Миллион лет

Проводив Мапон домой, спать, Фрэнк бредет по переулкам. Светает; лучи едва пробиваются сквозь завесу облаков, в воздухе серебристая дымка, и Фрэнку кажется, что он потерялся в каком-то безвременье. Впереди пробегает девушка, на каблуках перепрыгивает лужу и уносится в туман. Его сердце заходится; взмах белокурых волос, точеная фигура, схваченная узким темным платьем, порывистость движений — все напоминает о Карен. Фрэнк ускоряет шаг, пока не напоминает себе с усилием, что Карен уже давно не так молода, а он всего лишь старик, что погнался за призраком и может напугать совсем незнакомую девушку. Тринадцать лет назад, когда он убил Билли Руссо, нарушив сделку с Мадани, ему оставалось только бежать, так далеко, как возможно. И никогда больше не увидеть Карен. Он предпочел одну ночь с Карен всем свободным ночам без нее. Может быть, он просто устал убегать — всегда прочь от нее. Он позволил себе быть с ней, потому что не чувствовал себя больше Карателем. Он убил Билли Руссо не из мести. Он убил его, чтобы защитить свою женщину. В том мотеле, пока за окном сквозь ливень полыхал сиреневый закат, затопивший все широкое небо над пустыней в Нью-Мексико, он был с ней в первый и в последний раз. Карен, бедная, не понимала этого. Но Фрэнк знал, что это конец. Они вбежали с дождя, и Карен принялась стаскивать с себя одежду прежде, чем поняла, что делает. Тогда она оглянулась на него; этот взгляд навсегда запечатлелся в его памяти. Ее лицо вполоборота, взгляд через плечо; ее глаза были огромными и казались темными, как у лани, что еще не знает, убегать ли ей от охотника. Ее бледные волосы прилипли к коже и струились по белой шее и плечам, как у русалки. Белесые брови и подсвеченные неверным светом скулы делали ее какой-то потусторонней. Ее шелковая комбинация почти сливалась по цвету с кожей. Она вся была ундиной, которую он, искатель, нашел случайно, словно бы видел впервые; но она вся была и собой, настоящей Карен Пейдж, до кончиков тонких пальцев с французским маникюром, под которыми лямочка-ленточка томительно скользнула прочь с ее плеча, будто в замедленной съемке. Она была прекрасна. — Пожалуйста, Фрэнк, — прошептала она, едва шевельнув губами. Он шагнул к ней, бросаясь в омут. Привлек ее к себе, и она судорожно вдохнула, захлебнулась под его губами. Ее пальцы уже расстегивали пуговицы на его рубашке. Ее волосы были холодными под его пальцами, будто Карен была только что из ледяного ручья. Она обвила его шею руками, и обхватила ногами на поясе, и целовала, будто в последний раз, хотя и не знала, что так и есть. — Господи, как же хорошо, — засмеялась она свободно и счастливо, оторвавшись от него на секунду, чтобы взглянуть на него, — сколько же времени мы потеряли... но теперь у нас будет все время в мире. Убежим в Мексику, правда, Фрэнк? Он не сказал ей, что Мексика была бы для них самым опасным местом на земле, и он никогда не взял бы ее с собой туда. А его — его там нашли бы в любом случае: либо члены картеля, с которым он когда-то расправился в Нью-Йорке, либо те же спецслужбы. Но Карен уже решилась быть отчаянной девчонкой, и дух приключений так захватил ее, что поцелуи были еще слаще. В шатаниях по комнате они врезались в комод, и Карен уселась на него, расстегивая его брюки. — Нет, мэм, — усмехнулся Фрэнк, — специально для леди здесь есть чудесная кровать... — Так отнеси меня на нее, скорее, — потребовала леди, и он подчинился с радостью; внезапно, но бережно подхватил ее на руки, и она взвизгнула, болтала ногами и смеялась, а потом замерла, такая близкая. Фрэнк нес ее торжественно, как ценнейший груз в мире, и церемонно уложил на белые простыни, а потом отступил. Карен притихла, глядя на него, со всеми его шрамами, с силой в широких плечах, узнавая его, наконец-то узнавая, после стольких лет... Она сняла комбинацию и вытянулась во весь рост на кровати, со своими русалочьими длиннющими ногами, девичьим белым плоским животом, внизу которого пламенел золотисто-рыжий пушок, с маленькой, острой прекрасной грудью; руки она завела за голову, вся из протяжных плавных линий, как на картине Модильяни. Карен Пейдж, девчонка из Вермонта, умная Карен Пейдж из «Бюллетеня», его Карен Пейдж (когда он наконец-то склонился к ней). Она была девчонкой, пустившейся в бега, и в то же время феей, что влекла его на самое дно. Фрэнк был нежным любовником. Карен пальцами следила за всеми его шрамами, но и он нашел несколько ее драгоценных шрамов: под коленкой, от велосипеда в четырнадцать, пересекавший ее ножку слева направо; и на ее плоском животе, вертикальный — от аппендицита. Он поцеловал оба, потом снова ее колени, внутреннюю сторону бедер, и поцеловал между ног, в ее чудесные алые извивы. И он целовал в губы свою морскую королевну, двигаясь в ней; из какого златого замка под водой пришла она, из какой морской пены... наутро от них останутся только следы на песке, которые смоет прибой. Всю ночь лился дождь, стекал по окнам плотной пеленой, стучал по крыше; вот если бы воды было столько, чтобы мотель целиком скрылся под ней, как в «Крупной рыбе», чтобы его подхватило и унесло в чудесную страну на дне морском. Мимо их окон могли бы проплывать огромные рыбы в толще темных вод, и они бы не заметили. Он впервые был с женщиной после смерти Марии. Он не сожалел об этом. Это было наслаждение, это было подлинное счастье. Карен Пейдж освободила его, сделала другим человеком, свободным и живым, на целые двенадцать часов. Он наконец-то был без бронежилета, обнаженный и непривычно беззащитный, и ему дышалось иначе, когда грудь ничто не стискивало, а воздух был влажным от дождя. Он был безмерно благодарен Карен за этот кусочек настоящей жизни, за то, что она смела все его оборонительные валы, так глубоко вросшие в землю, но не смог описать это словами. А она смогла, когда гладила его по волосам после любви. — Ты хороший человек, никогда не забывай это, — просто сказала она. — И я тебя люблю. Всегда любила. Он, кажется, тоже любил ее всегда, даже тогда, когда толком не помнил, кто он. — Я люблю тебя, Карен, — ответил он. — Это правда. Прости, что так долго... и не слушай, если тебе скажут другое. — Кто скажет? — она чуть нахмурилась. — Ты будто прощаешься. Ты хочешь уйти? — Я не уйду, — честно сказал Фрэнк. — По своей воле — никогда. — Тогда будь со мной. Будь со мной здесь. Не отпускай меня. — Ты моя женщина, — сказал он. — Ты моя семья. Ты мое все. Ты моя, Карен. И это было по-настоящему, пусть лишь на миг, на эту ночь. Он не мог больше лгать ей об этом. — А ты мой, Фрэнк Касл, — ответила она. — Я тебя больше никому не отдам. И она наклонилась снова поцеловать его. На ее губах была соль, и была сладость. Карен взяла его в плен в своем подводном замке, наивная и коварная в то же время, и у них была морская вечность впереди, когда ее рука потянулась вниз, к его члену, и сжала его. И Фрэнк задохнулся, а она засмеялась и наградила еще поцелуем в губы, лукавым, как ее русалочья сущность. — Так теперь и будешь жить, — игриво и беспощадно сказала она, — никуда не отпущу, зацелую, а не отпущу. — Так и сделай, — искренне ответил Фрэнк. «Спрячь меня, запри в башенке из морских раковин, спрячь нас от всего мира, русалка Карен, и пусть так будет всегда», — закончил он про себя. Но к утру дождь перестал, вода схлынула, и их мотель нашли выброшенным на сушу среди пустыни Нью-Мексико, а на самом деле — на том же месте у шоссе, где он и был накануне. Утром дверь вынесли федералы. Из них двоих за пистолет схватилась Карен, но Фрэнк еще накануне вынул и спрятал обойму. Когда его уводили, дождь полил снова, с новой силой, будто это яростная Карен обрушивала хляби небесные, чтобы отвоевать своего возлюбленного, но вода уже ничего не могла изменить. *** Фрэнк оставил ее молодой, жаждущей жизни и его, и это было грустнее всего. Повзрослела она уже без него. И это не могло не быть больно. Он думал, чувствовала ли она себя обокраденной, овдовевшей, лишенной заслуженного счастья — такого, какого она сама себе пожелала. Обездоленной ничьей невестой. Вышла ли она за Фогги Нельсона из отчаяния, из попытки утешиться. Он жалел только о ее несчастье. Не о том, что она уже не будет такой красивой. Он любил бы ее любую, до последнего вздоха.