Пыльная дорога к звездам

      — Боец, ты чего такой хмурый, болит? — по-свойски обратился Ткачев к расстроенному Зимину с перебинтованной рукой.       — Да не, — шмыгнул носом Сашка, — обидно просто. Сказали, руку не беспокоить, не делать ничего…       — А чего обидного-то? — удивился Паша. — Каникулы же, на физру ходить не надо, уроки делать не надо…       — Вот именно, — вздохнул Зимин, — каникулы. Нет бы это раньше случилось, тогда бы и освобождение дали, и на уроках писать бы не пришлось…       — Саш, тебе что больше обидно, что от школы сачкануть не получилось, или что теперь за компьютером целый день просидеть не удастся? — поддела бледная до синевы Ирина Сергеевна.       — И то, и другое, — бесхитростно сообщил ребенок и первым полез из машины. Ирина осталась в салоне и, повернувшись к Ткачеву, мягко коснулась ладонью плеча.       — Паш, спасибо тебе, то, что ты сделал, это… Ты сегодня моему сыну жизнь спас, я тебе теперь до конца жизни обязана, — произнесла как-то тихо и очень беспомощно. Паше под ее потерянным, полным благодарности взглядом стало не по себе.       — Ирин Сергевна, да ладно вам, — пробормотал, смешавшись. — Все как-то само собой получилось… Чего вы на меня смотрите, как на героя, так бы любой нормальный человек поступил… Зимина криво усмехнулась, отведя глаза.       — В том-то и дело, Паш, что не каждый. И если уж я твой должник, может, что-то нужно? Ну, не знаю, там отпуск подписать, по работе что-то решить… А хочешь, я тебе премию выпишу? Растерянное лицо Ткачева вмиг залило краской.       — Ирин Сергевна! — вспыхнул сердито. — Ну вы чего говорите такое, какая премия?! Вы думаете, я из-за этого!..       — Прости, прости, не хотела обидеть, — еще больше смутилась подполковник; нервно поправила выбившийся из прически завиток. — Но должна же я тебя как-то отблагодарить… Ну давай хоть я тебя чаем напою? От мысли, что снова окажется в святая святых — квартире начальницы, в груди вдруг что-то странно-волнительно трепыхнулось — как будто на глазах рушился очередной барьер, как будто оставалась позади еще одна граница… граница, отделяющая от чего-то запретно-непозволительного, недопустимого, но столь сладостного…       — А не откажусь, — выпалил Паша, прежде чем успел себя остановить. Ирина Сергеевна, улыбнувшись какой-то незнакомо-мягкой улыбкой, кивнула и взялась за ручку двери. А Ткачев, глядя на солнечные искры в рыжих волосах, запоздало подумал, что позволяет себе слишком много, не позволяя при этом совсем ничего… Одним чаем, конечно, не обошлось. Хотя сначала Ирина Сергеевна, как и обещала, разлила по чашкам ароматный черный чай, отдающий мятой и смородиновым листом; потом вынула из духовки абрикосовый пирог, восхитительно пахнущий горячим тестом и ванилью. Но когда Сашка, слопав три куска подряд, убежал в свою комнату звонить друзьям, чтобы похвастаться своими приключениями, Зимина, покосившись на дверь кухни, извлекла из верхнего шкафчика бутылку хорошего коньяка. И то верно, стресс после таких событий следовало снимать чем-то покрепче.       — Паш, ну тебе точно ничего не надо? — в который уже раз переспросила Ира, сделав внушительный глоток. — Ну хоть больничный возьми, ты ведь тоже пострадал…       — Да не, не надо, — легкомысленно отмахнулся Ткачев. — Врач сказал, ушиб просто, скоро пройдет. А так у меня все равно выходной завтра, посижу дома и нормально.       — Уверен?       — Да уверен, уверен. — И тут же лукаво улыбнулся: — Хотя кое-что могу попросить? Зимина вопросительно вздернула бровь, смотря настороженно.       — Можно мне еще пирога? Уж очень он у вас вкусный. Украдкой наблюдая за Зиминой, пока она разрезала пирог, раскладывала куски по тарелкам, доливала коньяк в бокалы, Ткачев все никак не мог избавиться от неизведанного прежде светлого, радостного, солнечного ощущения где-то под ребрами. Такая… господи, блин… Какой грозный подполковник? Какая суровая начальница? Сейчас, с этой своей строгой прической, в легком зеленом, по-летнему летящем платье, здесь, на этой уютной кухне, где пахло выпечкой и пряно-сладкими духами — здесь и сейчас она была просто женщиной. Женщиной, к которой его пока еще неосознанно, но уже совершенно непреодолимо тянуло.