***
Домой возвращалась обыденно поздно — настолько вымотанная и загнанная, что на эмоции уже не осталось сил. Слишком много всего навалилось: новые проверки надоедливых прокурорских, Кузнецов со своими домогательствами, угрозы от Грушина… А под занавес — несчастье с Пашей… Снова захотелось расплакаться — и чем отчаянней, тем лучше. Только слез не было. Не осталось — выплакала все, когда, вернувшись из больницы, застала у себя дома Кузнецова. Вдруг стало все равно — да пусть делает что хочет, пусть отправляет свои записи куда вздумается, пусть показывает кому угодно — ей абсолютно-все-равно. Но он, кажется, что-то почувствовал — и впервые не стал давить, позволил ей напиться, посоветовал вызвать на всякий случай к подъезду патрульных и уехал. А она наконец за долгое время позволила себе истерику — громкую, надрывную и совершенно бессмысленную… Виновников ДТП так и не нашли. Камер возле бара, где в ту ночь напивался Ткачев, не имелось, свидетелей не нашлось тоже. Опера прошлись по мастерским, в первую очередь самым сомнительным, но автомеханики открещивались как один: ни ночью, ни на следующее утро, ни даже позднее никто машину после аварии на ремонт не отдавал. Записи с ближайших камер тоже ничего не дали — автомобиль будто провалился сквозь землю. Тупик. Найти виновных они так и не смогли, а Ткачев, между тем, в сознание так и не приходил. И, вспоминая тот чертов вечер, Ирина с горечью признавала: в том, что случилось с ним, целиком и полностью ее вина. Если бы он не увидел ее с Кузнецовым, если бы не пошел в тот гребаный бар… Это убивало ничуть не меньше, чем полное, абсолютное бессилие — она ничего не могла изменить, она ничем не могла ему помочь, и даже найти виновных в случившемся не могла тоже. И вдруг Кузнецов со своей непрошенной помощью… Вот уж действительно — откуда не ждали. Очутившись в квартире, долго сидела, не зажигая света и не двигаясь. Невыносимая тяжесть всех этих долгих дней вдруг навалилась разом, не давая нормально вдохнуть. Еще немного, еще чуть-чуть… Последняя капля — и она больше не выдержит. Сломается безвозвратно. Механизм, не подлежащий восстановлению… Где-то далеко, за границей реальности, требовательно затрещал звонок. Двигаясь рвано, ломано, будто на автомате, Ирина нащупала телефон, дернула трубку. — Ирина Сергеевна, это из больницы, — впился в сознание чей-то пронзительно-звонкий голос. — По поводу пациента Ткачева. Вы просили сообщить… Сердце страшно рухнуло куда-то вниз. — Я слушаю, — хрипло, с трудом, сквозь спазм в горле выговорила Ира. — Положение очень серьезное. Может потребоваться операция. Сумма… Ирина медленно сползла на пол, прижимая к груди телефонную трубку и чувствуя, как густая, вязкая темнота наплывает со всех сторон. Как же она устала…Откуда не ждали
4 июня 2021 г. в 20:15
— Я тебе помогу, Иришка.
Прохладные руки нахально нырнули под накинутую простыню — но Ира резко отодвинулась, плотнее закутываясь в прохладную ткань.
— Чем? — бросила сухо, потянувшись к бокалу с вином.
— Найти тех, кто наехал на твоего Ткачева, — безмятежно отозвался Кузнецов, вальяжно откинувшись на кровати.
Рука дрогнула, вино потекло по светлому шелку ассиметричной кляксой. Ирина с трудом сглотнула, облизнула пересохшие губы.
— Зачем? — спросила тихо.
— Ириш, я же обещал тебе выполнять любой твой каприз, — с самодовольной усмешкой отозвался майор после паузы. — А я слов на ветер не бросаю. Если уж тебе так хочется защитить своего ручного песика… Что ж, пожалуйста. Кое-какие связи у меня есть, да и отец, думаю, помочь не откажется. Найдем этих придурков в два счета.
Ирина сжала бокал так сильно, что по тонкому стеклу змейкой пробежала узкая трещина.
— И что… что я тебе буду должна за это? — спросила прерывающимся голосом. Вдруг показалось, что, несмотря на распахнутые настежь окна, в спальне стало невыносимо душно.
Кузнецов сел у нее за спиной, обнял сзади, прижимаясь всем телом.
— Брось, — ответил с усмешкой. — Какие счеты между своими?
А Ирина, до боли прикусив губу, с горькой насмешкой подумала о том, что даже у его самовлюбленности есть свои плюсы — Кузнецов даже не рассматривал Пашу как соперника, искренне уверенный, что между ними ничего не может быть.