Вот уже неделю Ирина никуда не выходила одна. Ткачев и Савицкий охраняли начальницу по очереди — объявившийся в их районе наркоторговец, не сумев договориться с Зиминой, сначала просто угрожал, потом и вовсе подослал к ней кого-то из своих людей — тот подкараулил подполковника у подъезда и, прижав к горлу нож, доходчиво объяснил: если начальник ОВД не закроет глаза на их деятельность, отделу скоро придется искать себе нового руководителя. Мало ли что может случиться с женщиной, возвращающейся домой поздно вечером в гордом одиночестве…
В такой ярости Паша не видел Ирину Сергеевну никогда прежде — даже история с педофилом, орудовавшим на улицах, ее скорее испугала, чем разозлила. Но когда дело коснулось не сына, а непосредственно ее самой, на смену страху пришел гнев. Сам Паша, когда услышал эту историю, испытал такую бурю чувств, что даже опешил — был и запоздалый испуг за нее, и ноющая тревога, и глухая, все застилающая злость…
Оставаться наедине с Ириной Сергеевной было одновременно и пыткой, и невозможно-сладостной радостью: украдкой смотреть на нее, пока она дремала в машине или листала какие-то документы; открывать перед ней дверцу, ловить редкие улыбки и усталые взгляды, о чем-то говорить. Быть так близко — и оставаться при этом столь недостижимо-далеко… А уж когда Зимина уже по привычке приглашала его зайти на чашечку чаю, у Паши появлялось отчетливо-острое чувство, что стоит на самом краю — еще немного, еще чуть-чуть… Каждый раз, невольно натыкаясь взглядом на злополучное зеркало, вспоминал, смущался как мальчишка и молился, чтобы Ирина Сергеевна ничего не заметила… Не смел, никаким образом не смел подумать о чем-то неправильном, запретном относительно нее — но перед глазами, как сейчас, стоял залитый приглушенным светом угол комнаты — и она…
— А сын ваш где? — спросил, только чтобы не молчать — в затянувшиеся паузы мысли то и дело ускользали совсем не туда.
— Отправила в Сочи с бабушкой. Лето на дворе, не сидеть же ему в городе, а я еще неизвестно когда в отпуск выберусь. Да и с такими событиями… — помрачнев, замолчала. Сделала глоток вина и задумчиво уставилась в черный прямоугольник окна.
День сегодня выдался суетливый, нервный — Ирина постоянно была в разъездах, с кем-то ругалась по телефону, устраивала разносы — сначала досталось пэпээсникам, помявшим какого-то важного, но бухого в хлам типа, потом огребли следователи — что-то крупно накосячил начальник отдела. Так что, как ни крути, а расслабиться было нужно — и Паша с удовольствием составил компанию подполковнику, удивленно-волнительно подумав, насколько ему приятно ее общество, и неважно, говорят они о чем-то или просто молчат. Он знал, какой суровой и жесткой, непримиримой и грозной она бывает — но в редкие минуты затишья рядом с ней становилось так радостно, так легко… Властная, нетерпеливая, строгая на работе, вне службы она становилась совсем другой — и чем больше Паша находился с ней рядом, тем сильнее пьянило это светлое, теплое, похожее на свежий весенний ветерок чувство. Она вся была будто солнечное дыхание — невероятно обаятельная, немного забавная, удивительно простая, несмотря на погоны и должность. И притягательная, какая же притягательная — нет, не в том смысле, который он привык вкладывать в это слово в отношении молоденьких раскованных девчонок, — это было притяжение совсем иного толка. Тяга быть с ней рядом, незаметно ею любоваться, невзначай коснуться ладони или плеча, вдохнуть терпко-жаркий аромат духов, улыбнуться на ее шутку… Необъяснимо-волнующе, бесконечно-сладко — что, что это было? Паша не знал. Да это и не было важно.
Важно было совсем иное — эти крошечные золотые крупицы их светлой и тихой близости.
***
Савицкий позвонил в самый неподходящий момент — Паша как раз увлеченно возился с пуговицами на блузке своей новой знакомой. Девица представилась не то Машей, не то Дашей, но Ткачев, если честно, даже не запомнил — с энтузиазмом изучал все интересности фигуры, скудно скрытой короткой юбкой и чисто символической кофточкой.
— Ром, ты обалдел? — возмутился Паша, услышав просьбу друга. — У меня, между прочим, официально выходной!
— Ткач, ну будь ты человеком, — взмолился Рома. — У нас с Леной сегодня годовщина, а у меня все из головы вылетело… Если забью на дату, Лена меня заживо съест, как ты потом без напарника? Тем более, — не удержался от подкола, — у вас с Зиминой вроде как контакт, вот и проведете время вместе.
— Да иди ты! — незамедлительно взъелся Паша. — Контакт, блин! Я тебе завтра устрою контакт… Сам будешь бомжей по краже опрашивать, понял?! — Немного остыл и уже спокойнее осведомился: — Куда подъехать?
— Зяма пока в СК, — отчитался Савицкий. — Через полчаса собиралась освободиться.
— Понял, — буркнул Паша и уже без всякого интереса повернулся к обиженно надувшейся девице. — Ну, ты это, извини, такая работа…
— Да пошел ты! — отреагировала девчонка, как он совсем недавно. — Вот с работой своей и трахайся! — выпалив напоследок пожелание, выскочила из квартиры, как следует шарахнув об косяк дверью. Ткачев только вздохнул. Ну, Савицкий, удружил…
***
Что заставило его войти в здание вместо того, чтобы просто дождаться начальницу в машине, Паша и сам не знал. Но когда выходили из комитета, Ткачев по привычке первым шагнул по ступенькам — и тут же замер: точка лазерного прицела солнечным зайчиком мелькнула на тяжелой двери. А дальше все закрутилось так стремительно, что не было времени испугаться — метнулся назад, отталкивая Зимину и прикрывая ее собой, а через секунду пуля вошла в дверь точно там, где стояла начальница.
— Ирин Сергевна, вы как?
Спросил и тут же себя обругал: просто гениальный вопрос, если учесть, что час назад ее едва не застрелили.
— Нормально, — как-то заторможенно отозвалась Ирина, возясь с ключами.
А ему стало тихо-тихо и почему-то больно-больно: смотрел на ее неестественно-прямую спину, на подрагивающие пальцы, а перед глазами флешбэком рвались одни и те же кадры: огонек прицела, массивная дверь, затоптанно-пыльное крыльцо комитета, выстрел, запоздавший всего на миг…
Под ребрами разлилась странная мертвящая пустота, а в груди, наоборот, стало нестерпимо-горячо и громко — сердце, только что, казалось, не бившееся, загрохотало набатом.
— Ирина Сергеевна…
В голосе прорвалась встревоженная хриплость — он и сам не понял, каким страхом коротнуло в тоне. Но зато Зимина все уловила — резко обернулась, ввинчиваясь в его лицо недоуменным взглядом.
— Паш?..
Кровь шумела в висках. Перед глазами вдруг все поплыло — размылся фокус, исчезли стены, лестничный пролет, ступеньки… Сейчас Паша видел лишь ее глаза — ее невероятные солнечно-карие глаза, в которых льдинками бился недавний испуг.
— Ирин…
Впервые с того далекого вечера — не официально-скомканно, а так естественно-просто.
Едва слышно.
Два шага.
Ладонь к ее щеке осторожно. И уже не растерянно-тихо — обжигающе-жарко:
— Ирин…
Снова остановилось сердце — от жадной опьяненности, вдруг всколыхнувшейся неизведанной нежности, от осознания невероятно-томительной хрупкости. Он снова не знал, что это за звенящее ощущение взрывается в груди — но он точно знал, чего ему сейчас невыносимо-болезненно хочется больше всего.
Медленно наклонился к ее губам — и все окончательно перестало иметь значение.
