жизнь и молодость? Вернуться в прошлое и исправить какую-то ошибку? Отнюдь, интересовал ее не он. Она ринулась к Огненному Лису! Милостивый господь, если он умрет во второй раз, она не выдержит! При мысли об этом сердце застучало о ребра, но она не обращала внимания. Кинув волшебное йо-йо вперёд себя, она почувствовала, как воздух вокруг лица сгустился — йо-йо, судя по ощущениям, обвило руку Хищной Моли, но тот не растерялся и хотел было атаковать в ответ, но… Очень близко. Лопости вертолета рассекали воздух. Да, это вертолет — сомнений быть не может! — Мсье Бражник, вы окружены, — не без торжества заметил мужской голос. — Сдавайтесь. Маринетт ликовала про себя: у нее появился шанс покончить со злейшим врагом раз и навсегда. Она резко потянула леску на себя — грузное тело мужчины с шумом рухнуло на пол рядом с ногами героини и, не мешкая, она нащупала на груди брошь в форме мотылька, дёрнула и услышала хриплый вскрик. — Адриан, забирай Огненного Лиса и прячься в бункере — карту найдешь в моем кабинете, за портретом Эмили! Адриан… Имя некогда любимого человека прошелестело в голове ЛедиБаг, как самый страшный грех; такой запретный и в то же время притягательный. Однако взяв себя в руки, она скомкала и выбросила эту мысль в мусорное ведро, как поэт неудавшиеся стихи. Удивляться времени нет. Она подумает об этом потом. Когда все закончится… Ведь все же закончится, верно? Сжав ненавистную и причинившую ей столько несчастий брошь в кулаке, девушка бросилась напрямик к тому месту, где недавно стоял Бражник: там должен быть Лис! Боже всемогущий, пусть он будет там! Кто-то стрелой пронесся прямо перед ней — она уловила касание ветра и притормозила. Это был Нуар. Это совершенно точно был он. ЛедиБаг испустила вздох проигравшего и тряпичной куклой села на колени. Адриан и Кот Нуар… Ей стоило потерять их, чтобы понять, как дорог ей Лис. Казалось, она должна радоваться. Два года. Два проклятых года битв с акуманизированными до изнеможения, бесчисленное множество беспокойных и бессонных ночей, треклятые круги под глазами, опоздания, упрёки и враньё, враньё, враньё. Ложь для всех: для родителей, учителей, друзей и каждого встречного. Чтобы сохранить тайну, Маринетт приходилось врать всем, кого хоть чуточку заинтересовала причина ее странного образа жизни. Ах, как устала она бросать неправду в глаза всем! Она не может улыбаться… Нет ни сил, ни желания. Да и как она может радоваться, когда ей не с кем разделить эту победу? Нуар предатель, а Лис похищен. Такое чувство, будто она осталась совсем одна. Одна во всем свете. Неужели для того, чтобы одержать победу над врагом, необходимо было потерять парня, который за рекордный срок завоевал ее доверие и стал настоящим другом? Столько потерь. И какой ценой? Лучше бы ей не становиться ЛедиБаг… Она знала это с самого начала.***
Натаниэль ещё никогда так тяжело не просыпался. Он чувствовал себя опустошенным, как проткнутый иголкой воздушный шарик. Очухался он, собственно, в полном мраке. Хоть глаз выколи, а не видно ни черта. Тошнотворный запах рыбы, дохлой кошатины и чего-то ещё, такого едкого и неприятного, висел в воздухе, как раскалённый метал, и обжигал лёгкие. Рыжику казалась, что смерть окружила его со всех сторон. И затаилась где-то там, за его спиной, с огромной такой косой, о которой слагают легенды, дышит ему прямо в затылок и ждёт своего часа. Тряхнув головой в надежде выветрить не самые оптимистичные плоды воображения из головы, парень пришел к выводу, что находится в каком-то подвале. Он крепко-накрепко привязан к деревянному стулу. Воспроизведя в своей памяти последние события, Натаниэль не смог сдержать лихорадочной дрожи. Его похитил либо Бражник, либо Кот… Ведь они, как стало известно, отец и сын. Просто с ума сойти! Все это время два злейших врага жили под одной крышей. И давно ли они это выяснили? Впрочем, это неважно. Если его похитили, значит ли это, что ЛедиБаг… Нет. Невозможно. Нат знает эту девушку — она из того сорта людей, у которых на первый взгляд чуткая и ранимая натура, но когда узнаешь их поближе, то невольно восхищаешься. Сильные, и если это понадобится, то жёсткие. У них несгибаемая воля и просто фантастическая жажда жизни. Такие как она так просто не погибают. Скрип. Половицы прогинаются под чьим-то весом. Куртцберг весь внутренне сжался и напрягся. — Кто бы мог подумать, что благородным супергероем, который превыше всего ставит честь и справедливость, окажется скромный, замкнутый и не очень-то человеколюбивый Натаниэль. — Незнакомец говорит голосом Адриана! Нат прикладывает недюжинное усилие, чтобы не вскрикнуть от изумления! — А кто же тогда ЛедиБаг? Неужто девушка Натаниэля — Маринетт? Щелкает выключать. Лампа зажигается, и ее тусклый свет падает на лицо похитителя. Освещает его мрачный, ироничный и такой знакомый профиль. Адриан стоит уперевшись руками в спинку стула напротив, в повседневной одежде, разве что сейчас его идеальный образ прахом развеялся по ветру — обычно уложенные светлые волосы небрежно взъерошены, губы изогнуты в самодовольном смешке, рубашка изодрана и помята. Натаниэлю требуется несколько секунд, чтобы сложить пазл. Адриан — Кот Нуар, а если Бражник называл его своим сыном, то… — Габриэль Агрест — Бражник?! Казалось, ничто не может больше удивить его. Последняя неделя была ужасно насыщенной — столько событий обрушились на него, как оползень, столько людей (и не только) ворвались в его тихую жизнь и сломали привычный образ жизни, что думалось, он уже не способен был округлить рот буквой «о», но именно это он сейчас и делал. — Аллилуйя. Блондин медленно похлопал в ладоши — даже в его расслабленной манере сидеть, растягивать слова и смотреть легко угадывалась недобрая насмешка. Он определенно изменился. «Или не менялся, — с неожиданным разочарованием просек Куртцберг, — всегда был таким. Просто надоело прикидываться пай-мальчиком, и он сбросил маску». — ЛедиБаг… Слово само вылетело изо рта и прозвучало как-то кисло, как если бы он уже смерился с тем, что этой храброй девушки нет в живых. — О, не переживай, голубок, она жива. — Агрест младший заметно оживился и выглядел явно заинтересованным, словно собеседник только что озвучил тему для разговора, о которой ему хотелось бы поболтать. — Правда, отсутствие зрения несколько усложняет ее задачу спасти тебя, но ты так не переживай: Леди Удача ведь всех спасет, а своего возлюбленного и подавно. — Я не… у меня есть девушка, — начал было Нат, но осекся. Ах, да. Маринетт — ЛедиБаг. Это очевидно и уже не секрет для тех, кто замешан во всей этой каше. — Ага, — отвечал Адриан с почти искренней улыбкой, что, не знай Натаниэль его ближе, то непременно подумал бы, что у него исключительно хорошие намерения. — И каково это — встречаться с девушкой-мечтой? — Да такое себе. Уж больно много соперников. Предлагаешь сейчас об этом поговорить? — А почему бы и нет? Того и гляди, мы можем поладить. И правда. До друзей им, конечно, далеко, но они вполне неплохо ладят. Со стороны можно даже подумать, что ведут диалог два хороших знакомых, если бы не веревки, которые чуть-чуть затрудняли возможность перемещаться одному из них. Говорили они на спокойных тонах. Совсем не так, как положено врагам и так, как они это делали несколько часов назад, крича сильнее ветра и срывая голосовые связки. — Зачем ты похитил меня? Что ты намерен делать со мною? Пытать? Убить? Предложить за меня выкуп в виде камня чудес ЛедиБаг? — Не все сразу, — пожаловался блондин и устало помассировал виски, будто от такого количества вопросов у него разболелась голова. — Ты не прав. Мир вокруг тебя не вертится, Лисенок. Я чертовски устал от всего этого дерьма и намерен сдаться. Но сначала я хочу поговорить. — Поговорить? Как человек с человеком или как победитель с проигравшим? Судя по тому, как охотно ты привязал меня к стулу и отобрал мой камень чудес, перспектива говорить со мной на равных не очень-то тебя привлекает. — Ой, прости, — наигранно сокрушался Адриан. — Это чтобы ты не брыкался. Лисы вообще-то хищники, знаешь ли. Судорожный вздох повис в воздухе. Несносный Котяра! — Ну, окей, давай поговорим. — Рыжик подбирал слова осторожно, ведь он ощущал превосходство Адриана над ним каждой клеточкой своего тела. — Ты сказал, что тебе нужна Маринетт, а не ЛедиБаг. Почему? Ведь, насколько мне известно, ты два года безуспешно гонялся за напарницей. — Ах, дорогой мой друг, не возникало ли у тебя мысли, что даже самая бессмертная любовь может износиться? Вот и моя износилась. Я устал бороться с ЛедиБаг, с ее чудовищным упрямством и упорным желанием не видеть во мне мужчину. Она даже не пыталась рассмотреть во мне кого-то чуть больше, чем просто друга. Что до Маринетт? Я не люблю ее. Во мне говорил собственник, я всего лишь хотел обладать ей чисто из вредности. Сначала это было просто интересно — она отвергла меня так же, как и ЛедиБаг, и хотя бы одну из них я решил получить. Разница в том, что былое уважение к Миледи никуда не исчезло, и совесть по-прежнему грызла меня, когда я хотел взять ее силой. А Маринетт… Она беззащитна передо мною. Потом я пришел к выводу, что хрен с ней, с этой Маринетт, никуда она от меня не денется, но когда вы стали встречаться… Я, кажется, сошел с ума. Понимаешь, я был чересчур самоуверен и считал, что я не могу так быстро выветриться у нее из головы, а в итоге оказалось, что она не зависима от меня и очень даже может жить без меня, когда я разрываюсь на части. Мне нужна опора… та единственная, которая поймет и утешит. А Маринетт смогла поставить себя на ноги самостоятельно. В этом плане женщины превосходят нас, не находишь? — И как ты до этого только дошёл? — Все началось с того злосчастного дня, когда я отверг чувства Маринетт. Знаешь, у меня было прескверное настроение, а тут ещё она со своим признанием! Я так разозлился. Кот Нуар — вот истинный я, моя сущность. Я мог бы быть и таким в реальной жизни, но строгие отцовские рамки, в которые он меня вогнал, не позволяли мне быть собой. Мне, блять, было так обидно, что все девушки надевают на меня какой-то сраный костюм, наделяют меня выдуманными качествами и влюбляются. Конечно, богатый красавчик с покладистым характером и добродушным нравом, такого охмурить проще простого, и денюжки его заодно прибрать. Вечером того же дня меня отшила ЛедиБаг и… черт. Я растерялся и не знал, куда мне девать разбитое сердце. Я поступил глупо и опрометчиво. Она не давала мне повода для признания, постоянно отвергала мои каламбуры, да и всем своим поведением давала мне понять, что для нее я просто друг, не более, а я… не мог больше молчать. Сейчас я уверен, что она догадывалась, но… Если бы я только не любил ее, все могло бы быть куда проще! Когда я уже было отчаялся, я вспомнил про Маринетт. Она ведь наверняка испытывает то же, что и я. И я примчался к ней в надежде забыть эту боль в ее объятиях и поцелуях. Я хотел, чтобы она стала моим утешением, хотел представить, что ЛедиБаг — это она, ведь они так похожи! Адриан не ждал, что Натаниэль поймет его, примет, простит или ещё Бог знает что. Слова просто лились с его языка непрерываемым потоком. Он делился всем, что накипело в душе. И в этот момент, как ни странно, проникся глубоким сочувствием к злодеям из глупых американских мультиков, которые выкладывают после победы над героем все свои планы, мысли, мечты… Непросто быть негодяем. Тем, кто отвергнут обществом; тем, чью голову желают увидеть на пике; тем, кто свернул на кривую дорожку и кого не хотят наставить на путь истинный. Потом он смотрит на себя со стороны и смеётся. Говорит и смеётся. Смеётся и говорит. Смех его невесёлый, горький и звенящий. Натаниэль молча внимал, и черты его лица постепенно сглаживались. Ему не было жаль Адриана. Его непоколебимая вера в то, что он — пуп земли, погубила его, и все, через что ему пришлось пройти — плоды его пороков. Просто раньше Нат не мог найти логичного объяснения поступков Нуара, и он казался редкостным подонком, а сейчас… Он впервые показался настоящим. Не хорошим или плохим, а обычным человеком, со своими ошибками и их последствиями. Спустя неопределенное количество времени Адриан соизволил развязать своего пленника. Ах, какое облегчение! Тело затекло, в тех местах, в которых веревка была затянула особенно туго, остались следы, и Натаниэль с удовольствием сделал несколько физических упражнений, разминаясь. — Уже отпускаешь меня, похититель? В чем подвох? — В том, что я ебнулся на всю голову, — честно признался Адриан. — Сейчас мы дуем в участок. Я сдаюсь, а ты расскажи, что я бил тебя, угрожал, делился с тобой кровожадными планами и мыслями касательно ЛедиБаг, а тебя похитил, потому что подумал, что ты парень Миледи. Полиция не поверит, что я не причинил тебе вреда. Так дадим им то, что они хотят услышать. Остальное расскажу по дороге. — Справедливо. Натаниэль пожал плечами. Перевоплотившись и присев на корты перед рыжиком, Агрест с нескрываемым нетерпением рявкнул: — Чего ждёшь? Залезай! — Предлагаешь мне… Куртцберг не успел договорить — блондин беспардонно перебил его, и посмотрел на него через плечо с такой лютой яростью, что даже если и Нат хотел бы что-то сказать, то не смог — слова замерли в глотке. — Да, черт возьми! Разве у тебя есть выбор? И то верно. Выбора у Натаниэля нет. Нарочито медленно подойдя к Адриану и забравшись на его спину, рыжик с тупой укоризной подумал, что у Нуара плечи шире, а мускулы рельефнее, чем у него. — Позаботься о Маринетт, — задушевно наставлял Кот. — Она и так многое пережила. В основном из-за меня.***
Маринетт обессиленно распласталась на кровати. Перевоплотившись, она судорожно ощупала свое лицо и, не обнаружив там следов ожогов, ощутила такое колоссальное облегчение, что ей захотелось заплакать от необъятного счастья, хотя ранее она пришла к выводу, что все свои слезы выплакала за эту неделю. Однако радость стремительно сменилось огорчением и незнанием, что делать дальше. Когда она раскрыла глаза и не смогла увидеть ничего, агония чувств захлестнула ее: она, героиня Парижа, ослепла. Разве та, кто не видит ничего, может стоять на страже правопорядка?! Как ей теперь найти Нуара? А спасти Лиса? Что она скажет родителям, Натаниэлю и Алье? Как ей теперь жить с этим?! Поразительно, какое переменчивое и непостоянное настроение у человека: за сегодня она испытала потрясение от новости про детдом, разочарование в верном друге и напарнике, готова была умереть, победила Бражника, узнала, что ее кумир оказался злодеем, из-за которого она не спала ночами, потеряла Лиса и зрение… Слишком много за сегодня. Непосильная ноша для семнадцатилетней девчонки. Ещё десять минут назад она была счастлива. А неделю назад беззаботно взирала на родной город с высоты Эйфелевой башни. А теперь… ей хочется как минимум заснуть и не просыпаться лет сто. Мозг отказывался искать решение проблемы. Напрочь. Чудесная божья коровка мельтешила подле своей хозяйки, но не проронила ни слова — она не знала, с чего начать разговор. Благо, Маринетт первая подала голос. — Тикки, скажи мне: я первый человек, на котором применили котаклизм? — Человек — нет, а ЛедиБаг — да. — Обнадёживает, — с толикой иронии хмыкнула Мари. — И что случалось с теми несчастными? Маринетт приподнялась на локтях и посмотрела вперёд себя в тщетной попытке увидеть хоть что-то, кроме пустоты. Бессильная ярость скрутилась в ней, точно червяк. Не видит она. И ничего не может с этим поделать. Не в ее силах что-то изменить. И это злит; злит до дрожи в коленках! Она с такой силой сжала кулаки, что ногти вонзились в ладони, оставляя после себя кровавые полумесяцы. — Ну… — квами замялась, неловко поведя плечами. Она не хочет пугать и без того потрясенную девушку. Как бы получше соврать? Увы. Искусству лжи квами так и не научилась, поэтому пришлось выдать правду: — Они мучительно умирали. Котаклизм по кусочкам разрушает не только тело, но и душу. Слезы задрожали на ресницах Маринетт, и Тикки, на которую уже волной накатывала лёгкая паника, открыла было рот, чтобы что-то сказать, но подопечная, откинув голову, внезапно расхохоталась. Смех ее был сдавленным и нервным. А затем, сквозь смешки она объявила тоном, от которого кровь в жилах стыла — нужно постараться, чтобы вложить в два предложения столько боли. — Вот оно что. Значит, надо попрощаться с родителями, Альей и Натаниэлем. — Не хорони себя раньше времени! — возразила возмущенная Тикки и сделала такой жест лапкой, словно сомнения и обречённость были осязаемы, а она отбросила их в сторону. — Мы обязательно что-нибудь придумаем. — Ну и что, Тикки? — Брюнетка не разделяла ее энтузиазма. Все, что она могла — это горько смеяться над собой, своей судьбой и жизнью. — Что мы можем сделать? — Мастер уже лечил одну девушку… Пятьдесят лет назад. Это был непростой обряд, но важен результат: она осталась жива. Жива, Маринетт! Жива и здорова! А значит и ты будешь жить… необходимо только добраться до Мастера. Маринетт не ответила. Можно подумать, ей все равно, но это не так: она просто устала. Однако последующие слова квами заставили ее вскочить с кровати и поморгать невидящими глазами. А чудесная продолжала свою тираду, вкладывая в тон, жесты, взгляд все воодушевление, на которое только была способна, лишь бы вдолбить надежду в подопечную. — Я боялась, что до этого дойдет, но… видимо, другого выбора нет. Твоя жизнь превыше всего. Если хочешь знать, то ты одна из самых великодушных, жизнелюбивых и сильных ЛедиБаг за все времена! Но сейчас ты сломлена и не в состоянии добраться до Ван Фу в одиночку. Я не виню тебя и поскольку сейчас исключительный случай… в общем, ты можешь рассказать родителям обо мне и обо всем… Но больше никому ни слова! Ни Алье, ни Натаниэлю! Маринетт не знала, что потрясло ее больше: неожиданная похвала Тикки или ее разрешение, наконец, раскрыть родителям правду. — О Господи! Господи! — Квами не прогадала. Сама мысль о том, что Дюпен-Чен сможет сбросить с себя это тяжкое бремя — враньё родителям — подействовало на нее, как мощный толчок, подзатыльник, оплеуха и отрезвляющая пощёчина в одном флаконе. Она рывком вскочила с постели и бросилась к люку сломя голову. На ощупь приоткрыв его, она голосом, в котором отчётливо слышались слезы счастья, прокричала: — Мама, папа! Пожалуйста, помогите мне спуститься. Нам нужно поговорить.***
Они догадывались! Родители догадывалась о том, что их дочь — это всеми любимая супергероиня Парижа. Мари никогда особо об этом не задумывалась, предпочитая верить, что она — восхитительная обманщица и так же ловко, как и прыгает по крышам, заметает свои следы. Как бы не так. И вот, картинки, придуманные ею, пришлось перечеркнуть. «— Видишь ли, дорогая, — терпеливо поясняла Сабина, — несмотря на твою просто легендарную неуклюжесть, ты всегда держала себя в узде: конечно, ты опаздывала, но никогда не прогуливала и делала уроки вовремя. Но как раз в то время, когда появились злодеи и герои, я все чаще стала замечать, что ты допоздна делаешь уроки, а иной раз, заходя к тебе в комнату, я замечала, что тебя в ней нет. А класть под одеяло подушку и думать, что мы этого не заметим, было наивно, доченька. Так что, разумеется, мы не могли оставить это незамеченным. Но мы позволяли тебе заниматься тем, чем ты занимаешься, в надежде когда-нибудь услышать твое признание. И вот, ты здесь. Ослепшая, усталая и несчастная. Прости, милая, это моя вина. Я позволила своему ребенку так пострадать. Мне стоило… вернее, мне не стоило закрывать на твои геройства глаза. Не этого я для тебя хотела». Мама сокрушалась так, словно каялась во всех грехах человечества. Спрятав лицо в ладонях, она рыдала навзрыд. Хоть Маринетт и не могла видеть то, как покраснели глаза женщины; то, как искусала она губы; то, как теребила край юбки, она все понимала — грусть матери передалась ей, и раскаяние Сабины оказалось таким неистовым, что плавно плыло в атмосфере комнаты, как облако, неспешно гуляющее по небосводу. Женщина выплакивала слезы за два года. Два года — будь они неладны — ежедневных переживаний за единственную дочь, снедающих умиротворение и отнимающих жизненные силы и покой. Томасу пришлось прибегнуть к решительным мерам. С серьезным, почти суровым выражением лица он достал крепкий коньяк и, не щадя, плеснул в стакан аж до краев. Жена, поглощенная своей пламенной речью, этого и не заметила. Она говорила и пила. К концу пусть и тяжёлого, но всё-таки душевного разговора, Сабина оказалась настолько пьяна, что уснула прямо за столом, и Тому пришлось на руках относить ее в спальню. После этого абсолютно трезвый глава семьи — что не скажешь о его расчувствовавшейся супруге — опустошил добрых пол-литра прямиком из бутылки, когда увидел Тикки. К такому его жизнь не готовила. Но будучи от природы устойчивым к алкоголю, мужчина остался при ясном уме и, вбив в навигаторе адрес Мастера, продиктованный квами, высунулся из автомобиля, чтобы сообщить дочери о том, что они готовы ехать и… остановился. Слова застряли у него на полпути, когда он увидел выражение лица Маринетт. Апрельский дождь действовал успокаивающе на ее усталое тело и душу. Хотелось прикрыть глаза и замурлыкать от удовольствия. Что она и сделала. Сердце мужчины растаяло и пустились вскачь. Его девочка столько пережила, целых два года несла груз, который не каждому мужчине по силе, и все ещё может улыбаться вот так — беззаботно и свободно. Так, словно она не потеряла зрение…***
Тикки не обманывала. Обряд оказался сложным и длился целый день, ночь и утро следующего дня. Все это время Том заламывал пальцы прямо под дверью Ван Фу, прислушиваясь к звукам и шумно вдыхая, когда дочь надрывисто кричала и что-то бормотала не в лад. Лишь под утро, в конце ритуала, квами Мастера-таки удалось выгнать переживающего отца домой. ЛедиБаг чудом восстановили зрение. После завершения магического ритуала она пролежала в постели ещё несколько суток. За это время Маринетт пропустила многое. Родители не столько не хотели рассказывать ей о случившемся, сколько не могли подобрать нужных слов, поэтому просто предложили дочери посмотреть эксклюзивный выпуск новостей. — Возмутительно! — вскрикнула она, буквально задыхаясь от негодования. Первое. Бражником оказался Габриэль Агрест — ее любимый дизайнер — и он не загремел в тюрьму! Вопреки множеству постов в соцсетях, протестов и громких заявлениях жертв, пострадавших по вине злодея, который в страхе держал Париж целых два года, его всего лишь посадили под домашний арест. Он как ни в чем не бывало продолжает зарабатывать деньги. Много денег. Пока они, простые смертные, вынуждены мириться с этим. Влиятельные друзья и зарубежные коллеги не могли допустить того, чтобы один из них лишился свободы. Им нужны были новые контракты на несколько миллионов евро; поглощённые своим тщеславием и неконтролируемой жаждой к богатству, они не могли думать о такой мелочи, как справедливость. В их глазах само это слово уже потеряла всякий смысл. Второе. Но вторая новость потрясла Маринетт больше, чем она ожидала! Ах, Котом Нуаром оказался ее обожаемый Адриан Агрест! «Теперь все ясно. — Она истерически расхохоталась. — С ума сойти, мой враг все это время сидел передо мной. Проблема и ее решение было прямо перед носом. В тот день, когда ЛедиБаг отшила тебя, ты направился прямиком ко мне, потому что ожидал, что я чувствую то же, что и ты. Уж я-то тебя не отвергну, я лёгкая добыча… Как бы ни так, Котик. Сколько я тебя знаю, ты никогда не отличался особой проницательностью». Все бы ничего, однако… И Нуар избежал наказания. Во всяком случае, официального. Вот уж чего Маринетт не ожидала, так это того, что Мастер Фу, перевоплотившись в супергероя — а он не делал этого ух как давно! — встанет на защиту преступника и убедит органы власти в том, что есть специальная академия для супергероев, где таких же, как и он, наставляют на верный путь. А виной всему талисман, ведь силы талисмана Черного Кота — это разрушение. Маринетт подивилась, какими убедительными звучали речи Мастера, а в итоге выяснилось, что его суперспособность — это гипноз и дар внушения. В тот же день позвонив наставнику на его запасной номер, который он-таки соизволил ей дать, она подробно расспросила его обо всем. Отвечал старичок уклончиво и как-то нехотя, но благодаря своей настойчивости ей удалось вытянуть кое-какую информацию. Разумеется, никакой академии нет. Мастеру просто нужен был абы какой предлог. Если бы Адриан угодил в тюрьму, то велика вероятность, что камень чудес и Плагга забрало бы государство, учёные стали бы изучать и экспериментировать. А это до добра не доведет. Тем не менее, во Франции Агреста младшего не наблюдалось — Ван Фу отправил его в Китай, к своим дальним родственникам, очистить карму. А сам Мастер принялся изучать причину разлома кольца. Пока что безуспешно, но он будет работать над этим до тех пор, пока не выяснит истину, ведь оставлять все так, как есть — опасно. Третье. Драгоценный Париж! Общество, как ты могло плюнуть с высоты Эйфелевой башни на своих граждан?! Помимо тех, кого не устраивал такой расклад событий и безнаказанность Агрестовского племя, нашлось и столько же их сторонников. Они активно пропагандировали эдакую философию Хищной Моли и его сына. Их статьи в интернете казались такими сладкими, достоверными и пленительными, что действовали на других эффективно. За короткий срок — каких-то там пару дней! — Агресты стали самыми популярными личностями в Париже. Спрос на коллекции Габриэля возросли до небес, просмотр ролика, на котором Адриан унизил свою бывшую поклонницу к ужасу Маринетт стало набирать просмотры, а просьбы вернуть сына Бражника на родину все возрастали! Мемы, заголовки журналов и газет, видео на ютубе — все, что было в тренде включало в себя чёртову фамилию: «Агрест»! Четвертое. У Адриана — мать его, Агреста! — есть брат! Брат, черт возьми! Казалось, куда ещё удивляться, но нет же! Когда об этом разнюхали в прессе, новость распространилась в городе, как пожар в лесу — пламя охватывала одно дерево, затем другое, и так по десятому кругу… Агресты стали сорняками. Они разрастались с такой несказанной скоростью, что у всех знаменитостей кровь в жилах стыла. Ничего не волновало парижан более — иной раз, прогуливаясь по мощёным улочкам, чтобы успокоиться и выгнать из головы чертово семейство, она только и слышала, как все прохожие вкрадчиво шептали: «А ты слышала, что Габриэль Агрест создал новую коллекцию в стиле Бражника? Представляешь, он всем своим поведением даёт понять, что гордится тем, что держал в страхе наш город на протяжении двух лет…»; «Феликс Агрест?! Дорогая, с ума сойти! Эти Агресты у меня уже в заднице»; «Да-да, Феликс — незаконный сын Габриэля, к тому же первенец, и он очень похож на отца — у него такие же голубые глаза, скулы и светлые, почти белые волосы. Вот, смотри, его фотка, журналисты поймали его на улице…»; «Говорят, что Феликс был нежеланным ребенком, и скорее всего так и есть, ведь его мать — шлюха… АГРЕСТ, АГРЕСТ, АГРЕСТ!» И пятое… То, что осталось в тени и было неизвестно никому, кроме двоих, разделивших эту тайну. Переживая самые трудные времена, тесно прижавшись друг к другу, Маринетт и Натаниэль сплели пальцы и медленно пошли по жизни рука об руку. Они часто гуляли. Гуляли вечерами в парках и скверах, посещали музеи и выставки — благодаря отношениям с Куртцбергом девушка приблизилась к прекрасному. Преобщилась к искусству, творчеству и природе. И вот, в один из таких вечеров, провожая возлюбленную до дома, Натаниэль целомудренно поцеловав ее в лоб и пожелав доброй ночи, со спокойной душой собрался было к себе, как вдруг… Голосом вкрадчивым и заговорщиским, как если бы они обсуждали какую-то возмутительную непристойность, его окликнула Сабина, мать Маринетт. Она стояла на крыльце, переминаясь с ноги на ногу и нервно улыбаясь. Рыжик молниеносно уловил в воздухе волнение. Оно грозовой тучей окружило пространство вокруг женщины — молнии уже сверкали в этом сером небосводе и откровенно настораживали. Сабина перебирала в руках какой-то браслет — очевидно, семейная реликвия, уж больно узоры необычные — стараясь унять дрожь, когда парень уверенно пересёк расстояние между ними и задал логичный вопрос: «Что случилось, мадам?» — Видишь ли, Натаниэль… Это насчёт Маринетт. Помнишь, месяц назад она выглядела ещё более встревоженной, чем обычно и даже пропустила целую неделю в лицее, а ведь у вас контрольные скоро начнутся, и надо бы готовиться, а не болеть? — Заботливая мать умолкла на пару мгновений, вперившись в Ната внимательным взглядом. Он растерянно кивнул. Сабина пугала его, к тому же, он не смекал, к чему она клонит. — Так вот, это не из-за болезни. Дело в том, что Маринетт — ЛедиБаг. Первая реакция от услышанного — разочарование. Женщине удалось заинтересовать его своим странным поведением, а в итоге она сообщила то, что ему и так известно. Стоп. Но ведь Сабина в неведении о том, что он — Огненный Лис. Здесь и сейчас перед ней стоит Натаниэль Куртцберг, юноша с необычными ярко-рыжими волосами, избранник ее дочери. Откуда ему знать о том, что его неловкая девушка — супергероиня? Он оторопел. И, мысленно молясь всем богам, каких только знал, наконец, глубокомысленно провозгласил, жуя нижнюю губу: — О-о. Безотказный прием! Междометия рулят. Сабина благосклонно кивнула, как бы одобряя подобную более-менее сносную реакцию. По крайней мере, он не засмеялся и не устроил истерику. — Ты хороший парень. И я рада, что именно ты первый молодой человек моей девочки. Я доверяю тебе и поэтому, пожалуйста, прошу тебя, позаботься о ней. Сбереги ее от самой себя. От ее геройств. Сама я не хочу запрещать ей быть ЛедиБаг. Моя мама постоянно ограничивала меня и, ещё будучи подростком, я пообещала себе давать своим детям как можно больше права выбора. Но ты… в вашем возрасте более авторитетным является мнение сверстников, а родители уходят на второй план. Поэтому я надеюсь, что хотя бы тебя она послушает. И не говори ей, что я все знаю, ладно? Боюсь, она мне не простит этого, ведь я выдала ее секрет. Но это для ее же блага. — Да, мадам. — Рыжик сглотнул вязкую слюну и вместе с ней беспокойство, которое желчью скопилось в его голове, плавя мозги и адекватные мысли. Он боялся, как бы Сабина не заподозрила, что для него все вышесказанное — давно не тайна. Он продолжал пялиться в никуда якобы бездумным и отрешенным взглядом, усиленно делая вид, что шокирован. — Честно говоря, мне сейчас нужно все это переварить, но я понимаю и даже разделяю ваши опасения… Я люблю Маринетт и, разумеется, приложу все усилия, чтобы защитить ее, даже от самой себя. — Спасибо, сынок. Я знала, что на тебя можно положиться.***
В один из унылых зимних вечеров Маринетт возвращалась с ночного патруля усталая, понурая, потрёпанная. Канун рождества. Наплыв родственников и гостей, а у нее нет настроения общаться с кем-то, улыбаться и смеяться. Хочется уткнуться лицом в подушку и лежать. Лежать. Лежать. Сев на кровать, девушка распустила и пригладила волосы, стараясь придать себе более-менее опрятный вид. Затем ее взгляд упал на плакаты Адриана на стене. Редкие, полуоборванные и явно не пригодные. Сердце ее, растолкав другие внутренности, провалилось до самых пят. Как могла она все это время не обращать внимания на изображения этого подонка, как смела смириться с тем, что некоторые постеры ей не снять — они приклеены? Дюпен-Чен не знала, какой сбой произошел у нее в голове: она действовала машинально. Вскочив с кровати она бросилась к стенке, не помня себя от обиды и гнева, в первую очередь на саму себя. Маринетт рвала плакаты яростно. С таким остервенением измельчала бумагу, как будто от этого зависела вся ее жизнь. Она упивались злорадством, которое ощущала почти физически — тело била внутренняя дрожь, исходившая от сердца, которое стучало гулко и рьяно, словно готовилось выпрыгнуть из груди. — Вот оно что. — Девушка плотоядно улыбнулась кончиками рта, встав перед самым большим плакатам, где парень получился особенно эффектно. Весь его вид кричал о самодовольстве. А глаза, когда-то излучавшие отзывчивость и участие, теперь оказались надменными и ледяными. — Это ненависть. Да. Я ненавижу тебя, больной ублюдок. Чтоб ты сдох в этой «академии». Тикки наблюдала за этой картиной с тлеющим страхом в бездонных глазах. Ненависть же не поглотит Маринетт, как и Нуара?.. Если ответ будет положительным, то всему придет конец. Этого допустить нельзя.***
Внутри Маринетт все похолодело и содрогнулось от ужаса. — К-как? — голос предательски дрогнул, а грудь сдавило в тиски — сердце затрепыхало, словно подбитое. Каждая клеточка её тела напряглась и, не выдержав порыва этих красноречивых чувств, она прикрыла веки, надеясь успокоить нервы. Тщетно. — Я не знаю, Маринетт. Я сам узнал об этом недавно… — Мастер, вы же шутите? Прошу вас, скажите, что это просто неудачная шутка! Ведь если… если… — она задыхалась, поперек горла встал ком — мрачные воспоминания возвращались, обволакивая ее сознание — произнести его имя оказалось тяжелее, чем она думала. — Кот Нуар действительно сбежал из Китая, от ваших родственников, то он же п-первым делом отыщет меня, чтобы отомстить. А ведь… в моей жизни только недавно все наладилось. Сердце ушло в пятки, а затем резко вернулось на свое место и бешено заколотилось, отдаваясь дрожью и холодом во всем теле, стук его ясно разносился в голове; кровь ударила в мозг, душа отделилась дымкой от тела, забрав все силы с собой. Слышать ответ Мастера, какой бы он ни был, жутко не хотелось. Поэтому Дюпен-Чен, вся скованная страхом, просто сбросила трубку. В глазах набухали слезы безысходности: время вспять не повернуть. Она думала, что отделалась от него, его мести, уничтожающего взгляда. Но он идёт за ней. И очень скоро вновь ворвётся в ее жизнь, как вихрь, сносящий с пути все, что строилось годами.***
— Что? Маринетт вихрем обернулась — Куртцберг сразу мысленно отметил резкость её движений. «Нервничает», — подвёл черту он, нахмурившись так, что его заправленная за ухо прядь упала на лицо. Раскат грома. Невидимые тучи сгустились над головами ребят, провоцируя конфликт. — Что с тобой случилось? — рыжик спросил это на удручённом выдохе. Он не это хотел спросить. Однако будучи от природы проницательным, он сразу почуял неладное и, уловив настроение брюнетки, не хотел подливать масла в огонь и понапрасну тратить свои нервные клетки. — Ты выглядишь раздражённой. Девушка недовольно повела плечами. Заметил всё-таки. — О чем ты? Все чики-пуки. — Мало того, что она прикинулась дурочкой, так ещё и осмелилась натянуть такую фальшивую улыбку, что внутренности Ната скрутились. Больше всего он презирал враньё. Тем более такое наглое. В особенности от собственной девушки. Слава Олимпу, её никудышные попытки не увенчались успехом, и она, шумно выдохнув, облокотилась о столешницу, решив-таки сознаться. — Ладно, каюсь во лжи, Мистер Я Читаю Твои Мысли. Она усмехнулась собственной шутке, но Натаниэль не оценил её юмора — он остался непреклонен. Он был пугающе серьёзен, как никогда — кажется, даже меж его бровей легла складка. Смех Мари оказался очевидно нервным — даже плечи подрагивали не так, как в приступе смеха, а так, будто она вот-вот разрыдается, едва сдерживая этот порыв. — Послушай, Мари, — его взгляд потеплел, а тон смягчился, и он, кивнув подбородком на стул, продолжил: — если ты не готова рассказывать о том, что тревожит тебя, то знай, что я не настаиваю. — Спасибо, — она плюхнулась на стул. В её глазах застыли непролитые слёзы. Натаниэль улыбнулся ей, и она ответила тем же. Уста ее тронула слабая, нерешительная, но зато искренняя улыбка. И Нату этого вполне достаточно, чтобы почувствовать себя самым счастливым человеком на земле. Тогда он, подойдя к ней сзади и нежно потрепав по макушке, изрёк: — Я надеюсь, что ты справишься со своими проблемами, какими бы они ни были. Я верю в тебя, а поэтому рассчитываю вновь увидеть твою солнечную улыбку.***
— Сегодня я бесшумно зашёл в комнату Маринетт и увидел, как она плачет, свернувшись клубком на диване. В последнее время она часто плачет. Я переживаю за нее, но не решаюсь спросить, ведь боюсь давить. Как думаешь, с чем это связано? Натаниэль понимал, что Маринетт потеряла друга, зрение, ее любимый дизайнер, человек, на короткого она равнялась, хотела быть похожей, которым восхищалась, чтила и уважала, оказался ее заклятым врагом. Эти воспоминания все ещё преследуют ее, как тень, и врываются в ее жизнь. Но она сильная. Пожалуй, самая сильная из всех, кого Натаниэль знает. Она была грустна вплоть до своего дня рождения, но после, казалось, стала прежней: вновь улыбалась, смущалась и любила его, Натаниэля. Он даже не знал, что она может так любить. — Знаешь, что? — бодро завел шарманку Ляиф, приблизившись к лицу парня так, что с виду создаётся впечатление, что они обсуждают тайную миссию. Заговорщиский тон мулата интриговал. — Женщина плачет в двух случаях: когда ей грустно, и когда ей выгодно! Со временем же она приходит к выводу, что быть грустной — выгодно, и тогда фонтан начинает работать без выходных. — Да неужели? — усмехнулся Нат, сузив глаза. — Ты это по своим отношениям судишь? Алья ведёт себя так же? — Хуже, чувак! Я такую демоницу врагу не пожелаю. Потому что… никому не отдам. — Но все же… я ее так люблю, Нино! — сокрушался Натаниэль, запивая свое горе крепким напитком. — Делать-то мне что? Противоречивые чувства смешивались внутри, образовывая гремучую смесь. И от нее голова трещала по швам. Или же все-таки от большого количества выпитого спиртного? — Мой руки перед едой, — невозмутимо посоветовал Ляиф, наливая себе очередной стакан. — Авось забудешь. — Нино! — лицо Натаниэля покраснело почти до такого же оттенка, как и его волосы. Он захлебнулся от возмущения и хотел высказать свое «фи» другу, но в последний момент передумал. — Я говорил тебе, что вы с Альей поразительно похожи, как две капли воды? Я почему-то уверен, что на твоём месте она бы ответила точно так же. — Оу, это довольно лестное сравнение. Моя бестия — лучшая!The end flashback
Весной Маринетт с чистым сердцем забыла о своих недавних видениях из прошлого, стремительно и с удовольствием окунувшись в привычный расклад жизни. И дни полетели со скоростью бешеной мухи — да и те позавидуют. Миновал апрель. Маринетт получила водительские права через два месяца после ее восемнадцатилетия. В марте. Водила она плавно, не то что Натаниэль, резкими рывками и как-то уж чересчур неуверенно, чем производил на прохожих впечатления нездорового человека. На вопрос, откуда у родителей деньги на Феррари, они отвечали с таинственной улыбкой, что копили на машину с тех пор, как ей исполнилось десять, ведь тогда она попросила у Санты Клауса настоящую машину, но папа всё-таки заверил дочь, что она пока маловата… И вот, этот момент настал! К тому же, скинулись все родственники — и по материнской, и по отцовской линии, и те, кого сама Мари даже в лицо не видела. Это была фантастика. Она стала гораздо реже опаздывать, и ей не приходилось чуть чего прибегать к силам ЛедиБаг и подвергать тайну своей личности риску. В мае у родителей годовщина, и они по неизменной традиции поехали в ресторан, попросив дочь съездить в торговый центр за покупками — она с радостью согласилась и очень хотела, чтобы родители прекрасно провели время. Это должен был быть очередной день в ее теперь уже неспешной, размеренной, тихой жизни. Так думала она. Однако судьба имела свое мнение на этот счёт. Купив все необходимое, девушка загрузила багажник и поехала домой. Домой, к Натаниэлю! Недавно он написал ей, что уже идёт к ней — поможет занести пакеты и, к тому же, у него есть для нее сюрприз. Азарт растекался по артериям, щекотал и будоражил ум, и она поехала быстрее, чем обычно, не заметив красный свет. Ах, как могла она быть столь чудовищно невнимательной! Удар. Оглушающий, омерзительный, расшатывающий сознание. Она резко затормозила. Маринетт чувствует, живот как будто стягивает обруч. Она сбила человека. Если травма серьезная, то наказания ей не сбежать. К тому же, свидетелей куча — улица многолюдная. Страх окутал своими путами. Сердце пустилось вскачь. Мысли разбежались. Не помня себя от ужаса, она выбежала из машины и… обомлела. — Адриан…