★
Don’t care if he’s guilty, don’t care if he’s not He’s good and he’s bad and he’s all that I’ve got Lord, Oh Lord, I’m begging you please Don’t take that sinner from me
(The Civil Wars Lyrics "Devil's Backbone")
— Стивен, я не хочу показаться бестактным. Я думаю, что это прозвучит не очень, но тут не до речевых изысков. Баки нужен кто-то, чтобы подставить плечо. Кто-то близкий, кто не равнодушен к судьбе Барнса, должен стать чем-то вроде подушки безопасности его гипер-чувственности и гипер-эмоциональности, которые он сдерживает как может, когда бодрствует. Но то, как он спит... — бросает тревожный взгляд на Стива Т'Чалла. — Это и стало причиной просьбы к тебе срочно приехать. — Я понял, я сделаю всё что нужно. — У него на душе и без лишних фраз кошки скребут. — Надеюсь, помнишь, мы все вместе сошлись на том, что после разморозки он сначала поживёт как человек, а потом приступим к работе по интенсивному восстановлению. И всё шло по плану, так мы думали. Джеймс — замкнутый, слова из него клещами тянуть приходится. Ни одной просьбы за всё время. Это я так, между делом. Но, ты знаешь, дети, они повсюду бегают, в каждую щель пролазят, ничего не скроешь от их цепкого взора и острого слуха. Они-то и сказали, что Белый волк громко разговаривает и плачет во сне. Мы сначала не придали особого значения — понятно, что человеку с такой сломанной судьбой не ангелы колыбельные песни поют. Но всё пошло по нарастающей. Мы понимали, что это и побочные эффекты того, что делали с его мозгом, сдерживая естественные человеческие инстинкты, потребности — и физиологические и психические; и отпечаток того, что творил он сам под этим воздействием. Но когда он начал кричать... — Т'Чалла снова кидает взгляд на уже бледного Стива. — Мы, конечно, выправлям его, но он не обычный человек, и реакция организма не всегда подчиняется даже сильному воздействию. Я не просто так позвал тебя. Звать больше некого, Стив, тем более... что... — Что? — нетерпеливо переспрашивает он. — Чаще всего он произносит твоё имя. Зовёт тебя. Стив тяжело вздыхает, поджимает губы. — Это началось примерно через месяц после вывода из криосна, — рассказывает Т'Чалла. — Ему снятся его кошмары. Мы взяли под наблюдение, и вот что получается: он говорит на разных языках, с разными людьми; называет имена или клички — мы всё фиксировали, если нужно, сам увидишь, услышишь, думаю, разберёшься. Только предупреждаю, что посреди всего этого компота есть кое-что откровенное, связанное с тобой, и я до сих пор не уверен, имею ли право так поступать с вами обоими. Я должен спросить у тебя прямо, отбросив ханжество, ты догадываешься или, может быть, знаешь, о чём речь? — Нет, — слово, как глыба падает им под ноги, но Стив добавляет: — Не уверен. Т'Чалла, получив неоднозначный ответ, хмыкает, приподнимая брови: — Возможно, я стану для вас обоих врагом, дело не во мне — я долго думал и принял решение, что прежде чем вмешиваться в чью-то жизнь, её сперва нужно спасти, для чего Барнс, собственно, здесь. А раз для спасения требуются определённые меры — в нашем случае именно вмешательство в ваши отношения — получается замкнутый круг. Как мы поступим, Стив? Стива охватывает давно забытая тревога, когда сосёт под ложечкой и трудно быть уверенным в чём-либо. Это не война и не миссия, где всё понятно. — Давай я сначала... — а он и не знает, что ему сначала делать после услышанного. Волнение, поднявшееся из глубины лет, возвратившее нынешнего Стива Роджерса снова в шестнадцатилетнего бруклинского пацана, не даёт сосредоточиться. Но слушать сейчас то, что лезет из Баки во сне в приподнесённом Т'Чаллой контексте он не станет точно. Если бы ему предложили это в тридцатые годы прошлого века, он бы, возможно, не устоял. Раз Баки ни разу не говорил с ним на какую-то тему, значит не хотел, и будет подло влезть к нему в душу без приглашения; даже если от этого зависит нечто большее, до методов Гидры он не опустится. И раз это касается лично Стива настолько, что Т'Чалла упоминает о бестактности, то он сам разберётся. И он только сейчас он осознаёт, насколько сильно и трепетно его долго сдерживаемое желание увидеть Баки. — Я просто пойду к нему. Т'Чалла пожимает плечами: — Твой выбор. Я хотел предупредить на всякий случай, но, возможно, тебе виднее, — вглядывается в непроницаемое лицо гостя. — Не зятягивай с разговором, потому что в моменты когда он кричит, все его показатели на пределе, он испытывает адскую боль, как если бы её причиняли ему наяву. При всём, что болевой порог у него очень высок. Это прорывается даже через сильные успокоительные. В первый раз мы думали, что ему конец. Он перепугал всю округу. Я не знаю, через что он прошёл, чтобы так мучиться теперь. — Я знаю, — проглатывает ком Стив и продолжает осипшим голосом. — Это Гидра. Обнуления. Всё, что связано с его головой и плечом. — Обнуление — варварский способ разрушения нейронных цепочек в головном мозге. Его уникальный организм, по всему видимому, их сейчас восстанавливает таким образом, возвращает на место, но слишком быстро, от этого и сильные боли. И при этом во сне он погружается в прошлое. Конечно, он вынослив физически, но почти не справляется: нервная система перегружена. Мы сдерживаем. Во время таких приступов мы уже будим его принудительно, чтобы вытащить из очередного лимба. А потом ему необходимо успокоительное, чтобы снова уснул, иначе организм перестанет справляться с такой нагрузкой и нам вновь придётся поместить его в крио. И самое важное, Стив. — Я слушаю очень внимательно. — Медикаменты могут сгладить его на уровне физического состояния. Но ему больше нельзя оставаться одному. — В каком смысле? — В прямом, Стив. Он практически ни с кем не общается в тот период, когда это необходимо как воздух. Это путь в другой мир, параллельный нашему, и он уже близок к тому, чтобы уйти. — Это... Ты говоришь о смерти? — произносит Стив и не ощущает собственного языка во рту. — Я говорю о помешательстве, о сумасшествии, как то принято называть у вас. Что может чувствовать и без того одинокий, никому не нужный человек в своей жизни, если люди радуются тому, что среди них нет его. От этих слов Стиву хочется кричать так же, как Джеймсу. — Но это не так, Барнс не одинок, — начинает он каким-то оправдывающимся тоном, от которого самого тошнит. Опускает взгляд, кляня себя на чём свет стоит. Король вздыхает, глядя на совсем потерянного Капитана Америка. — К нему приезжала Нат Романофф по... — Что? — не верит своим ушам Стив. — Я же её предупреждал. — По моей просьбе, Стив. Потому что она тоже человек из его прошлого. — Но Нат из прошлого Зимнего Солдата, не Баки. Не могло ли это спровоцировать что-то негативное? — Я действовал, исходя из того, что ты не изъявлял энтузиазма даже поговорить с ним по... — Чёрт, — прерывает его Стив, с силой проводя ладонями по лицу, — я знаю. Прости меня. Я поступил как последний эгоист. — Не может же Капитан Америка поведать Чёрной Пантере о том, что у него есть свои страхи. — Не проси прощения у меня. Пока я наблюдал здесь за Барнсом, я понял, что он связан с тобой гораздо теснее, чем я думал, когда ты закрывал его собой Бухаресте. Стив ощущает, как его щёки начинают пылать. — При других обстоятельствах я не говорил бы с предельной долей откровенности, если бы от моих слов не зависела чья-то жизнь, — поясняет Т'Чалла, отметив замешательство Роджерса. — Господи, Бак, идиот старый, — Стив трёт пальцами лоб до красноты, — что же ты делаешь... А он сам-то знает, то есть понимает, что с ним происходит? — Мне пришлось рассказать. Я предпочитаю быть честным. — А что с Романофф? — спрашивает всё ж таки. — Насколько я понял по настроению Нат перед отъездом, диалога у них не сложилось. Стив знает, что Нат — кошка, которая гуляет сама по себе, и раз приезжала сюда, значит у неё к Барнсу что-то осталось. Видимо, запал Зимний Солдат в сердце Чёрной Вдовы. Стива напрягает факт, что у Баки всегда есть отношения с женщинами, даже у Зимнего, — когда успевает только. А у него — нет, он проходит мимо и поклонниц, и девушек, с которыми общается ближе. Он не жалеет, нет. Ему не по себе, что он иногда смотрит на друга и представляет, как бы он на месте Баки целовал девушку, как бы она раздевалась перед ним, как бы просила не останавливаться, и почему-то в этих представлениях никогда нет какой-то конкретной девушки, а вот Баки всегда очень конкретный. От этих мыслей Стива всегда уносит в пекло, и он в очередной раз убеждается, что не сможет так, как Баки. Вот почему он целует Шэрон? Никогда ведь не думал об этом раньше. Баки смотрит на них из машины, и Стив поступает так, как бы поступил на его месте сердцеед Баки Барнс. В благодарность за то, что Шэрон сделала доброе дело. Для Баки.★
Жаль, что программа «Зимний Солдат» не включает в себя контроль над снами. Его же и нарекли Белым Волком потому, что воет по ночам. Когда это начинается, он не знает, потому что не помнит, проснувшись, и недоумевает, почему на него косо поглядывают и избегают ещё больше. Не понимает до тех пор, пока самому Т'Чалле, видимо, не надоедает смотреть на бывшего ассасина, как на собачку, которую переехал поезд. Ваканда мала, и слухи тут разносятся с дуновением ветра. Для любого другого это было бы несправедливо. А в его случае это самое оно — тоже вид расплаты. От наблюдений не отказывается, чтобы Стива лишний раз не дёргали. Пусть лечат, к чему теперь стесняться, раз он уже весь перед ними голый и наизнанку. Он, конечно, и это переживёт, ничего страшного, что одно маленькое африканское государство знает и о его самых больших страхах, и о его бесконечной боли, и о его самом сокровенном, которое даже для него самого оказывается почти сюрпризом. Только первая ночь после разговора с Пантерой даётся непросто. Мысли разные в голове крутятся. Он ведь знает, как быстро испустить дух и при этом почти ничего не почувствовать. До рассвета сидит с ножом в руке — крутит, вертит, примеряет, как бы он это сделал. Но не о себе думает в этот момент. Поэтому восход солнца он встречает, смирившись с тем, что уже было, и чего ему ещё предстоит пережить. Не ради себя. Теперь в его жизни себя нет — к этому выводу он приходит самой своей тёмной ночью. Он будет жить и дальше — так, чтобы только одному человеку на свете принести как можно больше пользы, как можно меньше вреда.★
Стив понимает уже, что Бак никогда не признается, что ему чего-то нужно, и, тем более, если он чего-то хочет. Это ещё с детства, это ещё с Аззанского товарняка, когда на помощь Стива он огрызается: «Я бы и сам справился». А теперь всё это усугубляется чувством вины за Зимнего. Теперь, если Барнс подыхать будет, зная, что любой может спасти его одним движением пальца, — не то что не попросит, а специально даже не намекнёт. После разговора с Т'Чаллой всё в понимании Стива о Баки встаёт с ног на голову. Нечего делать вид, что Стив порой не замечает на себе особый взгляд друга и почти всегда вскользь, но всякий раз списывает это на теплоту в отношении себя. При мысли о том, что у Баки к нему могут быть какие-то чувства, помимо дружеских, что придётся об этом разговаривать, в груди гулко стучит. Он не знает, что и как делать с Баки. И от этих действий последует реакция — любую Стив готов принять как должное, кроме того, что Баки попросит больше никогда не называть его своим другом. Но Стив рискнёт. Ради Баки.★
У Джеймса на душе неспокойно, когда ему говорят о приезде Стива Роджерса. Предчувствие хреновое. Он ждёт его на следующий же день после разморозки. После того, как проходит третий месяц с этого момента, Джеймс ждать перестаёт — а смысл? Сам беспокоить не намерен — достаточно уже хлопот им преподнесено Стиву, не расхлебать до второго пришествия. Наверняка местный король любит взболтнуть лишнего в светских беседах, а у Стива — совесть. В Ваканде Джеймс много думает и о многом и всё ещё продолжает вспоминать — этот процесс похож на то, когда встаёшь утром с постели, делаешь что-то повседневное и вдруг перед глазами возникает ночной сон, о котором до сего момента не помнишь. Примерно так и у Джеймса, только не сны ему вспоминаются, а жизнь его. И Стив. Больше, пожалуй, Стив в его жизни. Джеймс размышляет и о себе. Как о человеке, у которого, оказывается, всё ещё могут быть собственные желания. Это не означает, что он станет воплощать их в жизнь. Он просто стремится очнуться от полувекового существования в качестве машины для убийств. До войны у него были девушки, женщины, не девственник уж давно, несмотря на строгие нравы в стране и в семье, — с пятнадцати лет. Он же с детства с военными, тем более, после смерти отца, а возле тех всегда девки с бабами вьются. Он даже не знает, как её зовут и сколько ей лет, помнит только, как она ноги перед ним разводит, не вынимая папиросы изо рта, и как после даёт затянутся окурком этой же самой папиросы. Не испытывает он восторга от этой близости, хоть ожидает чего-то особенного, как все, кто об этом рассказывает, и не понимает, почему. Валит всё на то, что не та женщина, не те обстоятельства, не та выпивка. Думает, что с той, которая понравится по-настоящему, будет по-другому. А уж если с той, которую полюбит, произойдёт именно то, что спят и видят солдаты. Но любви так и не случается — флирт, секс, одноразовый перепих. Одно время он леденеет от мысли, что всё же он «не по девочкам», пытается даже спровоцировать ситуацию: отвечает парню, строящему ему глазки. Но Джеймса чуть не выворачивает, когда дело доходит до мокрого поцелуя и объятий с дотошным трением чужой ширинки о его бедро. Стив ничего не знает об этом — Баки не расскажет ему и сейчас под пытками в КГБ. В Румынии он пытается вспомнить, какого оно, ввязать себя в отношения с женщиной. И всё бы ничего. Но как жить с обычным человеком из этого мира с его-то ношей за плечами? Как его бездне, непрерывно сдерживаемой нечеловеческими усилиями, сосуществовать с девушкой, мечтающей о романтическом путешествии по Европе, о хорошем шоппинге, о вечерних прогулках под одним зонтиком, о долгих и нежных ласках в постели и о... детишках? И это далеко не всё, что от него потребуется. Это всё равно что булыжник с мостовой пытаться вставить в оправу изящной ювелирной работы. Он может ввалиться в чью-то жизнь только как раненый медведь в кукольный домик: слишком хрупко, слишком тесно, слишком мало, слишком не по-настоящему. Это постоянный контроль над собой, чтобы не причинить боль, не сломать что-нибудь и, не дай бог, не убить случайно. Но в чём его уже не переубедить, так это в том, что никто никогда не сможет разделить с ним чужую кровь, которая всё ещё капает с его рук, и чувство вины, обгладывающее до костей. Сейчас, когда в мозгах его больше не извиваются щупальца Гидры, не выстраивают барьер между ним и его желаниями, он чувствует, что хочет, очень хочет прикосновений к себе и сам хочет прикасаться, и от этого нестерпимо что-то горит в голове, кажется, что бьющийся в ней пульс вот-вот разнесёт мозги в ошмётки. Он ведь знает, чего и как ему надо, и понимает, что никто такого не выдержит. А самое главное — он никого и не собирается на это подписывать. И он даже не уверен, должно ли ему быть стыдно, а если — да, то от чего должно быть стыднее: от того, что он больше никого не ищет для того, чтобы разделить страсть, или от того, что просыпается мокрый, как школьник, но не помнит, что ему снилось. ПТСРЗС** — его единственный спутник по жизни.★
Они обнимаются. Будто вчера виделись. Ничего сверхъестественного. У Баки две руки — бионику изготавливают уже давно, устанавливают вчера на опробование, потому что Стив будет рядом, если что. — Как костюм примеряю, — смеётся Баки, радуется, как ребёнок. — Немного не твой стиль, по-моему, — улыбается Стив, дотрагивается до причудливых переплетений металла, пробует сжать, удовлетворённо кивает. — Но в целом круто. Она легче? — Да, гораздо. И чувствительность больше. Сказали, что когда окончательно прикрепят, то по ощущениям будет как родная. — Это... тоже круто. — Стив начинает мандражировать, понимая, что ему неотвратимо нужно переходить к самой непростой части отношений с Баки. А он и в лицо-то ему дольше двух секунд смотреть не может, боится сразу же захлебнуться, потому что Баки тут же ловит, затягивает взгляд в омут, будто на дне поджидает. Они прогуливаются вдоль берега озера. Стоит жара, Баки в одних шортах, рассказывает что-то о местных традициях и причудах, смешит Стива, смеётся опять сам, закрыв глаза, и споткается босыми пальцами о камень. Стив на автомате подхватывает, удерживает пошатнувшегося, и рука его в это время проходится по голой спине Баки, задерживаясь на боку дольше, чем требуется, — впервые оба испытывают неловкость, и смеяться больше не хочется. Никому. — Да брось, Стив, я бы не упал, — говорит после неудобного молчания. — У меня же теперь снова два крыла. — Демонстрирует опять новую руку, играет в воздухе пальцами, пытаясь отшутиться, улыбку натягивает, а сам зубы сжимает. Стив ещё раз убеждается, что на войне не так страшно на танки запрыгивать, как сейчас сделать пару шагов к Баки. — Бак, — делает эти проклятые два шага, — Бак, — неуклюже, по-медвежьи сгребает его в охабку, дышит ему в висок, трётся щекой о щетину, в голове — звон, и слов больше никаких не помнит, задыхается совсем от неожиданного восторга, когда руки снова оглаживают влажную спину сверху вниз и обратно, — Баки... Баки отдирает, отталкивает его и смотрит странно, как на чужого, губы тонкие от гнева: — Даже у очень близких друзей есть границы, Стив. Перешагни их — дружбе конец, сколько бы десятков лет она не длилась. — Делает шаг в сторону, не хочет быть напротив. — А я... — начинает Стив и ощущает, как сердце стукается о грудину, запускает почти смертельный для обычного человека ритм, и заканчивает под такое же биение крови в висках, — не за дружбой сюда пришёл. — И чувствует, как почва уходит из-под ног от собственных слов. Глаза Баки застывают, не глядя на Стива; сам он весь замирает на месте, словно в гробу своём ледяном вновь оказывается, дыхалка к чёрту сбивается. Еле челюсти разжимает, опуская голову: — О-о, — выдыхает, наконец. — Осторожно, Стив. Ещё несколько таких слов, и обратной дороги не будет. Стив сам ещё не до конца верит в то, что делает, когда видит, как Баки колотит всего; не доконца осознаёт, то ли самое правильное он делает. Его и самого трясёт — у Капитана Америка дрожат колени, видел бы кто. Но он снова подходит к Баки, замечая, как тот напрягается дальше некуда, в пружину весь сжимается, и кажется, что дотронешься — улетишь в какой-нибудь Ётунхейм от этой отдачи. И как в воду глядит — поднимает руку, чтобы положить её на нечеловеческое плечо — Бак моментально перехватывает и устремляет на него отчаянный взгляд, будто вмажет сейчас, говорит быстро, резко, опасно: — Что, Капитан, наслушался местных советов по укрощению Белого волка, который громко воет на луну? — Баки, — говорит Стив, обращаясь к боли, сквозящей в хищном взгляде, которая, видимо, так сильна, что ни ярость, ни ненависть не могут её заглушить, — для меня ты не волк. Ты никогда не был и не будешь один, потому что у тебя есть я, и я с тобой до конца. — Хм, в этот раз звучит цинично, — криво улыбается. — Не идёт тебе, Кэп. — Пихает его уже подальше, не церемонясь, и отворачивается, чтобы не смотреть в эти глаза, которым очень хочется верить — так, что диафрагму сводит, не вдохнуть. Но не может же человек вдруг так резко поменять курс. Даже ради друга. Даже Стивен Грант Роджерс. Очередное жертвоприношение из чувства хронической вины, рождённой в Аззано, Джеймсу нужно меньше всего. Стив не сдаётся: — Правда всегда звучит одинаково. Если она одна на двоих. — Опять подходит, заглядывает в лицо — сейчас уже проще. Баки зло выдыхает, закрывает на секунду глаза, зубы стискивает, ему невыносимо снова и снова быть причиной бесконечной вины своего друга: — Попробуешь повторить — пожалеешь. — Сильнее, чем я уже жалел, не получится, Бак. Стив за эти минуты выматывается так, что ноги гудят и в руках усталость, как после хорошей боевой миссии. Решительного подступает к другу, но сердце больно сжимается, когда он вдруг видит перед собой те же глаза, полные смятения, что смотрят на него на хеликерриере в тот момент, когда память прорезается к Баки в сознание: — Такой жертвы, мой друг, я от тебя не приму. Могу я... просить тебя остаться мне другом? Надо же, просит о том, что у него всегда было, есть и будет. — Не смей просить меня об этом, — качает головой. — И это не жертва, Бак. Потому что я хочу быть не только твоим другом. Я хочу быть... твоим. Всё. Он сказал это. Мир перевернулся, обвалился по краям их двоих и рухнул в пропасть вместе с ними-прошлыми. А они-настоящие стоят в шаге друг от друга и то ли убивают, то ли поедают глазами один другого. Баки обеими руками хватает его за рубашку, чуть ли не с кожей, с мясом рвёт, за грудки, ощутимо встряхивает, и почти шипит со смертельной угрозой в интонации, неистово глядя в глаза: — Лучше заткнись, Роджерс. Хочешь? Хочешь, да? — снова встряхивает вцепившегося в него, получает кивок в ответ и морщится, злобно скалясь: — Ты ведь даже не знаешь, о чём меня просишь. — Не знаю, Баки. Но я уверен, что твоих знаний нам вполне хватит. Тупица. Ещё несколько секунд неизвестности, страшного, невыносимо тягостного, прожигающего душу насквозь ледяными стержнями взгляда Зимнего Солдата, и Стив больше не сомневается, когда две разные руки отпускают смятую ткань и обхватывают его голову, а горячий, взмокший лоб прислоняется к его — ни чуть не прохладнее. — Ну, раз напросился, держись теперь. Сопляк, — последнее слово Баки торопливо выдыхает уже ему в рот.★
Луна этой ночью долго висит над хижиной у озера, удивлённо глядя вниз: сегодня никто на неё не воет. Баки стоит на берегу и смотрит в небо. По его щекам катятся слёзы, проделывая дорожки между щетиной. Он не верит, что ему может быть так хорошо. Вот не верит и всё. Сегодняшней ночью он не спит не потому, что его принудительно вырвали из очередного лимба. Он не спит от нежданного покоя. Впервые он размышляет о том, что люди, наверное, называют похожее состояние «счастьем». Но его существо протестует против этого определения в отношении себя самого — не заслужил. Он уверен, что не заслуживает и Стива. Но Стив не просто здесь. Стив — с ним. И впервые Джеймсу не стыдно за себя, за то, что он делает. Потому что Стив не умеет лгать.★
— Помнишь твое шестнадцатилетие?*— спрашивает Баки, хитро щуря одним глазом. — О. Ты не забыл? — щёки здоровенного детины Роджерса заливаются красными пятнами. — Как я мог, Сти-ив! Ты заказал поцелуй Присциллы Лейн, м-м-м. А я — Эдны Маллиган. — Каллахен. — Да? Какая разница. Если честно, то Эдна в твоём исполнении была чересчур зажата, хоть нас довольно разморило возле печки, да ещё и после вина. А вот я, по-моему, перестарался с Присциллой — ты даже отвечать мне тогда начал, хах. Помнишь? Это уже слишком. Стив опускает глаза с совершенно дебильной, как ему самому видится, улыбкой по уши втрескавшейся девки. Ничего не может с собой поделать, особенно, когда Бак самодовольно смотрит сверху вниз, лёжа на боку, улыбаясь так, что глаза слепит. — О... чёрт возьми, Стив! — глаза Баки расширяются, он вдруг вскидывается. — Ты же никого не представлял на моём месте... Я угадал? Стив задумчиво мотает головой из стороны в сторону, поджимая губы, словно в очередной раз уже привычно чему-то внутри себя удивляясь, а потом несколько раз кивает. Не глядя. Улыбка вдруг исчезает с лица Баки, между бровей появляется глубокая складка: — Жаль, что только сейчас. — Баки, я бы умер, если бы ты догадался тогда. Я ведь после ещё долго переживал, что потерял контроль. Вино сделало своё дело. Баки снова меняется, смотрит исподлобья вязко, тяжело, грязно: — Только вино? С этим взглядом Стив познакомился примерно пару часов назад. И сейчас от него опять накрывает: душно, темно, он снова почти задыхается, и ускоренный метаболизм не помогает. Стив теперь понимает, ощущает каждым ядром своих модифицированных кровяных клеток, что весь его непобедимый дух и вся его груда стальных мышц перед Баки — всегда тот самый шестнадцатилетний подросток, заказавший поцелуй первой попавшей на ум актрисы. Он же за него голыми пальцами любому сердце выпотрошит, если придётся выбирать. Капитан Америка со сбитым прицелом — это он и есть. Поэтому у него больше нет щита. Он сам теперь щит. Для Баки.★
Стив не знает наверняка, что такое любовь и какая она на самом деле должна быть. Пегги он теряет, даже несёт её к последнему пристанищу и живёт дальше. Но он не может вообразить, что же с ним будет, если он снова потеряет Баки. Потому что в его жизни ещё не было зрелища отраднее для сердца, чем человек на берегу озера, глядящий в ночное небо....Oh don’t take that sinner from me
★★★★★