Миллион лет

Фрэнк стоит под окном маленького, но респектабельного домика Нельсонов и ждет. Он хочет просто взглянуть на нее. Взглянуть, но не подходить ближе. Он несколько раз смотрит на окно кухни, где выставлены белые розы, прежде чем это напоминает ему о чем-то. И он понимает. Карен видела новости о том, что он сбежал, и выставила розы для него. Этот договор древнее мира, древнее той его жизни, которая длилась тринадцать лет в тюрьме. И он не имеет права его нарушить. Он переходит улицу. Окна темные, так что он не звонит. Фрэнк заглядывает под коврик у двери, ключей там нет, но есть записка. «Детская площадка через квартал». Она пахнет вербеной. *** На скамейке в глубине детской площадки сидит женщина в бежевом плаще от Hermes, с сумкой Birkin. Черные туфли на высоком каблуке, выставленном в сторону, как лезвие, от Jimmy Choo. Она закинула ногу на ногу, и скрестила руки, и качает ногой, будто ждет чего-то. Она смотрит почти что в одну точку. На другой конец скамейки садится мужчина в кепке и широкой куртке. Одежда у него собрана кое-как, расхлябанная, как у бездомного. Он достает из кармана смятый пакет и сыпет зерно голубям. Они слетаются быстро, планируют, расправив крылья, бьют крыльями, приземляясь на асфальт, и склевывают угощение. — Не люблю голубей, — говорит женщина. — Они меня успокаивают, — отвечает мужчина. Она втягивает воздух носом, будто у нее насморк. У мужчины седина на висках. Ее собственные волосы идеально ровно подкрашены, в красивый розоватый блонд, чуть розовее, чем ее бледные настоящие волосы. Даже слишком безупречно. Мужчина, изможденный, выглядит старше своих лет. Она, стройная, хрупкая — моложе. Он широким жестом рассыпает зерно, но, когда он складывает на бумажном пакете руки c выступающими венами, они чуть-чуть дрожат. — У нас с Фогги двое детей, — говорит женщина. — Фрэнк и Наташа. — Фрэнк? — переспрашивает мужчина. — Франклин-младший. Я запретила сокращать его до «Фогги». Фрэнк в школе. Наташа там, — женщина взмахивает рукой в сторону детской площадки. В игрушечном пряничном домике лазает девочка лет пяти, с волосами бледного светлого оттенка, такого, как нужно, без примеси рыжины Фогги. И все становится на свои места. — Она пошла в тебя, к счастью, — говорит мужчина. — Я никому не пожелаю такого счастья, как у меня, — отвечает женщина. Она отворачивается и украдкой вытирает рукой под носом. На ногтях идеальный французский маникюр. — Лучше бы она была на меня не похожа, и лучше бы судьба у нее сложилась иначе, чем у ее мамы. Мужчина ничего не отвечает. Голуби расхаживают у его ног, но он больше ничего им не дает. — Тебе плохо с Фогги Нельсоном? — спрашивает он, чуть расправив плечи. — Мне плохо с Фрэнком Каслом. Этого недостаточно? Он смотрит на нее, не отрываясь, настойчиво, но видит только ее собранные в гладкий пучок волосы. Она не готова повернуться лицом. — Мэтт и Наташа были крестными, — наконец произносит она ровным голосом. — Их обоих нет, не знаю, что теперь делать. Хотя знаю на самом деле. Мапон часто к детям приходит. Они ее любят. Так что роль крестной она взяла на себя. — Карен поворачивается к Фрэнку в профиль. — Но она больше не ездит с нами на отдых. У нее своя жизнь, непонятная. От нас она отдалилась, а детям стала словно бы ближе. Странно все теперь. Странные дни. — Она наконец поднимает глаза на него. Они такие серо-голубые и прозрачные, как он видел тысячу раз, глядя на темный потолок камеры, пока тот не начинал искриться фантомными огоньками. Ее бледное лицо более ухоженное и гораздо более уставшее, чем когда он видел ее в последний раз. Теперь она наносит больше туши и подводки, но по-прежнему почти никакой помады. Вокруг глаз тонкие морщинки от былых улыбок, от тысячи улыбок, которые он пропустил. Ее губы чуть приоткрыты. В то утро под ливнем, когда его уводили, она кричала ему вслед и билась в руках полицейских. Ее тонкая блузка намокла и прилипла к телу, просвечивая, мокрые волосы свисали прядями, как у русалки. Дождь хлестал ему в лицо, и он чувствовал себя таким живым. Его, убийцу, приехали арестовывать федералы и две дюжины полицейских. Но и тогда они с Карен были ровней больше, чем теперь. Тогда они были молодыми. Теперь она женщина, у которой есть все, а он — никто, случайный прохожий. У нее в ушах крошечные бриллианты, и еще один посверкивает на ее безымянном пальце. Но она вцепилась в собственное предплечье так, что пальцы белеют. У нее до сих пор дрожат ресницы, когда она смотрит на него, будто не прошло и дня. *** Тринадцать лет назад в бывшем офисе «Нельсон и Мердок», который теперь был просто офисом Мердока, была созвана срочная сходка. Мэтт, Фогги, Карен. Через два дня после того, как Фрэнку присудили пожизненный срок и увезли его в Рафт. Карен сидела на стуле у стола и просто без остановки плакала. У Фогги сердце разрывалось, он носил ей воду в стакане и предлагал кофе и чай, будто ценному клиенту. Мэтт был собран и отрывист. — Мы не можем оставить Карен так, — говорил он хлестко, будто на судебном разбирательстве. Он так и разговаривал два дня назад в зале суда, до последней минуты, когда судья опустил молоток. Зная ответ на каждый вопрос, что сам задаст. Он был на пике формы, и если ему не удалось спасти Фрэнка Касла, это не удалось бы и Аврааму Линкольну. — Пресса ее уничтожает. Ей уже пришлось уйти из «Бюллетеня Нью-Йорка». Ей не дадут жизни здесь. Бывшая девушка Карателя. А когда они узнают, что она сделала... — Если узнают, — поправил Фогги, меча злые взгляды на Мэтта, которых тот все равно не видел, и встревоженно оглядываясь на Карен. — Пожалуйста, Фогги, они не смогут это пропустить. Все очевидно. Речь уже не о травле. Это будет опасно для ее жизни. Не говоря уже о... — Что же ей, в Европу уехать? — всплеснул руками Фогги. — Есть простое решение, ты сам знаешь, Фогги. — Да, простое. Купить итало-английский разговорник и билет в один конец. Фогги знал, что Мэтт имеет в виду на самом деле. Но говорить не мог и не хотел. — Ты должен на ней жениться, Фогги. Фогги шагнул к Мэтту и замахнулся, чтобы дать ему в нос один раз в жизни. Мэтт блокировал удар. — Здесь не до эмоций. Ты знаешь, что я бы поступил так же, если бы был свободен. — Блядь, Мэтт! — Фогги вырвал свой кулак из хватки Мэтта. — Я оплачу Карен хоть пожизненное проживание в Провансе, или во Флоренции, или где она захочет, только продавать свою душу как-то не готов! Да и ей ее душа пригодится! — Фогги, ты сам знаешь, что в этом предложении нет ничего оскорбительного. Ты последний ее друг на всем белом свете. Так поступи как настоящий друг. В том-то и дело было, что не был Фогги ей никаким другом. Его не было рядом, когда он был нужен. Он не спас ни ее от Фрэнка Касла, ни Фрэнка Касла от тюрьмы. И его чувства к Карен дружескими назвать никак нельзя было. Он любил ее с того чертового и прекрасного вечера, когда они пьяные гуляли по улицам Адской кухни, и стучались в дверь к Мэтту, и перебудили всех его соседей, а Мэтта так и не дозвались. Он любил ее, когда она встречалась с Мэттом Мердоком (безнадежные отношения), и тогда, когда она сбежала с Карателем (вообще полный абзац). Он любил ее, запихнув свою любовь в самый дальний и глубокий карман в своем сердце и не позволяя думать об этом даже самому себе. Он не был верным рыцарем Карен, он не служил ей издалека. Он заставил себя забыть неудачника Фогги, который только и может, что мечтать о сияющей Карен Пейдж. Он заставил себя поверить, что он — успешный мистер Нельсон из фирмы Джери Хогарт, что он встречается с Марси без одежды по своему желанию, что он теперь циничен и крут настолько же, насколько крута сверхлегкая алюминиевая клюшка, которой он играл в гольф с партнерами, и это объективная реальность. Но теперь, после процесса над Карателем, когда понятие объективной реальности съежилось до размеров наперстка, Фогги знал одно — он любит Карен, вот эту Карен, которая на него ни разу не взглянула за три недели, потому что каждый раз слезы застилали ей глаза — и что он никогда не воспользуется ее безвыходным и отчаянным положением, чтобы заполучить ее себе. — Без души вполне можно прожить, Фогги Нельсон, — возразила проклятая Наташа Романова, пауком скользнувшая в офис. На ней был костюм сицилийской вдовы: черное корсетное платье в обтяжку с маленькими рукавчиками, черная шляпа, закрывающая пол-лица, каблуки: измерению не поддаются. Фогги постарался не думать, с чьих похорон она явилась в таком виде и кого на этих похоронах убила. Возможно, прямо сейчас в ее сумочке лежали ядерные коды какой-нибудь небольшой страны. — А вот если Карен Пейдж застрелит какой-нибудь сумасшедший, ты ее уже не спасешь. — Можно, блядь, чуть потише, миссис Мердок? — отыгрался на ней Фогги, оглядываясь на Карен, но та больше не плакала — просто сидела, уткнувшись лицом в руки. Ее плечи не дрожали, застывшие, будто безмерное горе придавило их всей своей громадой. — Мэтт, ты с Наташей об этом заранее договорился? — Это была ее идея, — не теряя концентрации, ответил Мэтт. — Тогда мое «нет» еще более решительное, чем раньше. Наташа прошагала к Карен и присела перед ней. Коснулась руками в коротких перчатках рук Карен, прижатых к лицу. — Карен, это мой тебе безрадостный подарок, от женщины женщине. Ты одна должна решить это, а не Мэтт, не Фогги, не Фрэнк Касл в твоем сердце. Ты должна решить, как будет лучше. Сегодня ты супергерой. — Наташа потянулась и прошептала что-то Карен на ухо. И тут Карен отняла руки от лица. И посмотрела на Фогги. У нее были красные опухшие глаза, но она видела его ясно, и Фогги показалось, будто его выхватил беспощадный луч прожектора посреди сцены, а он забыл все слова. — Значит, ты, Фогги, позволишь мне уничтожить твою жизнь? — спросила Карен пугающе ровно. — Мою? — всплеснул руками Фогги. — Да это твою жизнь, Карен, все уничтожают! Фрэнк Касл, пресса, народ, Мэтт, Наташа, а теперь еще и я! — То есть ты готов жениться на мне? — Я готов на что угодно для тебя, Карен Пейдж, — в сердцах сказал Фогги. Наташа поднялась, излучая утверждение свершившегося, и увела Мэтта за руку. Карен так и сидела, глядя на Фогги, будто видела его насквозь. — Ты же понимаешь, что меня похоронили вместе с ним, — проговорила она. — Что я не буду тебе хорошей женой. — Я готов сделать все любым способом, каким ты скажешь. Если мы поженимся, все будет только так, как ты захочешь. Все. Но не говори никогда, что тебя похоронили. — Бедный Фогги, — проговорила Карен, глядя на него будто издалека. — Бедный мишка Фогги. У Фогги сил больше не было. Он взял стакан и швырнул его на пол; стекло разлетелось вдребезги. Карен коротко вздрогнула, но не испугалась ни капли. Она была такой же ненормальной, как ее Касл, как Мэтт, как Наташа. Вот в чем было дело. А Фогги был здравомыслящим Фогги, земным Фогги, Фогги из соседнего двора. И Фогги это устраивало. И Фогги порядком достало, что все вокруг него живут будто в древнегреческой трагедии, а его считают недостойным попасть в водоворот рока и проклятий. Он не собирался играть в трагедии. Он собирался разозлиться как следует, потому что давно пора. — Ты когда-то была такой же случайной пассажиркой в этом супергеройском поезде без тормозов, как и я. А теперь танцуешь прямо на крыше поезда, несущегося двести миль в час. Я не прошу тебя сходить на станции. Танцуй сколько хочешь. Но чтоб ты знала, я тебя жду в вагоне-ресторане, и ужин на столе. — Я знаю, Фогги, — сказала Карен и снова залилась слезами — не беспомощными, но слезами осознания. — Я правда тебе благодарна. — Какой я идиот, — выругался Фогги. — Теперь ты опять из-за меня плачешь. Ты заканчивай с этим, ладно? Он подошел к Карен — чтобы похлопать ее по плечу? дать платок? — но тут она порывисто поднялась навстречу и спрятала голову у него на груди. Фогги неловко гладил ее по спине, по волосам, пытаясь держать руку как-то отдельно от нее. Карен сводила его с ума даже такая, и, может, особенно такая. Даже теперь от нее пахло вербеной, сладкой и с чуть грустной горчинкой, пахло чистым белым льном и совершенством. Но с каких пор Фогги полюбил безнадежных девиц? И с каких пор мишке Фогги достаются те, кто на свете всех белее, всех Офелий да грустнее? Первые недели супружества обещали осадки в виде нескончаемых слез. *** Фогги Нельсон, партнер в фирме «Нельсон и Кеннеди» с офисом в Эмпайр-Стейт-Билдинг, неоднократный «Адвокат года», счастливо женатый тринадцать лет, с загородным домом в Хэмптонсе, бла-бла-бла, должен иметь веские причины, чтобы оставить коллекционное виски и приятный сумрак лимузина. Глубоко вдохнуть, прежде чем отправиться в бар «У Джози», как в старые добрые, со всеми его прелестями в виде традиционно отстойной выпивки и замызганных столов. Пожалуй, исчезновение жены — одна из таких причин. Мапон за бильярдом, как всегда, когда она не занимается какими-то темными делами, которые испортили бы Фогги аппетит, если бы он спросил о них. Поэтому он не спрашивает. — Ты распугиваешь посетителей, — смеется Мапон. — Я слышу, как хрустит твоя рубашка. И как блестят золотые запонки. И как Omega тикают... если их стащат, я тебе скажу. — Хорош, ладно. Я куплю тебе херового эля, идет? Потому что другого здесь все равно нет. Мапон не отказывается. Она по-паучьи сплетает ноги вокруг ножек стула, а вот Фогги уже тяжеловато взгромождать свое увесистое тело на барный стул. Он тяжело ерзает на сиденье, будто пытается собрать себя по кусочкам. То, как на него смотрят слепые стекла очков Мапон, заключающие в себе все тайны и ничем не делящиеся, почему-то больше напоминает ему непроницаемое лицо Наташи, а не Мэтта. Хотя он и поладил с Наташей в конце концов, все же ему было бы уютнее здесь со своим старым другом, а не со шпионкой в латексе, которую Мапон так сильно ему напоминает. Все поворотные точки в его жизни связаны с этими женщинами из Романовых: тогда Наташа сладила его жизнь, а сейчас Мапон, возможно, скажет нечто такое, что эту жизнь безвозвратно уничтожит. — Карен попросила подругу присмотреть за Наташей и исчезла, — говорит Фогги. — Мне пора думать, что Каратель ее похитил? — Ты следишь за женой? — Я за информацией пришел, а не за советами, уж прости. — Я бы дала ей немного свободы, — отвечает Мапон. — И поняла бы, что спящая царевна прекрасно может сама себя похитить. А также то, что, если она будет с Фрэнком, он ее в обиду не даст. И убережет от всего. От себя самой в том числе. — Черт побери, и я должен полагаться на то, что человек, отсидевший тринадцать лет в Рафте, позаботится о... — Фогги. Я знаю, как это непросто. — Нет, не знаешь. — Когда мама думала, что я становлюсь слишком похожей на Стика, она выгоняла папу. — Голос Мапон становится почти чужим. — Она думала, что Стик скорее проснется во мне рядом с Мэттом Мердоком, которого знает. Скорее проснется от тренировок, от разбитых костяшек и ободранных коленок. И папа без нас тосковал, безмерно тосковал, так, что сходил с ума и делал то, за что себя потом не мог простить. А потом, когда мама узнавала, что он был с Электрой, или с Тифозной Мэри, или... И принимала его обратно — Наташа Романова да Мэтта Мердока, избитого в кровь, и он клялся, что не будет ей изменять, и что не будет меня учить боксу, и не будет ничего... — голос Мапон сердито срывается. Фогги смотрит на нее. В ее очках мигают алые огоньки от барной стойки: движение в неподвижном стекле, и ему кажется, будто она моргает, пытаясь сдержать слезы. — Боже, Мапон. Он кладет свою большую ладонь на ее маленькое, острое, голое плечо. Черная майка с узкими лямками кажется паутинкой, что не согреет Мапон. Она на секунду касается руки Фогги своей, прежде чем скинуть ее. — Я этого не говорила. А ты этого не слышал. Но все дело было именно в этом. В Стике. Во мне. Так что я знаю, каково это. — Она вытирает рукой под носом, хотя Фогги не видит слез на ее щеках. — Папа возвращался, Фогги. И Карен вернется. Ты и дети — ее семья. Я это знаю. И она это знает. Фогги шумно выдыхает. — Запивай свою тоску, Фогги, — советует Мапон. — Здесь как раз настолько херовый эль, насколько тебе херово. А лучше скажи тост, тебе это всегда хорошо удавалось. — Я пью за Мэтта чертова Мердока, — храбро говорит Фогги в отчаянной попытке поднять настроение если не себе, то Мапон Романовой. — Спасибо тебе, Мэтт, за то, что впутал меня во все это. — Папа ведь знал, что Фрэнк рано или поздно сбежит, — отмечает Мапон, воздевая стакан. — Да, спасибо, что знал это и не предупредил меня, Мэтт. — Она к тебе вернется. — Мапон залпом допивает свой стакан. — Она всегда возвращалась. — Но он еще ни разу не сбегал, — грустно отвечает Фогги.