***
Дюпен-Чен провалялась в кровати до полудня. Ее состояние — томительная полудрема. Обрывки сна, обрывки мыслей преследовали ее, но никак не складывались в цельную картину. Окончательно стряхнув мираж сна, Мари встала с кровати и прошла на балкон. Солнце пекло вовсю. Небо ясное, даже дуновения ветра теплые и приятные. Жаль, Тикки не видно. Она ни разу не показалась с тех пор, как Маринетт надела сережки. Ни вчера на трассе, ни сегодня дома… Это беспокоило, но девушка утешила себя тем, что квами, наверное, сейчас тоже переживает нелегкие времена. То, что костюм стал уязвим к увечьям — это проблема не только Маринетт, но и Тикки. Героиня заметила, что божья коровка стала больше уставать после обратной трансформации, но не подавала виду. Они ведь так и не обратились к мастеру. Но сейчас Мари осознала — более медлить нельзя. От этого зависит ее жизнь. И, может быть, не только ее, но и милой квами… Вдруг. Девушка разглядела в толпе обычных прохожих какого-то мужчину. Что-то отделяло его от общей массы. Должно быть, его нетерпеливое шарканье ногами по асфальту. Невысокий, худощавый. Он мялся возле парадной двери пекарни. У них со вчерашнего отъезда родителей была подвешена табличка «Закрыто» и так и не переворачивалась, но, видимо, настойчивый покупатель не собирался уходить. Мари проследила за ним две минуты и убедилась: он точно пожаловал к ним. Интересно, ему так не терпится отведать круассанов именно их приготовления, или он хочет сделать крупный заказ? Плечи опустились, словно на Маринетт навалилась железная махина. Ей не хочется никого видеть. Она расстроена. Расстроена — мягко сказано. Пребывая в самых унылых чувствах, девушка еле-еле спустилась на первый этаж и, отомкнув дверь, сразу же нашла глазами нужного человека. Не хотелось разговаривать с ним и с кем-то ещё… Но любопытство захлестнуло волной смертоносного цунами, одержало вверх. Ее предчувствие шумело в голове — здесь что-то неладное. Необходимо убедиться, что все относительно спокойно. Мари быстрым движением руки поправила волосы и халат. Должно быть, она сейчас в неглиже, но как же все равно становится до бытовых мелочей и опрятности, когда происходит что-то по-настоящему страшное. Именно во времена трагедий мы понимаем — все наши комплексы по поводу внешнего вида, заморочки из-за слишком колких слов, которыми мы осыпали обидчика — это все настолько ничтожно, что не следует придавать этому значение. Лишний раз сжигать нервные клетки. А ведь они, говорят, не восстанавливаются. Заинтриговавший Маринетт незнакомец, услыхав, как звякнули колокольчики на двери, стремительно обернулся. Теперь Дюпен-Чен могла видеть его лицо — осунувшееся, какое-то заострённое и лишённое красок жизни. — Здравствуйте, — Мари кивнула, а мужчина, кажется, удивился, что она первой заговорила с ним. Он сглотнул и поправил очки на переносице. — Я Маринетт — дочь владельцев пекарни «T/S». Я видела с балкона, что вы ждёте здесь уже, как я понимаю, довольно долго. Мои родители сейчас… отсутствуют. Могу ли я чем-то вам помочь? Странный человек неверно дёрнул щекой и спешно затараторил: — Здравствуй, Маринетт. О-очень рад, ч-что ты заметила, иначе мне бы… ха-ха, н-наверное пришлось б-бы ждать здесь, пок-ка твои родители не верн-нутся. Маринетт едва удержалась от того, чтобы не сморщить лицо, будто бы съела дольку лимона. Какой-то он странный, неприятный, отталкивающий… Есть люди, приятные в своей неуверенности и робости, но есть и такие, от которых зубы сводит. Хочется взяться за их плечи и встряхнуть со словами: «Да что же ты боишься, в самом деле? Я что, укушу тебя?!» К тому же, он не представился. Очевидно, настолько разнервничался. Но это не отменяет его невежества. Да и на ты перешел сразу же… Некрасиво, невежливо. Он сказал ещё нечто незначительное, но настолько невнятно, что Мари не разобрала его слов. Однако он резко приосанился и, переведя дух, заговорил более четко: — Ах, да… Я, я… Мм, в общем это д-дело я бы хотел обсудить с твоими р-родителями. Когда они в-вернутся? — Они вернутся нескоро. Послушайте, мсье, если вы не… — Нет! — он запротестовал неожиданно визгливым тоном. Даже припрыгнул, похоже. — Я ск-кажу! Маринетт ответила ему принужденной, тухлой улыбкой и, пошире открыв дверь, пригласила в дом: — В таком случае, может быть, пройдём в гостиную? — О, д-да, если вам не сложно… Он вошёл в дом, и Маринетт в нос ударил резкий запах сигар, пота, кожи и какого-то дешёвого одеколона. Ей вновь удалось проглотить неприязнь с толикой отвращения и сохранить невозмутимый вид. Какое у него может быть дело к ее родителям? Чего он хочет? На пути в гостиную она спросила, стараясь придать интонации доброжелательности: — Представитесь? Ей хотелось как-то расположить его к себе, показать, что она ему не враг. Ведь он так разговаривал с ней, словно она — бесчестный грабитель, ворвавшийся в его спальню. — О, да, точно! Я З… — он запнулся, а Мари насторожилась. Ее напугала догадка: возможно ли, что этого человека кто-то подослал? Что, если его работодатель — Бражник? Или Адриан Агрест, или, или… Глупости! Маринетт совсем помешалась. Она нахмурилась, обозленная на себя за жуткое предположение. Мсье «З» решил, что гнев на ее лице вызван его поведением и съёжился. Заметив это, девушка отвесила себе мысленного леща. Ну вот, напугала только ни в чем не повинного человека. Наконец, они сели на диван, и Мари уставилась на него с вопросом. Он не глядел на нее, лишь сдавленно, себе под нос и с какой-то виной попросил: — Можно стакан воды, п-пожалуйста? Маринетт не удержалась и раздраженно всплеснула руками: — Ну конечно! Что же вы со мной, как с тираном? Я вам что, стакан воды не подам?! Чудак не ответил, а Маринетт, пыхтя, направилась на кухню. Убедившись, что она скрылась в другой комнате, мужчина поправил прослушку, вынул из стильного, не вписывающегося в его внешний облик портфеля камеру и установил ее на полке. Его пальцы дрожали, кожа покрылась мурашками, точно рябь на поверхности пруда. Сделав свою работу, он облегчённо выдохнул и сел на диван. Спустя какую-то секунду хозяйка вернулась. Она протянула мужчине стакан с теплой водой, а для себя выбрала яблоко. Мужчина осушил стакан мелкими глотками и, не церемонясь, объявил о цели своего визита: — Видите ли, Маринетт, я давно заинтересовался в покупке вашей пекарни… Маринетт замерла, неестественно выпрямившись, словно время ее организма вдруг остановилось. Покупка пекарни? Он?! Не смешите мои уши, как говорится. Видя ее смятение, мсье З решил заверить, что его намерения серьезны. Маринетт задумчиво жевала нижнюю губу. Информация проходила сквозь нее, смысл не доходил. Этого не может быть. Просто невозможно. Какой-то абсурд! Цирк! Бредни лишённого разума человека! Пекарня, на которую ее родители копили. Пекарня, в которой прошла жизнь Маринетт. Место, где она научилась ходить, готовить и где узнала фирменные рецепты семьи. Дом, родной дом. Дорогой сердцу. Разве можно допустить мысль о его продаже? — Простите, что? Но мы не продаем «T/S»! Здесь вся наша жизнь. Он был не опрятен — единственные клочки волос торчали в стороны, а виски уже тронула лысина. В этот миг Мари заметила это отчего-то с особенной явственностью. Он… разозлил ее этим предложением, оскорбил! Задним умом она понимала, что не должна так бурно реагировать, но авария, Бражник и Лила, и ее раны, и ссора с матерью — все эти события настолько взвинтили ее, сломали нервную систему, что она, сдерживая приступ рыданий, вскочила с места и, ткнув на входную дверь, истерично прокричала: — Уходите! Просто убирайтесь, я не хочу вас видеть! — Мадемуазель, я… — Нет!!! Мои родители солидарны со мной. Они тоже против. Уходите! Выставив незнакомца за дверь, Маринетт не почувствовала облегчения. Напротив, неизъяснимая тревога закралась в ее сердце. Она задумалась — в этом предложении был смысл. Зря она так резко отказалась. Ей ещё предстоит учиться, найти стажировку. Если родители скончаются, она не сможет оплачивать расходы. У нее нет постоянного источника дохода. Где ей жить? На что? Это неделя не будет спокойной. Ей ещё столько всего предстоит…***
Маринетт была права: несмотря на то, что она отпросилась из лицея, последние три дня были дьявольски выматывающими. Ей сообщили, что тормоза на родительской машине отказали. Это подстроили. Кто-то хотел погубить семейство Дюпен-Ченов. Одно не ясно: кому это нужно? Кому эти милые люди перешли дорогу? Одна дума ужалила Мари, схватила за душу, вывернула ее наизнанку и не давала покоя. А что, если это ее вина? Что, если это подстроил Бражник, Лила Росси или их сообщники? Мама, папа… Ну почему близкие должны страдать из-за нее? Это ее бремя, ее кара — пусть покушаются на ее жизнь, но не на тех, кто ей дорог. Это переступает все границы. Если ее враги способны жертвовать невинными, то на ее родителях они не остановятся. Друзья, возлюбленный… Мари неизвестно, где та черта, за которую они не будут переступать, и это — страшнее всего. Геройские баловни превращаются в нечто ужасное. Сердце сжимается от досады, лицо смазано скорбью и горем и… страхом. Этим бесконечным страхом будущего, уже въевшимся в ее кожу. Потому что дальше — хуже. События полугодовой давности блеклы по сравнению с тем, что произошло сейчас. Не сосчитать, сколько слез она пролила за эти дни, но каждая из них — бесполезна. Ни одна не обладает целебным свойством и не залатает раны родителей. Мысли разбегались. Маринетт не знала, на кого злиться. На ком конкретно выместить свою злобу. Поэтому она злилась на себя. Кусала губы, ногти, царапала руки и ноги. Не знала, куда себя деть. Ей казалось, она сходит с ума. Неразборчивый шум в голове усиливался. Она не слышала голосов, но понимала, что до этого недалеко. Вчера она узнала новость, потрясшую ее. Этого следовало ожидать, но… В ней все равно теплилась надежда. До последнего. Теперь ее нет. Папа потерял слишком много крови. Он умер. Его бездыханное тело в морге. Он умер, умер! И это вина лежит на ее плечах. Должна была защитить родителей. Отказаться от этого геройского поста. Мама была права как никогда! Слишком многое стоит на кону. Хочется мести, хочется кровопролития. Хочется вырезать весь город, захлебнуться в чужой крови и… Боги! Боги-боги-боги! С такими-то мечтами они ничуть не лучше своих врагов. Дюпен-Чен успокоила сердце, выровняла дыхание. Она накрыла ладонью мамин лоб. Тепло озарило ее грустное лицо, она лучисто улыбнулась глазами. Мама в коме. Она все ещё жива, а это дорого стоит. Скорее всего, очнувшись, она не сможет ходить, но… она все ещё с дочерью, все ещё на этой бренной земле! Ей есть, ради чего жить. Она справится. Хотя бы ради мамы. Все проходит, и эта боль уйдет. Папа не хотел бы, чтобы она сдалась, отчаялась. Он всегда верил в нее и поддерживал. Будет обидно, если его смерть окажется напрасной. Смерть… Мари так часто избегала ее, спасала от её костлявых рук других людей, но… своего отца спасти не смогла. Какая из нее после этого героиня? Ха. Впервые она потеряла близкого человека. Теперь она знает, что это такое. И ей стыдно. Она хочет убедить себя в том, что папа погиб ради правого дела, но к чему эта сладкая ложь? Томас Дюпен просто умер. Просто так. Не ради какой-то высокой цели. В нашей жизни многое происходит просто так — и смерть не исключение. Но нам хочется ее романтизировать, наделить смыслом. А его нет. Просто кто-то решил, что нить жизнь пора оборвать — и она рвется. Ладно, засиделась. Как бы плохо ни было Маринетт, жизнь не стоит на месте. Ей наплевать, какое горе тебя съедает. На Земле семь миллиардов человек. В минуту, когда ты готов выпрыгнуть из окна, кто-то побеждает в конкурсе красоты, выигрывает олимпиаду или выходит замуж. Колесо жизни продолжает двигаться вне зависимости от времени суток и погоды. И оно беспощадно подминает под себя тех, кто остановился. Пора уходить. Дочь напоследок поцеловала Сабин в лоб и, тихо прикрыв дверь, словно могла её разбудить, вышла из палаты. В дверях она чуть не столкнулась с тем, кого меньше всего ожидала здесь увидеть. — Лука? Она изумлённо разинула рот и захлопала глазками. Наверное, мерещилось. С чего бы ему быть здесь? Она не склонна верить в такие совпадения. — И тебе привет. — Что ты здесь… — перехватило дыхание, сократился пульс. Ни у нее одной были бессонные ночи, отравленные ядом переживаний и самокопаний. Под глазами Куффена залегли мешки. Он бледен, как смерть, и в целом, производит впечатление на редкость болезненного человека. — Неужели?.. — Да, — он запустил длинные пальцы в идеально уложенную шевелюру. Мари впервые видела, чтобы он пользовался лаком для волос. Казалось, он таким образом просто пытался привести себя в мало-мальски человеческий вид. Она легонько дернула его за рукав, вынуждая отойти чуть дальше от палаты и присесть. От него пахло алкоголем. Похмелье? — Зашел по своим делам и решил заодно проведать твою мать. — Все нормально. Я справлюсь. Папа… Последние слово вымолвить было сложнее всего — будто бы в горле кусок мяса застрял. Слезы задрожали на ее ресницах. На грани слез. Лука видел ее состояние и поспешил закрыть эту тему: — Я знаю. Соболезную. — А Джулеке известно… обо всем? — Да. Короткие ответы, неловкое молчание. Оба не были близкими, но в последние дни их связало общее горе. Каждый не знал, что сказать. Чем заполнить эту гнетущую тишину. Они оба испытали на своей шкуре — в таких ситуациях слова не помогают. Они ничего не решают, не исправляют. Нужно действие. Нужны силы, чтобы двигаться дальше. Переборов себя, Маринетт заговорила, но слова лились не изо рта, а из сердца: — Лука, мне очень стыдно, что я не связывалась с тобой все эти дни. Спасибо тебе огромное. За то, что утешил, довёз до дома, за лекарства. За все. Я даже не знаю, как благодарить. Лука действительно не выходил у нее из головы все это время. Она была преисполнена благодарностью к нему и пугалась, стоило представить, что было бы с ней, если бы он не выручил ее. Героиня, смущенная собственной откровенностью, склонила голову. На щеках ее расцвел очаровательный румянец. Байкер неожиданно приобнял ее одной рукой, а свободной прощупал ногу. Она скривилась. Гематомы все еще болели, хотя она выпила утром таблетку обезболивающего. Он ничего не говорил, но все было ясно без слов — в прошлую встречу она была в коротких шортиках. Он видел ее синяки. Но он ни о чем не спрашивал, за что она была вновь же благодарна. Это уникальный талант — понимать, когда нужно промолчать. Вот Нат не промолчал бы… Завалил бы назойливыми вопросами и не отстал, пока не получил бы на них ответов. Ах, нет! Дурацкие мысли, она снова упрекает себя за них. Что за охота, Маринетт, сравнивать Натаниэля с другими парнями? Он — твой парень, ты сознательно выбрала его и не должна думать в таком ключе! Особенно когда он ждет на парковке. Он все еще болен. Температура спала, но он не восстановил полностью силы, а все-таки согласился поехать с ней в больницу. Такие жертвы не следует принимать как должное — их нужно ценить. Они бесценны. — Уверяю тебя, слов достаточно. Я стал свидетелем трагедии и теперь чувствую себя ответственным за тебя. Мне следовало проявить инициативу, так что не бери на себя слишком много. Мари оперлась головой о его плечо и вдохнула аромат чужой одежды. Он пах алкоголем, но, тем не менее, не вызывал у Маринетт приступ отвращения, как недавний гость по имени «З». — Ты очень добр… — Вовсе нет. Доброта — понятие субъективное. К тому же, она распространяется далеко не на всех. «Приятно быть одной из этих людей», — блаженно подумала Мари и прикрыла глаза, но тут же одернула себя. Их встреча, радость, которую она испытывает при его появлении — все это нужно немедленно прекратить, пока это не зашло слишком далеко. Трепетные кульбиты сердца не понравились ей. Она не должна испытывать нечто подобное с тем, кто не Натаниэль Куртцберг. Она встала, расправила складки на юбке-карандаше и дружелюбно улыбнулась Куффену. Как бы она ни старалась скрыть своего волнения, вызванное им, это не ускользнуло от проницательных глаз. Голубых-голубых, цвета ясного неба. Жаль минутные порывы ее души не так чисты, как его глаза. — Мне пора, пожалуй. Была рада увидеться. Передавай привет Джул. Не дав ему возможности вставить и слово, Дюпен-Чен засеменила к выходу. Скорее, пока она не напридумывала себе всякую чушь. Но гитарист рванул к ней и нагнал у лестничного пролета второго этажа. — Я провожу тебя. Она мягко улыбнулась, но, отвернувшись, горько поджала губы. Почувствовала себя той еще лицемеркой. Улыбаться в лицо и кривить рожу за спиной — такой себе поступок. Особенно для героини. Той, что призвана оберегать и спасать в ущерб себе. Горе ломает людей пополам, или она просто хуже, чем о себе думала? Нужно вставать с колен, пока полностью не разочаровалась в себе. Шли в тишине. Мари была рада, что он хранит молчание — она не настроена на разговоры. Позавчера к ней наведалась Алья, а она проигнорировала ее и не впустила. Было ли стыдно? Мягко сказано! Но она не хотела, чтобы подруга видела ее такой жалкой. Не хотела ничего вообще по большому счету. Они вышли из здания. Маринетт кивнула ему и хотела уйти, пока рыжик не увидел их вместе, но Лука неожиданно притянул ее к себе за талию и выпалил в ухо: — Успокойся. Подмигнул и как ни в чем не бывало направился обратно в здание. Маринетт опешила, чувства в ней вскипятились и взволновались. Он понял ее, понял совершенно. Вот поэтому ее настораживал его проникновенный взор. От него ничто не скроется. Он улавливает каждую перемену в выражении лица, интонации, движении. Мари мотнула головой и быстрым шагом дошла до своей машины. Куртцберг стоял рядом, сложив руки на груди. И — о нет, не до этого сейчас! — по тому, как были сведены его брови к переносице, она поняла — он все видел, и увиденная картина ему ох как не понравилась. Но ведь они не сделали ничего криминального, черт возьми! — Что он здесь делает? Какого черта он вообще шел с тобой, Маринетт?! Брюнетка кончиком пальцев коснулась висков, как если бы у нее была мигрень. «Спокойствие, Мари, лишь оно… Ты же не хочешь ссор, верно? Просто объясни. Это нормально. Ты бы тоже так отреагировала… Просто поставь себя на его место. Тебе бы было приятно? Навряд ли». — Мы встретились у маминой палаты, разговорились и… — Разумеется, — ехидно хохотнул Нат. Так гадко, так мерзко. Вызвав у девушки бурю негодования. Она открыла дверцу, села за руль и пристегнулась. Следом за ней приземлился и Нат, продолжая бросать ироничные, отрывистые фразы: — Просто так. Совпадение. Ключ зажигания повернут, машина плавно выехала на дорогу. Помня, что ведет, Маринетт постаралась сохранить остатки самообладания. В конце концов, споры ни к чему хорошему не приводят. А потеря концентрации — одна из причин аварий на дороге. — Не язви — тебе не идет. Она постаралась отшутиться, но Нат, похоже, воспринял это в штыки. — А что же, по-твоему, мне пойдет? Голубые волосы и черный маникюр? Может, еще байк купить? Ну, чтоб уж наверняка. Дюпен-Чен, не на шутку ошарашенная, скосила на него глаза. Одарила таким взглядом, словно он — душевнобольной. Это разбередило нервы еще больше. — Чего ты добиваешься? — А ты? «Переводит стрелки!» — у Мари дыхание сперло от его наглости. Он еще никогда с ней так не разговаривал. Он будто бы… потерял контроль над ситуацией и над ней. Потеря контроля — равно агрессия. Вспомнились признаки токсичных отношений и вызвали волну истеричных смешков. Да ну, что? Натаниэль? Абьюзер? Смехотворно даже допустить такое! Стоп. Минуточку, он вообще ей доверяет? Дюпен-Чен ахнула — нет. Она никогда не думала об этом, но сейчас… Почему любая малейшая «ошибка» с ее стороны приводит к допросам и тяжелым, выматывающим душу им обоим разговорам? Разве это нормально? Разве вечный детальный отчет перед партнером — это здоровые отношения? — Натаниэль… да что с тобой, я не понимаю? Может ты прекратишь ревновать меня к каждому фонарному столбу? У меня умер отец, а моя мать в коме, ты понимаешь это?! Мне сейчас не до… о боже, мне отвратительно, что ты хоть на секунду способен поверить, что я… Она не договорила — резкая, жгучая пульсация в ушах заставила ужаснуться и затормозить. Мари поставила аварийный режим и в панике выбежала из машины. Натаниэль — следом. Он схватил девушку за локоть и вперил в нее ожидающий взгляд, но она не спешила обосновать свое странное поведение. — Что с тобой? Она вскинула ресницы — ее неестественно расширенные, не моргающие глаза уставились на него с ужасом и требованием действовать незамедлительно. Боль повторилась и удвоилась. Героиня вскрикнула и сняла серьги — источник ее боли. — Едем к мастеру. Живее. Ты поведешь.***
Феликс отрывается от просмотра недельных отчетов. Ему хочется закатить глаза к потолку при виде человека, прервавшего его уединение, но он сдерживается. Все-таки хладнокровие он унаследовал от отца. Хоть что-то полезное ему досталось от него. — Адриан? Зачем пожаловал? — прохладно интересуется он, в тайне надеясь, что младший уберется как можно скорее. Разговоры с ним всегда проходят в напряжении — ясно же, что он в чем-то подозревает Феликса, пытается вывести его на чистую воду, а лучше — на какую-нибудь постыдную откровенность. Агрест младший плюхнулся в кресло напротив, деловито соединив руки шпилем вниз и по-хозяйски закинув ноги на братский рабочий стол. Одного взгляда Фела хватило бы, чтобы выжечь все внутренние органы собеседника, но Адриан отвел взгляд и весело присвистнул, словно к нему это не относится и, вообще, он ни в чем не виноватая овечка. — Захотел поболтать с любимым братишкой. Нельзя? — Не думай, что если мы братья по крови, то и братья в полном смысле этого слова. Я не чувствую к тебе привязанности и, кажется, дал понять это с самого начала. Если есть, конечно, родство души. Адриан чуть отъехал и крутанулся в кресле. Все его поведение так и кричало: «Я провоцирую тебя!» Признаться, выводить Агреста среднего из себя — это действительно было интересно. Весь из себя такой организованный и спокойный. Каков он, примерный начальник, в гневе? Должно быть, страшен. Убедившись, что Феликс не намерен делать ему замечания касательно детского поведения, Адриан сменил позу на более приличную. Больше не задирал ноги, не играл бровями и походил на адекватного, отдающего себе отчет в своих действиях человека. Он с нескрываемой пытливостью взглянул на брата. — Любопытно, когда ты перестанешь притворяться тем, кем не являешься. — И кем же, по-твоему, я притворяюсь? — Ходячим великодушием. До-бря-ком. Лукавая гримаса Феликса тает, как шоколад, расплавленный на знойном солнце. — Выбирай выражения в разговоре со мной, Адриан. Я не просто твой брат — я твой босс. Адриан не скрыл довольной ухмылки. Ему удалось нащупать слабое место брата, пошатнуть его внутреннее равновесие. Вот его больная тема — его притворство. Ему не нравится, что о его лицемерии заговорили вслух. Такие вещи принято замечать, но не обозначать в лицо. Ох уж эти человеческие условности. — Тебе не кажется странным, братишка, что отец вспомнил о тебе лишь тогда, когда ты понадобился ему? Адриан переводил тему, действовал на нервы. Феликс вышел из-за стола и навис над младшим, всем своим грозным видом источая непоколебимую власть и могущество. — Не пытайся провоцировать меня, Адриан. Не получится. — Не пытайся воздействовать на меня языком телодвижений, — передразнил Адриан, зеркально копируя интонацию брата. — Не получится. Значительно вырасти перед собеседником — способ подчинения, попытка перехватить инициативу над ситуацией. Как дешево. Будто Адриан этого не знает. Спасибо старику Ван Фу за ценные уроки жизни. Вот и пригодились знания психологии управления, ораторства и методики сохранения спокойствия. Феликс закатил-таки глаза и, раздраженно поведя бровью, отошел к окну, по пути взяв кружку допитого кофе. — Маринетт. Ты хочешь заполучить ее… в качестве сотрудницы. Зачем? — Это дело мое и мадемуазель Дюпен-Чен. Если ты пришел сюда только за этим, то можешь уходить. — Все, что имеет отношение к красавице Мари, касается и меня тоже. — Вот как! — Феликс обернулся к младшему с игривыми огоньками в очах. Редко Адриан видел его в таком задорном расположении духа. Это вдвойне странно с учетом того, какой разговор предшествовал этому. — Я совсем забыл, что ты был в нее… влюблен. — Почему в прошедшем времени? — слова вырвались из его горла случайно, и он уже пожалел о них. — Даже так… Какая грустная история. Неразделённая любовь — это так трагично. Фальшивое понимание Агреста среднего задело струны души. За живое. Под кожу, как клещ. Мужчина подошел к столу, нажал на диктофон и сообщил: — Лила, будь добра, кофе. Да, как обычно. Адриан вздрогнул от звука чужого имени. Лила? Да не может же быть, чтобы в самом деле… но его мысли прервал стук каблуков. Мимо него прошествовала сама Лила Росси. Она подала боссу пластмассовый стаканчик ароматного, свежезаваренного кофе и забрала старую кружку. — Приветик, Адриан, — она улыбнулась ему как ни в чём не бывало на обратном пути — ямочки заиграли на ее щеках. Она обманчива в своем очаровании. Он видел, какой она может быть. — Ну здравствуй… Когда девушка скрылась за дверью, Адриан резко подался вперед и завалил братца не скромными вопросами: — Лила Росси? Серьезно? Твою мать, ты… трахаешь ее? Не маленькая ли для тебя? Феликс не счел нужным отвечать особенно остроумно. Беседа знатно утомила его. — Пусть меня Бог осудит, но не ты. Адриан расплылся в дьявольской ухмылке змея-искусителя. Рывок — он встал, стряхивая с пиджака невидимые пылинки. — А это удобная позиция, да? — Мне не нравятся твои вопросы о моей личной жизни — она не имеет к тебе отношения. — Я же с любовью, братец, — Адриан беззаботно пожал плечами и направился в сторону выхода, не сказав ни слова на прощание. Когда люди говорят, у нас создается обманчивое ощущение, что они — открытая книга на нашем столе. Захотим — вырвем листок. Захотим — откроем на нужной странице или вовсе закроем. Но это — ложь. Зато когда люди молчат… О, на молчаливых людей с охотой навешиваются ярлыки то ли чудаков, то ли гениев. Адриан собирался уйти молча — и это напрягло. Его шаги — сама целеустремленность. Да и сам он выглядел так, словно неожиданно вспомнил о чем-то очень важном. — Куда ты теперь? Адриан остановился на пороге. Обернулся и подмигнул со словами: — Не у одного у тебя есть дела. Феликс отхлебнул крепкий кофе, взбодрился. Ему нужно работать. И никакие братья, никакие девушки не отвлекут его от по-настоящему важных дел… Дьявол. В зверском порыве мужчина смел со стола все бумаги, отчеты и договора. Из головы не вылезал Адриан и их диалог. Этот мальчишка может стать помехой. Феликс досконально видел вещи, саму их суть. Запросто вычислял человеческие слабости. У среднестатистического человека их насчитывалось пару десятков. И это нормально. Это болезненные для человека темы, неприятные воспоминания, психические травмы. Но Адриан… сколько он ни говорил с ним, его ничем не смутить. Пока что обнаружил лишь одну слабость — и имя ее начинается на букву «М». Именно поэтому он хочет заполучить ее… в качестве сотрудника, разумеется. И он получит. Потому что умнее, хитрее и… у него больше связей и возможностей, чем может показаться на первый взгляд.