***
По дороге к месту назначения Ли заходил в различные магазины и немного смущал продавцов своими покупками, которые включали в себя препаровальные иглы, канцелярские булавки, пинцет, ножницы, кальку и несколько эксикаторов*. *эксикатор — сосуд, в котором поддерживается определённая влажность воздуха, изготовленный из толстого стекла или пластика. Хенвон боялся задавать лишних вопросов, потому просто молча наблюдал и следовал за парнем, подобно новорожденному щенку, который тянется к своей матери. Откуда это чувство привязанности, если они знакомы несколько дней и практически не разговаривали? «Неужели я чувствую это из-за ‘Амура и Психеи’?» — размышлял Хенвон, параллельно наблюдая за тем, как писатель аккуратно разворачивает только что купленную газету и что-то с интересом рассматривает в ней, — «Тогда как возможно настолько сильно привязаться к автору после прочтения его произведения? Ли Минхек ничего особо о себе и не рассказывал, но почему у меня такое чувство, будто я его хорошо знаю? Даже слишком хорошо…» — О чем-то задумались? — внезапно появившийся перед глазами Минхек прервал чужие мысли щелчком пальцев и улыбнулся своей привычной серой улыбкой, — Мы сейчас идём в сторону пекарни, не хотите заглянуть домой? — продолжил Ли, после того, как его вопрос проигнорировали долгим молчанием. — Вы же знаете ответ. Зачем тогда спрашиваете? — Хенвон уставился в широкие зрачки писателя, вновь пытаясь найти в них ответ на свой вопрос о привязанности, но они по-прежнему были притягательно пусты. — К сожалению, я не умею читать чужие мысли, иначе бы не спрашивал… — Минхек отстранился и прошёл вперёд, ступая на территорию изученного за столь короткое время вдоль и поперёк парка. «Лжец…» — повторял в своей голове Че, продолжая идти за парнем и держать дистанцию в несколько метров, чтобы не развивать начатый разговор. Спустя продолжительное время ходьбы Минхек остановился недалеко от церкви, в которой двое парней провели всю предыдущую ночь, а затем он свернул газету, чтобы та не намокла от начинающегося редкого дождика. — Вы помните что-нибудь о вчерашнем вечере? — вдруг поинтересовался писатель и повернулся лицом к Че. — А Вы меня, видимо, совсем за дурака держите? — Хенвон начинал злиться из-за вопросов, которые задавал Ли, рисуя на своём лице эту нахальную улыбку. — Я просто спросил, ведь все же… Вы чуть не умерли… Че наполнил воздухом легкие, чтобы набраться сил и высказать все своё негодование человеку, который смеет так спокойно спрашивать подобные вещи, но тут же тяжело выдохнул. Он закрыл на несколько секунд глаза и наконец произнёс совершенно спокойным голосом: — Я ушёл из дома, добрался до церкви, нашел в мусорном баке бутылку и разбил ее, запачкал свою единственную белую рубашку кровью, потом появились Вы, у нас был короткий диалог, а дальше темнота и я просыпаюсь в чистой одежде в той самой комнате. Это все, что я помню. — Понятно…— протянул Минхек и вновь продолжил свой путь. Только теперь ускоренным шагом, ведь внезапно настигший моросящий дождик превратился в снег и быстро прогнал всех ненавистников слякоти в помещения. «И что это ещё было за понятно?», — продолжил возмущаться Че в своих мыслях, — «Я ни с кем, кроме Чангюна конечно, никогда не был настолько открыт, а он… Почему он задаёт все эти вопросы, а потом ещё и ведёт себя так, будто ему все равно было на ответ? Зачем тогда вообще спрашивать?..» В сопровождении нескончаемых мыслей молодые люди довольно быстро добрались до пекарни, в которой, кстати, на всех этажах горел свет. Хенвон остановился в пяти метрах и куда-то так пристально уставился, что это привлекло внимание и его компаньона, который тут же подошёл к парню и проследил за его взглядом. Как и ожидалось, за входной дверью стоял Кихен в своём рабочем серовато-бежевом фартуке и с привычным рассерженным выражением лица смотрел через стекло. Звон дверных колокольчиков. — Че Хенвон! — На всю улицу крикнул Ю, а потом сразу же уверенно направился в сторону своего племянника, — Так и знал, что ты даже дня не продержишься один! — тут же Кихен заметил присутствие ещё одного человека, и его тон резко переменился, — Ох, господин Ли, здравствуйте, простите за вчерашнее, я… — Все в порядке, — Перебил Минхек, — не волнуйтесь, вечер прошёл отлично, ещё раз поздравляю с прошедшим… — Простите моего племянника. Он, наверное, кучу проблем Вам доставил? — Ю начинал заметно нервничать, а голос его из грубого, чуть ли не баса, превратился в протяжный мелодичный струнный аккорд. — Совсем нет. Ваш племянник, знаете, довольно милый…— писатель томно посмотрел в сторону своей милой жертвы, а потом, немного помолчав, добавил, — и очень тихий. Хенвон застыл. Он не понимал как нужно реагировать в такой ситуации. И нужно ли реагировать вообще? «В каком это смысле милый? Неужели даже такой, на первый взгляд, адекватный человек относится ко мне, будто я все ещё…? Черт возьми, когда же меня перестанут считать ребёнком, за которым нужен постоянный присмотр и тотальный контроль? Я не милый. Я не ребёнок. И я тихий не потому что застенчивый. Я тихий, потому что не хочу говорить с людьми, которые не хотят меня слушать.» — Он не тихий, а всего лишь не знает манер! — Кихен резко подлетел к племяннику и дал ему достаточно сильный подзатыльник, после чего вцепился в запястье младшего и потащил в дом, — Хорошего дня, Ли, встретимся в понедельник на работе. Хенвон даже не сопротивлялся. Он знал, что сейчас его отведут на второй этаж и будут молча и долго наказывать. Не то, чтобы ему было больно, но и не то, чтобы не было. Он просто терпит, мирится с этим и принимает как должное, потому что, в противном случае, его просто выбросят на улицу, как заплесневелый хлеб, к которому даже птицы близко не подойдут. Глаза парня начали слезиться, он сначала и не понимал из-за чего, пока не обратил внимание на мокрое красное пятно в нижней части ладони, которое становилось больше и ярче с каждой секундой, ведь едва затянувшиеся за ночь порезы начали кровоточить от сильной хватки. Хенвон знал, что если дядя заметит, узнает про это, то ещё сильнее накажет его, будет специально давить на порезы, чтобы было больнее. И будет постоянно повторять: «если ты делаешь себе больно, ожидай большей боли». Потому что это не то чувство, которое само по себе проходит. Потому что боль продолжительна и приумножается. Если у тебя появился за одно мгновение синяк, то он будет болеть неделю, если ты сломал руку, то кости будут долго и мучительно зарастать месяцами, если ты порезал кожу, то шрам поболит некоторое время, но потом будет каждый день напоминать о прошлом и делать в три раза больнее на протяжении всей жизни. Парень попытался остановиться и освободить свою руку, но все было бесполезно, потому что дядя намного сильнее него, да и до входа в пекарню оставалось несколько шагов. Но в одно мгновение у двери оказался сам Минхек. Кихен от неожиданности разжал свою руку, тем самым избавляя несчастного племянника от мучений. — Я забыл Вам сказать, что мы с Хенвоном собирались на одно мероприятие… — Спокойно начал говорить Ли, незаметно перехватывая слабую ладонь парнишки. — Правда? Почему же Вы сразу не сказали? — Кихен нахмурил брови, — Очень жаль, но Хенвон будет немного занят весь день. — Понимаете… дело в том, что билеты уже не сдать. Минхек очень осторожно, держа в своей тёплой руке мокрую ладонь парня, начал отходить от двери, следя за озлобленным взглядом хозяина пекарни. — Что ж, этому ублю…моему племяннику очень повезло, — после продолжительного сопротивления ядовито выплюнул Кихен, — что ему выпала такая возможность именно сегодня… и именно с Вами, — Ю недолго помолчал, после чего выдохнул и наконец согласился — Ладно, хорошего вам дня. И Хенвон, жду тебя дома не позже восьми часов вечера, иначе… Че быстро мотал головой в знак согласия до тех пор, пока Кихен не отвернулся — Простите меня…— оглушительно тихо произнёс парень после того, как его дядя истерично хлопнул дверью и скрылся в тёплой пекарне. — Все в порядке, я сделал то, что должен был. — Минхек снова бросил неоднозначную фразу и улыбнулся. — Я извиняюсь не за это… А за то, что запачкал Вас, простите ещё раз. Ли наконец опустил свой взгляд на их сомкнутые руки и увидел, что теперь на его одежде и коже виднеются темно-красные пятна. Он снова улыбнулся, нежно и осторожно переплёл их пальцы, ускорил шаг, потянул за собой парня, затем перешёл на легкий бег и наконец бросился бежать по узкой улице. А вместе со скоростью бега усиливался и снегопад, оставляя на лице приятную влажную прохладу.***
Сад бабочек Эльфреды Гальнс. — Здравствуйте, — доброжелательно поприветствовал старушку Минхек. Женщина с удивлением посмотрела на двух мокрых, красных и запыхавшихся парней, которые каким-то лешим забрели в это место, куда редко заходят люди старше десяти и младше тридцати лет. — Добро пожаловать, детки, неужто молодежь заинтересовали насекомые? — старушка шуточно ответила парню и стала что-то быстро записывать в своей слегка потрепанной тетрадке на столе. — Видите ли, моя мать тоже коллекционирует насекомых, но она сейчас очень далеко… Поэтому мне не хватает этой… обстановки, — Ли начал разговор, словно с давним товарищем, — а мой друг со мной за компанию… — Какой Вы хороший юноша, — перебила старушка, — и вашей маме очень повезло, что у неё такой сын. После этих слов Минхек с грустью улыбнулся и опустил взгляд. — Как вас зовут-то, детки? — Моё имя Ли Минхек, а друга — Че Хенвон, — писатель протянул две купюры, — держите, — но женщина взяла лишь одну. — Купите на остальное себе чего-нибудь вкусненького, — старушка торопливо записала их имена в пустую за сегодняшний день строчку посетителей и мягко посмотрела на парней, — Вам нужно согреться и высохнуть, а то бабочки не будут на вас садиться. Пройдите чуть дальше, там есть гардероб. — Благодарю, — вежливо поклонился Минхек, а потом вдруг поднял руку Хенвона и показал старухе, — мой друг немного повредился, у Вас не найдётся аптечки? — Конечно. Всегда с собой ношу, а то ведь знаете, старость даёт о себе знать. Женщина вытащила из-под стола небольшой серый сундучок с красным крестом посередине и вручила Ли. Минхек снова вежливо поклонился и потащил Че в гардероб. Парни расположились возле тёплой батареи и в неловкой тишине просидели несколько минут до тех пор, пока писатель вдруг не сказал: — Вы так и будете смотреть в пол? Или может быть скажете что-нибудь? Хенвон не знал что говорить. Он был удивлён абсолютно всему происходящему, а в голове его каждую секунду возникал новый десяток вопросов и предположений в несколько раз хуже предыдущих. — Хорошо, можете молчать, — Минхек нагло положил ледяную руку парня на свою коленку, задрал запачкавшийся рукав и ужаснулся, увидев, что весь белый бинт был в крови. Писатель некоторое время пристально смотрел на Хенвона в надежде, что тот повернётся к нему и произнесёт хоть слово, но никакой реакции не было. Поэтому Ли аккуратно снял грязный бинт и, оторвав зубами марлю, наложил новую повязку. После всех этих непростых процедур Минхек молча встал и вышел из гардероба, направляясь непосредственно в сам сад. Он ушёл в самый дальний уголок, к небольшому пруду, где кормились бабочки. Здесь стоял деревянный стул с большой тарелкой, наполненной ароматными дольками яблок, лимона и апельсина. В этом месте всегда много насекомых и их легче всего поймать… — Ли Минхек, — послышался настойчивый бархатный голос из-за спины. — Да? — тут же откликнулся писатель, застегивая свою большую чёрную сумку подальше от любопытных людей. — Почему Вы так быстро ушли? Минхек медленно подплыл к парню и снова уставился в его блестящие чёрные глаза. — Чего так смотрите? — грубо спросил Хенвон. Он тоже старался сохранять свой псевдо надменный взгляд, но в одно мгновение вся его уверенность улетучивалась в стеклянный потолок сада. Окружающая обстановка заставляла Че задыхаться. Он даже не заметил, что уже несколько минут не может произнести и слова, а только рывками дышит через рот. Всему виной избыток тропического воздуха, с которым до этого момента Хенвон не был знаком. Руки, ноги, лицо — всё вспотело в теплом влажном помещении, из-за чего парень начинал чувствовать себя неловко. Минхек после долгого наблюдения наконец приблизился к мокрому Че, протянул руку к его блестящему лицу и аккуратно убрал прилипшую ко лбу прядку темных каштановых волос, чтобы открыть и без того большие глаза. Эти действия немного смущали, даже в некотором смысле пугали Хенвона, но все, что он смог сделать — это опустить взгляд и всматриваться в свои потрескавшиеся коричневые туфли, продолжая изображать человека, у которого все в порядке. Писатель нежно провёл указательным, средним и безымянным пальцами по щеке парня, после чего добавил ещё мизинец и начал вести кистью по правой стороне шеи. — Не шевелитесь…— шептал Ли, когда остановил свою руку на худом плече высокого брюнета. Хенвон замер так, будто его парализовало. Была ли то сила убеждения писателя, его тропическая лихорадка или же что-то другое — неизвестно, но очевидно то, что с этим ребёнком, и без того напуганным жизнью, начинают происходить странные вещи, которые он более не способен контролировать. Глубокий вдох писателя. И всего лишь одно мгновение, за которое произошло несколько неловких движений. — Космическая Урания, — увлечённо сказал Минхек, когда скромная бабочка наконец переползла на его палец. Круглые сверкающие глаза Хенвона уставились на пестрокрылое насекомое, медленно передвигающееся по изящной руке писателя. — Она прекрасна, так ведь? — риторически спросил Ли, рисуя кистью по воздуху незамысловатый узор, — Бабочка часто воспринимается как символ возрождения и бессознательного влечения к свету. Это насекомое олицетворяет множество богов, которые могут как дарить, так и отнимать жизнь. Исходя из этого, возникло поверье, согласно которому ведьмы обладают способностью превращаться в бабочек. А в китайской культуре это насекомое ассоциируется с бессмертием. Че с завороженным лицом слушал старшего и наблюдал за каждым его движением, — Бессмертием…— повторил за писателем Хенвон и уже хотел подойти ближе, чтобы лучше рассмотреть восьмое чудо света, но Минхек внезапно остановился. Бабочка осторожно переползла в большую тёплую ладонь, которая приятно пахла свежим апельсиновым соком. Минхек мягко улыбнулся. Сначала он посмотрел в детские глаза человека напротив, а потом опустил взгляд на хрупкое существо в своей ладони и в следующую же секунду грубо сжал кулак той руки, в которой и находилась бабочка. — Нет ничего вечного… flashback Пение цикад настойчиво врывалось в приоткрытое окно второго этажа, где виднелась темная макушка курящего человека. — Нет ничего вечного, Минхек. — уверенно произнёс Чжухон, когда сделал последнюю глубокую затяжку сигары. Ли все это время стоял за его спиной и смотрел куда-то вдаль, неловко перебирая спутавшиеся волосы на голове парня. — Хм, я бы с тобой поспорил, — Минхек опустил свою руку на плечи Чжухона, после чего медленно стал вести вниз, нежно касаясь свежих ран и ожогов и доставляя терпимую боль их владельцу, который лишь томно вздыхал от наслаждения — Может быть альгофилия*? *альгофилия — любовь к боли — Может быть… — подтвердил Чжухон и попытался встать со старого скрипучего стула, но писатель тут же надавил на него и парень отставил попытки, — Когда ты закончишь свою книгу…? — вдруг серьезным тоном спросил младший Ли. — Я уже закончил… Эти три несчастных слова звучали как приговор для Чжухона. — Когда? — Пару минут назад. Зрачки Чжухона сузились до размеров ювелирного изумруда. Это был страх, точно страх. Он знал, что рано или поздно это должно было произойти. За одну секунду в памяти начали появляться все дни и моменты, проведённые вместе с его драгоценным писателем. С каждого вечера пятницы по вечер воскресенья. В этой захолустной однокомнатной квартире, где в каждом углу стоят стопки исписанных страниц и непригодных чернильниц. В этом мире, их маленького мире, куда не проникает солнечный свет, а окна открыты только ночью, чтобы проветрить комнату от удушающего запаха воска. Он думал, что этот мир не разрушится настолько быстро. — Так значит… — дрожащим от начинающейся истерики голосом начал Чжухон, — то, что ты сделал несколько минут назад… было расторжением нашего договора? — парень сжал кулак. Минхек улыбнулся, обошёл дрожащего человека и присел на корточки, чтобы смотреть прямо ему в лицо, но как только писатель сделал это, Чжухон сразу же оттолкнул его со всей силы и вскочил со стула. — Я думал, ты сделал это потому что любишь меня! — начал кричать Чжухон, разбрасывая все труды писателя по полу, — Я впитывал каждое твоё прикосновение, потому что думал, что ты по-настоящему полюбил меня, а не как... Минхек мигом подлетел к бушующему человеку и обнял его, чтобы остановить этот беспорядок — Эй, Чжухон, тише. Это нужно было сделать… Даже объятия причиняли Чжухону невыносимую боль, а все раны на его спине начали кровоточить, пачкая руки писателя, — Ты же обещал, что не позволишь этому закончиться, чтобы всегда быть со мной. Если ты расторг договор, значит собрался уходить. Видимо, я был наивным и глупым, раз думал, что взаимная любовь возможна не только в книгах. — То что я сделал… Это было необходимо… — прошептал Минхек, сильнее сжимая в объятиях бывшего вдохновителя. — Ты обманул меня… И все это было только ради книги. Я думал, что мы… что ты… что я хоть что-то значу для тебя. Минхек взял в свои тёплые ладони круглое красное лицо парня и тихо, будто прося прощение, произнёс: — Ты значишь для меня многое, Чжухон, но сейчас ты больше не являешься моей музой, прости за это… — Младший Ли громко сглотнул, продолжая со злостью и разочарованием смотреть в чёрные глаза своего дьявола и слушать эту ядовитую речь, — прости за то, что сейчас ты значишь для меня намного больше. Вот почему я расторг наш договор. — Бред… — прошипел Чжухон, продолжая думать, что писатель таким образом прощается с ним навсегда. И как это принято у добропорядочных людей, утешать напоследок милыми словечками, чтобы раны от предательства не казались такими глубокими. — Я боюсь, что однажды не смогу остановиться и сделаю что-то ужасное, — Минхек провёл костяшками по щеке Чжухона и опустил руки, продолжая с грустью смотреть в несчастные глаза. — Ты только что сделал это… — выплюнул Чжухон и тяжелыми шагами направился к заполненной водой ванне, где ещё недавно его порезы целовал Минхек. Тот самый Минхек. Этот ангельский дьявол, которому ничего не нужно делать, чтобы свести человека с ума, влюбить в себя настолько, что потом хочется глотать шипы ради каждого его поцелуя и царапать до крови стену, чтобы избавиться от этого уничтожающего дикого желания его. — Постой! — крикнул писатель, но Чжухон уже лежал в ванне, держа над водой завершённую книгу ‘Амур и Психея’ и перьевую ручку в свободной руке. конец flashback — Постойте! — умоляюще повторял Минхек, когда Хенвон со всей скоростью бежал по лестнице на чердак, что находится в доме Чангюна. И снова двое людей стоят в этой пыльной комнате, которая со всех сторон пропитана древностью и различными историями. Хенвон остановился у разбитого окна и изо всех сил старался успокоиться, но само присутствие писателя за спиной заставляло нервничать настолько сильно, что дрожали колени, а мысли беспорядочно возникали и исчезали, заставляя голову раскалываться от невыносимой боли. — Зачем Вы это сделали? — слезно шептал Че, продолжая стоять лицом к пыльному окну. — Сделал что? — Та старушка была так добра к нам. Зачем Вы раздавили одну из ее бабочек? Это ужасно. Я не ожидал от Вас таких мерзких поступков. — Вы считаете меня мерзким? — Минхек расстегнул свою чёрную сумку и вытащил из неё три эксикатора, в каждом из которых находилось по одной бабочке, — А теперь? Холодная дрожь пробежала по телу Хенвона, когда он взглянул на метавшихся в банках несчастных насекомых. «Он больной…», — думал Че, — «Начиная с его запутанного библейского романа, продолжая судимостью и заканчивая этим… Он точно больной, иначе никак…» Ли улыбнулся, — Не волнуйтесь, я купил у старухи четыре бабочки, пока Вы истерично бегали по гардеробу. — после этих слов коллекционер поставил эксикаторы на деревянный стол, что стоял рядом с пыльным фортепиано. Хенвон выдохнул, но дрожь и страх его все никак не отпускали. — Я хотел научить Вас кое-чему… — лепетал Минхек, когда пододвигал ещё одну табуретку к столу. За некоторое время коллекционер разложил все нужные предметы, сохраняя интригу и немного пугающую атмосферу. Он выглядел так, будто хорошо знал своё дело. Как обычно выглядят хирурги перед операцией, — Присаживайтесь, — наконец произнёс он и одним движением руки указал Хенвону на стул. — А Вы? — А я сейчас перекрою кислород, после чего тут же сяду рядом с Вами. «Почему же ты не перестаёшь дрожать от каждого его слова? Хенвон, черт тебя побери, ты чуть ли не поклонялся ‘Амуру и Психее’, мечтал встретиться с автором, считал его великим, но что же с тобой теперь стало, когда ты наконец встретил его? Ты боишься? Даже после того, как узнал, что он убийца, ты хотел встретиться с ним. Тебе было тогда все равно на то, кем он является и что он сделал, но именно сейчас стало страшно? Нет? Тогда от чего же ты так дрожишь?» Минхек сделал точно так, как и сказал. Через минуту в том эксикаторе, где коллекционер отключил воздух, бабочка легла на донышко. — Вы только что… убили ее… — с ужасом констатировал факт Хенвон, но потом в его голову вдруг пришло осознание, чем на самом деле он сейчас будет заниматься. — Она ещё не мертва, но скоро будет, — раздражительно милой и неуместной улыбкой засиял Минхек. В следующую секунду коллекционер открыл эксикатор и, с деловым видом надев перчатки, переправил бедное насекомое на расправилку. Когда усики бабочки повисли, Ли наконец прервал недолгое молчание, — Нужно делать это сразу же, как только насекомое умерло, иначе потом расправлять крылья будет сложно, — объяснил коллекционер и принялся за дело. Писатель закатал рукава, обнажая свои татуированные руки, красота которых тут же привлекла внимание Хенвона. — Не отвлекайтесь, — Минхек нежно схватил парня за подбородок, отводя его взгляд от своих рук, — и смотрите внимательно за мной, потому что следующую будете расправлять Вы. Руки Ли грациозно заскользили над телом бабочки, уже приколотой к расправилке. Парень взял две тоненькие бумажки, одну подложил под верхнее крыло, что закрывало нижнее, а другую сверху, чтобы не нарушить презентабельность экземпляра и случайно ничего не повредить. Он придавил концы бумажек, не лежащие на крыле, и начал медленно вести вверх, постепенно открывая голубой узор, что скрывался под чёрным верхним крылышком. Хенвон завороженно следил за каждым малейшим движением писателя и особенно переживал, когда Минхек закреплял булавками концы бумажек, чтобы зафиксировать положение крыльев. После того, как коллекционер закончил свою работу, он интригующе посмотрел на Хенвона, с которым его разделял лишь один десяток сантиметров. — Следующую бабочку поручаю Вам. — Вы шутите? Я никогда в жизни не смогу сделать так аккуратно, как это делаете Вы… — Че уставился на расправленную бабочку, а затем на живую, все ещё мечущуюся в эксикаторе и ждущей своей участи. Минхек вздохнул и произнёс: — Ладно, я помогу Вам начать. Он проделал все те же действия вплоть до того момента, когда тело насекомого лежало приколотое к расправилке. После чего коллекционер встал из-за стола, чтобы не мешать процессу и немного отошёл в сторону фортепиано. Хенвон трясущимися руками подложил бумажку, но случайно задел поверхность крыла и на его пальце остался зелено-чёрный след. — Будьте осторожнее… — предупредил Ли, после чего был вынужден подойти сзади Че и помочь ему. Уверенными тёплыми руками писатель накрыл ледяные пальцы парня и начал осторожно вести ими вверх, тем самым отодвигая крыло. Все обошлось без происшествий. — Видите, это не так сложно, Вам просто нужно перестать нервничать, а то от Вашей дрожи скоро дом рухнет, — шутливо произнёс Минхек. — Я нервничаю не из-за своей неаккуратности, а из-за Вас… Ли улыбнулся. — Неужели я такой пугающий? — потом он пододвинул стул к фортепиано и немного неуклюже сел, — Что ж, ладно, можете не отвечать, я прекрасно все понял, поэтому просто не буду Вас смущать… music: aquilo — blindside Минхек осторожно поднял пыльную крышку музыкального инструмента и постучал по некоторым клавишам, чтобы оценить плачевность его состояния, но все оказалось не настолько плохо, поэтому парень просто начал играть спокойную мелодию. Сила музыки действительно расслабила Хенвона, потому он быстро закончил расправлять бабочку и тихонечко пододвинулся к пианисту, который полностью погрузился в творческую эйфорию. «Есть ли на свете то, чего он не умеет?», — Минхек вновь наглым образом забрался в мысли Че и теперь надолго поселился там, хотя, кажется, он и не уходил из них с первого дня знакомства. С того самого дня, когда Ли оголил свои руки, — «Какие же они красивые… Эти руки, эти чёрные рисунки и зеленое кольцо, которое создаёт впечатление, что он принадлежит королевской крови…», — Хенвон неосознанно положил свою холодную ладонь на прямую спину пианиста, — «Какой же Вы красивый, Ли Минхек, почему я не могу перестать думать об этом? Почему я не могу перестать думать о Вас?». Пианист остановился из-за присутствия чужой руки на своём теле. Он хотел было повернуться, но… «Вы проникаете в мои мысли глубже с каждой секундой, Ли Минхек. Это начинает доставлять мне проблемы. Это нервирует и пугает. Это начинает причинять боль…» — Не останавливайтесь…— прошептал Хенвон и вцепился в белую рубашку писателя с такой силой, будто пытался удержать его в руках, иначе Ли улетит, словно бабочка, за которой ты долго бежал, будто наивный ребёнок, но в итоге эта нежная бестия завела тебя в глубокий лес и бесследно исчезла. По такой нескромной просьбе Минхек продолжил изящно танцевать пальцами по клавишами. К глазам Хенвона подкрадывались слезы, которые становилось все труднее сдерживать. Он крепче цеплялся за белую ткань, но и это стало бесполезным. Первая слеза бегло скатилась по левой щеке парня. Он не знал как это остановить, да и вряд ли есть смысл пытаться, если из этого все равно ничего не выйдет. «Я помню, что ты пытался научить меня играть на пианино, Чангюн, прости, что я такой бездарный ребёнок. Прости, что я доставил тебе много проблем. Прости меня за все и уйди из моих мыслей, прошу тебя… Зачем ты вообще приходишь именно тогда, когда я пытаюсь быть счастливым без тебя? Почему я опять вижу твоё лицо, почему я до сих пор думаю о тебе? И почему твой образ сменяется этим сумасшедшим писателем? Может это я снова схожу с ума…? Верно, я же ничтожество. Тихое, бездарное, противоречивое ничтожество. Я не достоин того, чтобы со мной разговаривали такие люди, как Чангюн и писатель. Я не заслуживаю даже находиться рядом с ними. Уж лучше мне в самом деле сойти с ума. Уж лучше снова погрузиться в то безумие, от которого я так долго пытался вылечиться ». Хенвон ненадолго отпустил рубашку и протянул свои руки по талии Минхека, скрепляя пальцы в замочек в районе живота. Чувства охватили его сердце, а воспоминания — разум. Он не мог больше игнорировать холодную войну в своей голове и едва сдерживал сильный поток слез, который копил в себе все это время. Поэтому от бессилия начал рыдать прямо в спину пианиста. Ли в этот же момент остановился. — Почему Вы плачете? — Потому что Вы красиво играете. — А если на самом деле? — Потому что Вы красиво играете…говорите и ведёте себя красиво, у Вас красивый голос, руки, спина и… — Вы плачете, — перебил Минхек, разомкнул чужие руки на своём животе и повернулся лицом к парню, — потому что я красивый? Писателю, как человеку, повидавшему множество потерянных душ, стало весьма очевидно, что этому парню не хватает некой полноценности и принятия положительных качеств своей личности. Вместо всего этого Хенвон лишь губит себя ничтожными мыслями бесполезности существования. Минхек положил правую ладонь на заплаканное лицо парня и постарался вытереть большим пальцем скопившиеся в мешках под глазами слезы. — Для начала перестаньте плакать…— наклонив голову попросил Ли и свободной рукой потянулся к единственной живой бабочке, — Давайте я Вам кое-что покажу. Минхек медленно встал и потянул за собой парня, продолжая держать в одной руке эксикатор. Двое людей плавно подплыли к зеркалу, что опиралось на спинку достаточно большого старого кресла. Писатель одной рукой провёл по пыльной поверхности и немного очистил небольшую часть зеркала, а затем поставил эксикатор на стоящую рядом тумбу. — Посмотрите на бабочку. Она называется голубая Морфо. Опишите ее восемью разными словами. — немного поучительным, даже приказным тоном произнёс Ли и стал наблюдать через отражение в зеркале за действиями Хенвона. Глаза его снова засияли от светящихся голубых крыльев, как тогда у старухи Эльфреды. На щеках появился едва заметный румянец. И даже губы приобрели винный оттенок. Так всегда происходит, когда парень чем-то настолько заворожен. Он становится похож на цветущую вишню весной, на летнюю росу, первый иней поздней осенью и первый снег, который прямо сейчас падает сверкающей стеной за небольшим окном посередине комнаты. — Хрупкая, красивая, голубая, изящная, живая, тихая, лёгкая, завораживающая… — каждое слово Че тянул с продолжительными паузами, потому что он не хотел ляпнуть чего-нибудь лишнего и ненароком обидеть это прекрасное создание. — А теперь посмотрите в зеркало и опишите то, что вы видите восемью разными словами, — прежним тоном писатель повторил указания. Взгляд Хенвона заметно потускнел. Прежние яркие звездочки превратились в плоские темные окружности, в которых сложно было разглядеть что-то, кроме бесконечного чёрного цвета. Нет, даже у этого цвета не было глубины. Это был пустой чёрный цвет, лишенный всяких красок и оттенков. — Эм… худой, холодный, пугающий, — Минхек повторил то, что делал Че пару минут назад и скрепил свои руки на животе парня, прижимаясь к его спине, — бесталанный, бесполезный, — писатель сильнее прислонился к телу, которое начинало дрожать от нервов, — Прекратите! — Хенвон резко повернулся, отталкивая от себя Ли, — Я не люблю, когда меня вот так трогают. Не делайте пожалуйста этого… flashback — Чжухон, не делай этого! — крикнул писатель, когда подлетел к ванной, собственноручно наполненной им пару часов назад. Вода уже давно остыла, некоторые лепестки роз, беспорядочно плавающие на поверхности, начали сворачиваться и темнеть. Драгоценная поэма находилась в сантиметре от воды. — Не делать чего? Уничтожать твою священную работу или убивать себя? — Ничего из этого, Чжухон, прекрати. — Выбирай… — парень пугающе улыбнулся, делая ангельское лицо и милый голос, — либо ‘Амур и Психея’… — Не заставляй меня выбирать! —…либо я. — Если ты уничтожишь ‘Амура и Психею’, ты уничтожишь и нас. В небольшой комнате повисла глубокая тишина, которую через пару адских секунд разорвали два коротких слова, произнесённые грубым голосом Чжухона, — Я понял, — после чего он с блаженной легкостью ослабил руку и книга осторожно выскользнула, медленно погружаясь в розоватую воду.pause flashback
music: barnacle boi — don’t dwell — А тогда как Вас можно трогать? — вполне серьёзно спросил писатель, после чего положил свою руку на шею парня и провёл указательным пальцем вверх, минуя кадык и направляясь прямо к подбородку. Хенвон громко сглотнул накопившуюся слюну и молча сидел в прежнем положении на коленях, прижимаясь спиной к сиденью кресла. Он не смел что-либо говорить или делать, потому что именно это оцепенение происходит с человеком, который оказывается в подобной ситуации. — Может так? — писатель стал водить большим пальцем по круглому подбородку, немного оттягивая его вниз, — или так? — подушечка одного пальца совершенно случайно задела пухлую нижнюю губу парня. Хенвон снова громко сглотнул и опустил глаза на руки Минхека, которые он так отчаянно старался разглядеть все это время, но прямо сейчас это казалось ему таким незначительным. Ведь именно эти руки находятся не где-то на клавишах фортепиано или за написанием очередного шедевра, они сейчас касаются его. И эти прикосновения можно назвать отдельным шедевром. — Как же Вы дозволите трогать Вас? — Минхек прижался своим лбом к голове парня. Он сделал это именно так, как делал в церкви, чтобы измерить температуру, но сейчас он проверял далеко не это. Дрожь, холод и жар — все смешалось в чувство, которое сложно описать одним словом. Минхек сильнее опустил подбородок парня и едва коснулся приоткрытых мягких губ. Настолько нежно он сделал это, что было похоже на полет бабочки. Хенвон отстранился, поднял свои чёрные глаза на писателя, и тот наконец увидел этот блестящий взгляд, что был уже не такой блестящий, как прежде. Он больше не похож на две сияющие звезды, ведь теперь в этих глазах открывался целый бескрайний космос с бесконечным количеством созвездий и туманностей. Казалось, что их секундный взгляд прошёл через афелий и апогелий, впитал весь свет и тьму, поглотил войну и мир. Хенвон перестал дрожать, уверенно положил свою руку на заднюю часть шеи писателя и притянул его к себе, вновь соединяя их губы в маленькое подвижное созвездие. После того, как Минхек внезапно нарушил эту идиллию, он произнёс: — Три слова, Вы должны сказать ещё три слова. flashback Страх рассеялся по всему телу писателя, когда он увидел, что его многолетняя работа идёт ко дну. Минхек припал к ванне и в одно мгновение вытащил книгу, продолжая питать надежду, что хотя бы большая часть произведения уцелела. Но с последних страниц начали стекать темные чернильные струи, окрашивая розоватую воду в фиолетовый цвет. Поэт аккуратно положил произведение на пол и скинул с себя верхнюю одежду, которую уже успел надеть перед уходом. Теперь парень остался в чёрной рубашке и такого же цвета брюках. — Что же ты собираешься сейчас делать? Убить меня? Не утруждайся, я могу и сам это сделать. — Чжухон ядовито произносил каждое слово, приставляя к своему горлу кончик перьевой ручки. Писатель быстро снял свои любимые чёрные туфли и залез прямо в чёрном одеянии в ванну, прижимая ноги Чжухона своим весом.pause flashback
Хенвон снова примкнул к зеркалу, только в этот раз из-за его спины виднелся тёмный взгляд Ли. Человека, который не любил оставлять дело незавершенным. Минхек тоже вернул свои руки на живот парня, но сейчас его пальцы не соединялись в замок, а медленно расстегивали дорожку из чёрных пуговиц. Хенвон упёрся ладонью в пыльную часть зеркала, чтобы сосредоточить взгляд на себе и своих мыслях, но все было бестолку, потому что он наконец разглядел рисунок змеи на руке писателя. И именно эта змея сейчас блуждала по его обнаженному телу. Библейские муки. Адское наслаждение. Восьмой грех. Восьмое, девятое, десятое до плюс бесконечности чудо света. Иными словами — любовь. Свободной левой рукой Ли накрыл губы Хенвона, потому что тот издавал непозволительные звуки, которые не должна была слышать даже бабочка в эксикаторе. Никто не должен видеть, где сейчас находится та самая змеиная рука писателя. Никто… даже сам Хенвон. Поэтому Минхек поднял на глаза парня указательный палец той руки, что закрывала рот. Впрочем, измученный Че и сам закрыл глаза, потому что наблюдать за происходящим было невыносимо стыдно. Так стыдно. Так сладко. И так порочно. flashback Это было похоже на жалкое подобие исповеди. Только вот провинившийся вовсе не стоит на коленях, а лежит не в силах пошевелиться. Да и возвышается над ним скорее не Бог, а раненый нефилим, некогда бывший в поднебесной свите. Минхек схватился одной рукой за другую сторону перьевой ручки и пытался потянуть на себя, но Чжухон оказался намного сильнее, чем ожидалось. Эта бессмысленная борьба за жизнь и смерть длилась достаточно долго, пока один из них все же не навредил себе. — Раз уж все равно всё кончено, давай сделаем это в первый и последний раз… — вдруг начал умолять Чжухон, когда кончик ручки пролил первую каплю крови с его шеи. Минхек чувствовал, что его бывшая муза уже давно не сдерживает своё желание, потому что через мокрую одежду чувствуется абсолютно все. Писатель за пару движений выдернул ремень из брюк, вот только выбрасывать его не стал, а вместо этого неосторожно закрыл им глаза Чжухона. — Даже напоследок сделаешь все грязно, — улыбнулся младший Ли, всем своим видом показывая, что именно этого он и добивался долгие годы их ‘сотрудничества’. Чжухон ничего не видел, но определенно чувствовал все в восемьдесят раз больше, потому что сладок именно тот запретный плод, который ты наконец вкушаешь.pause flashback
Пыль с каждой секундой только затрудняла дыхание, в особенности Хенвону, который изо всех сил старался ловить маленькие порции воздуха, а получая их, лишь ещё больше задыхался. Всё его тело горит из-за этой змеи, которая умеет жалить очень больно. Хенвона охватила секундная конвульсия, от которой он во всю ширь открыл глаза и заметил, что по зеркалу уже пошли трещины. Писатель вернул змеиную руку на ее законное место и медленно перевернул Хенвона на спину так, чтобы тот упирался головой в раму, а не само зеркало, и случайно не навредил себе. «Что это за тихое мгновение?» — вдруг осознал Че, что уже минуту он проводит в подозрительном спокойствии, но тут же его вопрос разорвала огромная вспышка внутри, по масштабу напоминающая коллапс звезды или даже взрыв вселенной. Парень зажмурил глаза, когда получил ещё одну конвульсию, из-за которой его рука случайно дернулась в сторону тумбы и смахнула эксикатор на пол. Светящееся голубым светом создание вырвалось на свободу, а звук удара все же заставил Хенвона открыть ненадолго глаза. И все, что он смог увидеть — это ангельской красоты лунные крылья над головой Минхека. «Как же это божество может быть убийцей?», — среди прочих неприличных мыслей проскользнул один вопрос, который задержался в голове Хенвона немного дольше, чем нужно. Но думать было сложно. Какие тут думы, если элементарно невозможно дышать? Писатель заметил, что его пойманной бабочке не хватает кислорода, поэтому он набрал в лёгкие побольше воздуха и с головой нырнул в Хенвона, отдавая ему все, что у него было. Напряжение закончилось. — Omnia praeclara rara* — хрипящим шепотом наконец договорил Хенвон, используя те три слова, которыми описывал его Ли в своем дневнике. *Все прекрасное редко. Минхек упал на мокрую обнаженную грудь парня, прекрасно понимая произнесённые последние слова, и лежал так долго, медленно погружаясь в лунный забвенный сон, посланный ему бабочкой Морфо. flashback Некоторые лепестки в ванной надоедливо прилипали к телу, а писатель своими частыми волновыми движениями разлил по полу почти всю воду. Остатки же окрасились в кроваво-красный из-за открытых ран Чжухона, которые он каким-то чудом до сих пор выносит. Весь его живот и грудь изрезаны, но он продолжает изображать наслаждение, когда писатель причиняет ему адскую боль своим животным царапанием. — Сделай уже это, Амур! — приказным тоном кричит Чжухон, когда их библейская схватка достигает своего апогея. Писатель вдруг видит, что его муза держит у горла уже не ручку, а маленький нож, который все это время находился рядом с ванной, потому что Минхек не счёл необходимым его убрать после того, как срезал шипы и бутоны роз. — Почему все это происходит? — через прерывистое дыхание и стенания повторял Минхек. В следующее мгновение он вдруг припал к груди Чжухона и теперь вместе с ним держал рукоять ножа. Одно неловкое движение и прольётся чья-то кровь. А неловких движений в этот момент было предостаточно. И одно хуже и порочнее другого. — Sed semel insanivimus omnes* — едва вытянул из себя Чжухон и протянул голову вперед, прямо навстречу сладким порочным губам своего Дьявола и острию ножа. *Однажды мы все бываем безумны. Минхек тоже пошёл навстречу, тем самым сильнее надавив на лезвие с обратной стороны. Одно дыхание. Один момент. Вся жизнь за восемь секунд. Но какой в этом смысл, если все они заполнены и разрушены Минхеком? Чжухон улыбнулся и испустил свой предсмертный последний выдох. «— Встретимся в аду, Амур…— прошептала на ухо своего возлюбленного Психея, когда покидала этот мир на чёрном чешуйчатом ките».Однажды мы все бываем безумны. Больно любить дыхание зимы. Больно смотреть в глаза черничные, Больно убегать от темной луны, Превращая в пыль чувства эгоистичные. Больно желать того, чего нет. Больно осознавать, что этого никогда и не будет. Больно слышать правдивый ответ. И больно ничего не чувствовать. Больно безумие в сердце хранить И думать, что это временно. Больно под печалью себя находить И нести подневольное бремя. Больно слышать: «Я любил…ты был…но сейчас…». Больно, когда историю свою рассказывают кратко. И разбивать об губы чужие непорочный алмаз Тоже больно и гадко. Больно хоронить в грязи чистое благоразумие. И когда так неправильно, так порочно и сладко Это безумие.