Протокол "Лазарь"

      Лука крутил в руках зажигалку, сидя на прикроватном пушистом коврике, затылком упираясь в боковину огромной кровати, пустым взглядом сверля через панорамное окно вечерний город. За последние лет пятнадцать Загреб очень сильно изменился, как минимум он стал похож на город, сравнимый с лидирующими европейскими столицами. И по большей части, пусть и незаконным образом, Лука приложил к этому руку. В каком-то смысле он отстроил Загреб заново, поднял его, а вместе с ним и государство с колен. Конечно, в награду правительства не только Хорватии, но и других государств лишь объявили его в розыск, но все равно Модрич был доволен проделанной работой. Людям стало гораздо легче жить и ему в том числе. Выросший в местах, что зовутся до сих пор трущобами, Лука прекрасно понимал, в каком бедственном положении находилось государство и как страдали живущие в нём люди. Именно это в свое время толкнуло мужчину на преступную дорожку. Но он не стал народным спасителем, каким-то Робин Гудом, да и честно не стремился к этому. Возможно только в начале пути были какие-то идеалы, утопические идеи. Но жестокая реальность раз за разом ударяла лицом о грязь, и Модрич стал совсем иным человеком. Более жестоким, более принципиальным, более эгоистичным. Он осознавал это, понимал, что причиняет некоторым людям боль, от его действий государства трещат по швам. То, что когда-то Лука хотел предотвратить, он же и воплощал теперь с наибольшей силой.        В комнате было совершенно темно, только слабый свет ночных светил проникал сквозь тонкую преграду стекла. Время тем не менее было не столь позднее, но уже более пятидесяти лет знаменитая солнцем Хорватия не видала ни лучика. Доигрались люди с технологиями, доигрались, полностью изменив климат планеты. В соседних зданиях горел свет, и это создавало ощущение одиночества. Пока там, за толстыми стеклами, бурлила жизнь, здесь была лишь темнота и холод. Обнажённые плечи неприятно покрылись мурашками от сквозняка, но сил встать и надеть что-то, кроме мягких домашних штанов не было. Как и желания.       Его предали. Этого стоило ожидать. Серхио предупреждал его о том, что этот Денис ненадёжен, но Лука решил дать шанс мальчишке. Возможно потому что увидел в нем себя прежнего. И теперь этот мальчишка летел сюда, чтобы убить его, вместо того, чтобы убить Черчесова, того человека, что смог подобраться к нему наиболее близко из всех. Кто бы мог подумать, что у вышколенного убийцы, похоронившего все чувства, они так внезапно проснутся. Нелепо.       Матрас позади мужчины прогнулся, и его плечи обласкало тёплое дыхание самого преданного и дорогого Луке человека. Рамос вытащил из холодных пальцев изящную позолоченную зажигалку, откидывая её на покрывало, после чего сполз на пол, привлекая Луку в свои объятия, нежно касаясь губами его затылка. Мягкие русые пряди пахли его собственным одеколоном. Губы дрогнули в слабой улыбке: что для многих было непозволительной роскошью, для Рамоса было в порядке вещей. Душу грела мысль, что только ему позволялось видеть босса таким нежным, слабым, чувственным. Настоящим. Его размышления прервал хриплый голос, лишённый эмоций:       — Сколько у нас осталось времени?       Бешено колотящееся сердце выдавало страх мужчины, который в обычное время был сокрыт глубоко внутри. Лишь один человек мог его лицезреть в таком состоянии. Серхио прикрыл глаза, сильнее смыкая объятия в попытке успокоить, защитить, как и полагается хорошему телохранителю, защитить не только тело, но и душу. Сухие губы коснулись ушной раковины, послушно выдыхая:       — Около двух-трёх часов.       Лука откинул голову на плечо телохранителя, ловя губами его губы, сбивчиво шепча:       — Такие крохи… Этого слишком мало, Чехо. Слишком мало.       Вопреки распространённому мнению, что босс крупной мафиозной группировки никого не любил и не щадил, Лука беззаветно любил мужчину, служившего ему телохранителем вот уже пятнадцать лет. Сколько шрамов на этом прекрасном теле было из-за него, сколько раз Лука грозился убить хирургов, если они не вытащат с того света единственного человека, до которого ему было дело в этом мире. На теле этого мужчины словно была карта жизни Модрича, все покушения, все опасные стычки, события. Каждый шрам, каждая линия татуировки были ему известны, он мог с закрытыми глазами найти и безошибочно обвести контуры губами, вызывая трепет этого мощного тела.       Он мог бы приказать ему убить Черышева, взорвать треклятый самолёт в небе, совершенно не беспокоясь о том, сколько ещё людей погибнет. Но что-то мешало. Что-то грызло внутри, не давая дышать полной грудью. Едва ли это было милосердие человека, чьи руки по локоть в крови, к заблудшей душе. Он не верил в Бога, да и кто, если подумать, стал бы по-настоящему верить в Бога в такое время. Ему было наплевать на Рай и Ад. Ад всегда был в его голове, а Рай он обрёл в объятиях Чехо. Он сам себе был и Богом, и Дьяволом. И сейчас Преисподняя и Поднебесная смешались в нём в единое целое, сбивая с толку. Но именно это он любил больше всего.       Перебравшись на колени Рамоса, Лука накрыл его рот влажным поцелуем, обхватив лицо прохладными ладонями. Он всегда бросался в этого мужчину с головой, будто в самый глубокий омут. Утонул в нём раз и навсегда, не оставив себе ни шанса на спасение. Томный, страстный поцелуй сменился сладостным стоном и сбитым дыханием. Обхватив спину своего господина сильными руками. Рамос осторожно переместил их обоих на кровать. Простыни смялись под их телами, впитывая в себя пот, катившийся с них градом. Контраст жара и прохлады вышибал воздух из лёгких, заставляя пальцы на ногах поджиматься. Глотая стоны и дыхание Луки, Серхио дарил ему всего себя целиком, отдавая в тысячный раз душу и тело на растерзание. И в тысячный раз смотрел, как его дар любовно принимают и возвращают вдвойне.       — Лука…       Протяжный стон, один на двоих, крепкие, до хруста костей и болезненно ноющих мышц объятия — привычно и так просто. Неважно, кем они оба были там, за стеклом, в черством и жестоком мире, здесь — в стенах этой комнаты, они были друг для друга Космосом и Вселенной. Лука прикрыл глаза, шепча сорванным голосом:       — Так мало, Чехо… Мне тебя так мало.

***

      Рома бродил по своей квартире побитым псом. Он хватался за голову, совершенно не понимая, что на него нашло. Зачем он поцеловал Илью, а потом сбежал? Что с ним происходит?! Неужели жалость породила привязанность? Но разве он жалел о чём-то или кого-то?       Как же порой тяжело разобраться в своих чувствах. Наверное, именно поэтому Зобнина всегда привлекали технологии, там была чистая математика, стройная логика, а каждый сбой имел четкое обоснование и конкретные ошибки. В жизни все не так, чувства появляются откуда ни возьмись, так еще и не знаешь, что же с ними делать. А проигнорировать тоже нельзя, Рома всю ночь ворочался в постели, вспоминая все, что произошло между ним и его напарником, а, наконец заснув, проснулся под утро с влажной майкой и небольшой проблемой пониже. А перед глазами, будто наяву стоял один самодовольный и скуластый мужчина, который всего несколько дней назад жил с ним под одной крышей и неплохо, надо сказать, готовил.       Нарезая круги по комнате, Рома наткнулся на оставленные Ильёй вещи: простую белую футболку с какими-то разноцветными кляксами и чёрные домашние штаны. На столе стоял его ноутбук и кружка давно остывшего кофе. Помпончик лежал на его свитере, упавшем с дивана, и с немым укором смотрел на суетящегося хозяина. Чуть в стороне от дивана стояла спортивная сумка с остатками вещей, которые Илья брал с собой. Рома застыл посреди комнаты. Прошло уже достаточно времени, чтобы Илья пришёл за вещами, но то ли не хотел видеть бывшего напарника, то ли вовсе забыл о том, что брал с собой какие-то вещи. В любом случае, Кутепов за вещами не шёл, а самому Роме было довольно неуютно от осознания того, что он сбежал, так и не объяснившись до конца.       «Это нелепица какая-то. Между нами ничего быть не может. Мы давно по разные стороны баррикад, из-за чего бы эти баррикады не возникли. В конце концов, едва ли он всерьёз думал, что между нами может быть что-то больше, чем простое сотрудничество. Это же просто нервы, эмоции. Только эмоции…»       Убеждая самого себя, Рома метался по квартире, собирая вещи Ильи, чтобы самому отвезти их Кутепову, а заодно и поговорить, раз и навсегда расставив всё по местам. Застегнув сумку, Рома накинул куртку на плечи, захлопывая за собой дверь. Помпончик так и остался лежать на грязно-бежевом свитере Кутепова.       Шины тихо шуршали по дорожному покрытию, было непривычно тихо без барабанящих по ветровому стеклу капель дождя. Сумка лежала на соседнем кресле, и Рома то и дело бросал на неё взгляд. Уверенность в собственных мыслях крепла с каждой минутой, и к моменту, когда Рома остановился возле дома Ильи, он был абсолютно уверен в том, что должен был сказать бывшему напарнику. Рома смело шагнул в сторону входа. Назвав себя в микрофон, Рома с удивлением обнаружил, что умная система сразу же пропустила его, даже не связав с Ильей. Вероятно он был занесен в базу как… сожитель? Или постоянный гость? Так или иначе мужчина знал, что в неведении хозяин квартиры не остался, его оповестили о посетителе, и потому сильно удивился, когда лифт остановился на этаже и открыл свои двери, его встретили такие же, но закрытые со стороны входа в квартиру, без холодно глядящего на него Ильи. Как бы это всё упростило. Насколько проще было бы Роме тогда говорить, глядя в пустые холодные глаза. Замерев, он нерешительно занёс руку над сенсором, но так и не коснулся ладонью чувствительного датчика. Вся его решимость вдруг исчезла, и он сам себе показался навязчивым идиотом. Илья ведь так устал, он мог просто захотеть тишины и покоя. Ну, зачем он поехал именно сегодня? Что за острая нужда была в том, чтобы именно сегодня отдать вещи и объясниться?       Рома прижал ладонь к холодному железу, пробормотав:       — Зобнин, ты — осёл.       Но деваться было уже некуда: он уже здесь, а метания только докажут ему самому, что он до ужаса боится посмотреть Илье в глаза. Дотянувшись до сенсора, он плавно прижал к панели ладонь, прикрыв глаза. Не надо ничего говорить. Он просто отдаст вещи, а после нажмет на кнопку и поедет вниз.       Дверь отъехала, из-за чего Рома инстинктивно отшатнулся назад, испугавшись резкого движения. Илья замер на пороге, устало глядя на Рому. Он специально не поехал за вещами сегодня, хотел дать Роме побыть одному, остыть, успокоиться, подумать. Но Рома как всегда решил всё сам, и теперь стоял напротив него совершенно потерянный, не менее усталый и кажется всё же сделавший выводы.       Язык будто прилип к нёбу, хотелось сказать хоть что-то в своё оправдание, но все мысли разбежались под натиском эмоций. Сколько раз он мысленно проговаривал все слова, сколько времени думал, подбирал, пытался правильно выразить свои чувства, все пошло к черту, стоило увидеть Илью. Он хотел быть с этим человеком. Он нуждался в Илье все эти годы. Сумка выпала из его рук в тот момент, когда Илья шагнул навстречу, ловя губами его губы, прижимая к себе за талию. Руки Романа блуждали по его телу, забираясь под футболку, заставляя дышать чаще, стискивать объятия крепче. Пнув сумку ногой в квартиру, Илья буквально затащил Рому в прихожую, а умный дом закрыл дверь. Куртка, ботинки, свитер — всё осталось лежать комом на пороге, пока они, прерываясь на поцелуи, брели в сторону спальни. И никакие объяснения уже были не нужны. Рома хватался за Илью как утопающий за соломинку, выдыхая сквозь поцелуй:       — Не позволяй мне уйти. Слышишь? Пообещай, что не отпустишь.       Илья обхватил ладонями лицо Ромы, всматриваясь в нежные черты в полумраке спальни. Парень смотрел на него открыто, осознанно, умоляюще, и Илья не мог отказать себе в удовольствии прижаться губами к его лбу, выдыхая:       — Ни за что на свете.       Порывистая страсть уступила место нежности. Илья сел на постель, вновь притянув в свои объятия Рому, плавно скользя тёплыми ладонями по изящной спине. Каждое касание мужчины к обнажённой коже било медиатором по перетянутым струнам нервов, грозясь порвать их. Роме больше не хотелось бежать от себя самого, и он позволил себе выпустить на волю давние зачатки чувств, которые, казалось, похоронил в тот день, когда арестовывали Илью. Только теперь они развились, глубоко пустили корни и расцвели пестрящим бутоном. Он чувствовал жгучую нежность, с которой его касался Кутепов. Хотелось смеяться и плакать от переполняющих чувств, хотелось раствориться в этом моменте.       Мягко толкнув Илью в грудь, он заставил его опуститься на спину. Они изучали друг друга без спешки, без страха быть пойманными. Больше не нужно было спасать мир от злодеев, не спать круглыми сутками и вздрагивать от каждого звонка телефона. Можно было просто лежать рядом, кожа к коже, сплетаясь телами, вдыхая один на двоих воздух, целоваться до боли в лёгких от нехватки кислорода. А потом исступленно цепляться за сильные плечи, прогибаясь до хруста в пояснице, кусая свои губы до крови в попытке сдержать болезненное шипение и стон удовольствия. Можно было рвать простынь под пальцами, боясь навредить тонкой нежной коже, хрипло шептать «люблю» и слышать в ответ такой же тихий шёпот. А потом заснуть под мерное сопение, уткнувшись губами в пропахшую кофе и лимоном макушку, давая себе обещание беречь ценой всего на свете.

***

      Когда Серхио вышел из ванной, Лука уже застёгивал пуговицы на шёлковой рубашке. Русые волосы падали мягким водопадом на плечи, создавая дивный контраст с чёрным шёлком. Испанца всегда заводил черный цвет на его боссе. Но сейчас уже было не до игр. Лука бросил на него быстрый взгляд через зеркало, тихо приказав:       — Через десять минут ты должен выехать в аэропорт и сесть в самолёт до Мадрида.       Серхио застыл в метре от Луки, глядя на него с непониманием. Бросив взгляд на постель, где всего минутами ранее Лука так доверчиво жался к нему, Рамос увидел на смятых простынях личную кобуру с двумя пистолетами Модрича. Точка на экране, обозначавшая Черышева, показывала, что скоро он будет в апартаментах. Покачав головой, Серхио ответил:       — Никуда я от тебя не уйду. Лучше сам пристрели, но одного я тебя не оставлю.       Лука замер, чуть повернув голову в сторону. Это было против всех его правил, против принципов, против разума — умолять кого-то спасать свою жизнь. И все же он переступил через себя, собравшись отослать личного охранника. Выпрямившись струной, он так же тихо проговорил:       — Это только моё дело. Тебя оно не касается.       Серхио в два шага оказался рядом с Лукой, вглядываясь в карие глаза любовника и босса. Он не понимал, что нашло на его мужчину. В любое другое время он просто щёлкнул бы пальцами, без слов отдавая приказ растереть в порошок неугодных. А сейчас он будто сдался, будто хотел позволить убить себя.       — Что с тобой, Лукита? Я поклялся служить тебе. Поклялся тебя защищать! И до сих пор исправно выполнял свое дело. Что с тобой происходит? Почему ты так боишься этого мальчишку? Только скажи, и я убью его ради тебя. Лука, скажи мне, чёрт тебя возьми!       Рамос злым, болезненным поцелуем смял и без того пухлые губы Модрича, сжимая ладонями его плечи. Осев на колени, он обнял Луку за талию, губами прижимаясь к животу сквозь тонкую ткань рубашки. Мужчина ерошил мягкие волосы телохранителя, прижимая к себе, повторяя как мантру:       — Это касается только меня. Я сам с ними разберусь. Я хочу, чтобы ты оставил меня. Уезжай обратно в Испанию. Так надо, Чехо.       Серхио поднял взгляд на Луку, покачав головой и крепче сжав руки:       — Что мне делать в этой чёртовой Испании без тебя?       Лука горько усмехнулся, оглаживая слегка небритое лицо любовника кончиками пальцев:       — Усмирить тех, кто решил отбиться от рук. Можешь считать это моим приказом.       Оставив лёгкий поцелуй на ладони Модрича, Серхио встал с колен, оставляя такой же поцелуй на его виске: — Слушаюсь, mi amor.

***

      Фёдор вышел из бара на ватных ногах. Усталость давила на виски, путая ноги и туманя рассудок алкогольными парами. Усевшись на пассажирское сиденье своего автомобиля, он ткнул кнопку автопилота, путающимися пальцами пристёгивая себя ремнём безопасности. В салоне пахло чем-то горьковато-цитрусовым. Сквозь пелену алкоголя до Феди дошло, что так пахли Миранчуки. Удивительно, даже машина сохранила их запах, а ведь за день и вечер он мог вполне выветриться. Ему нравился парфюм близнецов, нравилось вдыхать его с непослушных волос и разгорячённой кожи. Закрыв глаза под мерный шум колёс, Федя подумал о том, что всё на свете отдал бы ради ещё одной попытки быть рядом с неугомонными близнецами. Он бы научился быть чутким и заботливым, улавливать их настроение и эмоции. Постарался бы хоть раз проявить заботу о ком-то.       «Ты просто устал быть один, Смол. Ты просто заебался вариться в этом грёбаном одиночестве. Спаси уже сам себя, пока не поздно» — думал сквозь пелену полусна мужчина. Главное было не заснуть в машине, не то что бы это опасно, нет, умный механизм включит обогреватель как минимум. Но наутро тело будет ломить от неудобного положения, чего уж говорить о голове после выпитого алкоголя.       Машина остановилась на подземной парковке, и Фёдор шатко выбрался из салона. Придерживаясь за стены, он добрался до лифта, на автомате ткнув цифру, прислонившись к хромированной стенке кабины. Глаза слипались, и хотелось только поскорее оказаться в постели. Двери лифта разъехались, синхронно отрылась дверь в квартиру, и Фёдор оказался в просторной прихожей.       И только увидев сопящих в обнимку на диване близнецов он понял, что приехал не к себе домой. Смутно мужчина вспомнил, что последний адрес, вбитый в базу автомобиля, — адрес Миранчуков, у которых мужчина жил несколько дней. Он осоловело смотрел на даже не пошевелившихся братьев, после чего прислонился к стене, прикрыв глаза. Он понятия не имел, что они скажут утром, когда увидят его в своей квартире, ведь довольны они явно не будут, но уезжать отсюда он не собирался. Если сейчас его тело окажется на горизонтальной поверхности, он отрубится в салоне, если не сразу в лифте. На столе помимо аспирина стояла упаковка снотворного, и было понятно, почему братья не отреагировали на посторонний шум в квартире.       Бросив взгляд на смятую постель, Федя скинул обувь и куртку, расправляя и стряхивая простынь, поправляя подушки, после чего одного за другим перенёс на кровать близнецов, укрывая обоих одеялом. Сам же он привычно растянулся на жутко неудобном диване, укрывшись тонким пледом. Сон медленно поглотил его, несмотря на тягучее состояние и жуткую усталость.       Близнецы проснулись буквально через полчаса. Переглянувшись, они перевели взгляды на диван. Улыбки тронули их губы: громко сопящий на диване Федя был красноречивее всех возможных объяснений. Выпутавшись из одеяла, близнецы тихо подкрались к дивану с двух сторон, разглядывая спящего Смолова. Антон осторожно поправил съехавший плед, тихо спросив у брата:       — Ну и что нам с ним делать?       Лёша пожал плечами, едва ощутимо взъерошив волосы спящего мужчины, так же тихо ответив:       — Может, дадим ему шанс? Он хоть и эгоистичный придурок временами, но… он мне нравится. И тебе ведь тоже нравится, Тош.       Фёдор, спавший всегда чутко, приоткрыл глаза, пробормотав:       — Прямо сейчас вы можете дать мне проспаться.       Антон вздохнул, глядя в осоловелые глаза мужчины:       — Почему ты вернулся?       Федя пожал плечами, нехотя усаживаясь на диване, честно отвечая:       — На автомате. Я просто нажал автопилот, и приехал сюда. Сообразил, что не у себя дома только когда увидел вас. Ну, а мои данные есть в базе вашего дома, так что… технически это не только моя вина.       Лёша, вытянув из густых волос Смолова нитку от пледа, спросил:       — А зачем переложил нас на кровать? Мог и сам туда лечь, не заморачиваться.       Федя обернулся, укоризненно глядя на старшего близнеца:       — У вас бы утром на теле живого места не было, не говоря о ваших многострадальных спинах. Я может и эгоистичный придурок, но элементарное человеческое милосердие мне знакомо.       Близнецы переглянулись, коротко кивнув друг другу, после чего Антон встал на ноги, кивая в сторону ванной:       — Вали в душ. А мы пока чай заварим.       Федя непонимающе смотрел на младшего Миранчука, пока тот не вздохнул:       — От тебя вискарём несёт. Не знаю, как брату, а мне не очень хочется всю ночь дышать алкогольными парами.       Федя хотел было возразить, что от дивана до кровати приличное расстояние, и что едва ли запах будет настолько резким, чтобы до утра пропитать всю комнату, но тут до него дошло: его приняли. На него уже не злились, не хмурились. А в голосе были слышны тепло и забота. Расплывшись в улыбке, он дёрнул Антона к себе на колени, притянув ближе Алексея через спинку дивана, по очереди целуя их в шеи:       — Никуда вы теперь от меня не денетесь.

***

      Лука обводит просторную гостиную апартаментов медленным взглядом. Серхио уехал около десяти минут назад, а до появления Черышева оставалось чуть больше пяти минут. Кобура с пистолетами была надёжно скрыта полами пиджака, но при этом были удобно расположены, чтобы можно было на автомате достать оружие. Привалившись к бильярдному столу, Лука вздохнул: он проиграл. Проиграл с самого начала, когда послал сына своей жертвы убрать с дороги давнего, непримиримого врага. Возможно это было опрометчиво, но Черышев был проверенным человеком, причем не единожды. Он просчитал всё на десять шагов вперёд, вся схема была идеально выверена, как и всегда. Но — не сработало. Внезапно оказалось, что есть кто-то сильнее и умнее, чем он. И теперь уже он был жертвой, и охотники окружали его нору всё плотнее и плотнее.       Система беззвучно сообщила о госте, высветив голограмму Дениса. Хмыкнув, Лука снял один из пистолетов с предохранителя: едва ли их разговор будет длинным. Черышев не был похож на человека, который будет болтать со своей жертвой один на один, вместо того, чтобы сразу стрелять. Впрочем, с этим мальчишкой он уже ни в чём уверен не был. Он вообще больше не был уверен ни в чём.       Входная дверь медленно открылась, и в коридоре показался Денис. Оглядев практически пустую квартиру, Черышев прошёл вперёд, останавливаясь напротив мужчины. Его пальцы грели металлическую рукоять пистолета.       — Я ожидал как минимум осады здания.        Лука невесело усмехнулся, опираясь руками на стол. Пальцы огладили рельефный узор на рукояти его пистолета.       — Я предпочитаю путешествовать налегке, не привлекая внимания.       Денис снял предохранитель, направив дуло в грудь мужчины:       — Тем лучше.       Лицо Луки изменилось, став потеряно-скорбным. Вздохнув, он сокрушенно покачал головой:       — Откуда ты такой упрямый взялся на мою голову, Чехо?       Холодное дуло коснулось затылка Дениса, прежде чем из-за спины раздался ласковый голос Рамоса: — Из трущоб Мадрида, Лукита.