***
Когда хлопнула дверь, Ирина даже не вздрогнула. Она знала. Она чувствовала, она была уверена, что это случится. Он не мог не прийти — и хотя она усиленно выдерживала дружески-нейтральный спокойный тон этого вечера, все равно в глубине души знала — напряжение, копившееся в воздухе, обязательно грянет взрывом. И вот… — Ирин… Напряженно-ласковый негромкий голос, сбитый болезненной хрипотцой, прошелся разрядами тока. Ирина резко села, придерживая сползающее одеяло, как будто пыталась защититься от происходящего; показалось, что воздух вокруг раскалился до предела — вот-вот посыплются искры. — Не отталкивай меня. Пожалуйста. Ее оглушило. Этим вывернутым наизнанку отчаянием, этой невыносимой горькой тоской — понимал ли он сам, что сейчас чувствует? — Паша… От его голоса, от его интонации, от его близости — он сел совсем рядом, касаясь ее плечом — ее тряхнуло так, будто под кожей пропустили электрический разряд. И ощущение было точно таким же — будто разом парализовало способность сопротивляться, возмущаться, протестовать. А он уже наклонился к ее губам — лихорадочно-разгоряченный, нетерпеливый и такой искренний… На миг одурманило, опьянило желанием сдаться, забыться, забыть. Вспомнить наконец, что бывает и по-другому — восхитительно-сладко, будоражаще, чисто… Искренность. Абсолютная, обезоруживающая искренность, честность — это ее и остановило. Она не имеет права с ним так поступать. И портить единственно настоящее, такое чистое и прекрасное, после всего произошедшего с ней просто не имеет права. Он не заслужил, чтобы она так с ним поступала. — Не надо. Не надо, Паш… Голос надломился отчаянной нежностью и неизмеримой, зашкаливающей болью. Мягко коснулась ладонью щеки, скользнула кончиками пальцев — и столько в этом простом, совершенно невинном жесте было нежности и одновременно нестерпимой муки, что Паша невольно содрогнулся, ощущая эту боль как свою собственную. — Не надо, — еще тише повторила Ирина Сергеевна — а он так и застыл, обожженный этой необъяснимой мукой, не в силах что-то сказать, о чем-то спросить. Он не понимал, что происходит с ней — но понял, что эта боль разделила их вдруг и безжалостно. Наверное, насовсем.У черты
20 мая 2021 г. в 20:02
Глухо, оглушительно-громко стучали в тишине охрипшие часы — и в унисон, сбиваясь с ритма, бешено грохотало сердце. Где-то в глубине квартиры тихо хлопнула дверь ванной — и Пашу тут же бросило в жар. На миг обожгло шальной мыслью — плюнуть на все, подняться, зайти следом за ней… Ткачев сцепил зубы до боли, сжал кулаки. Идиот, господи, какой же он идиот! Напридумывал себе невесть что… А ведь она не дала ему ни единого повода подумать о чем-то недопустимом, оставаясь спокойной, доброжелательной, отстраненной — как будто между ними и не было ничего. Хотя сейчас ему все отчетливее казалось — и правда не было, это все его сумасшедшие, больные фантазии.
Двинулся, и правда окончательно двинулся!
Рывком перевернулся на бок, крепко зажмурившись — но стало только хуже. В распаленном, обезумевшем воображении вспыхивали рваные кадры — волнующе-плавные линии тела, рыжие локоны на фоне мраморно-светлой кожи, мягкие сочные губы, искрящиеся теплой насмешкой глаза… Это казалось чем-то нереальным, запредельным, неестественным даже — это сжигающее изнутри непреодолимое притяжение. Что-то гораздо более сильное, горячечное и совершенно необъяснимое — эта лихорадочная жажда близости; не просто близости в ее физическом смысле, а той настоящей близости, которую узнал впервые лишь рядом с ней. Смешно… Сколько было у него девушек, сколько было непродолжительных романов, скоротечных интрижек, мимолетных связей — но такая буря эмоций нахлынула впервые. Как будто все те чувства, не раскрывшиеся, не осознанные, не понятые, накопившись, обрушились девятым валом, оглушая невиданной силой. Но разве мог он знать, впервые увидев ее тогда в коридоре отдела, куда занесет их водоворот судьбы; и уж тем более не мог и представить, что именно эта женщина разом перевернет в нем все…
Он слышал, как снова скрипнула дверь, как мимо гостиной прошелестели шаги, как хлопнула дверь спальни — и, словно пребывая в каком-то оцепенении, медленно поднялся, вываливаясь в коридор. В висках стучала закипевшая кровь; словно плотным сладким туманом заволокло сознание. В голове загрохотали отчаянно-больные обрывки мыслей.
Ну и пусть! Пусть она прогонит его, пусть назовет самыми последними словами, пусть скажет, что между ними никогда ничего больше не будет! Пусть! Но он должен, просто обязан рискнуть — потому что больше невыносимо ощущать эту стену, что она возводит вокруг себя с каждым днем…