★
Вечером дожидаюсь Сашу на выходе и мимоходом всовываю ему в ладонь записку. Он не удивлён, и мне от этого ещё страшнее. Встречаемся в пельменной-закусочной на окраине Медведково. Добираемся туда каждый отдельно, я еду в метро на всякий случай, стараюсь не прихрамывать, выходя и садясь на двух ненужных станциях, опасаюсь слежки — профдеформация в данный момент уместна. Я выкладываю ему всё, что мне удалось выяснить о Заманском. Пьём. Я бы поступила так в любом случае: и если бы Саша не презирал подполковника, не особо скрывая это от меня, и, если бы я не считала Александра Чернова моим другом, таким же, как Катюха, и если б не пили. Пьём. А он, оказывается, знает, что означают те латинские буквы. Пьём. — Что лучше, Саш, мы или Гидра? — Мы, — не задумываясь, отвечает, сигаретой затягивается. — Почему? Хмурится: — Что за вопрос. Гидра — это недобитые фашисты. — А мы? Кто мы, Саш? — Да ты гонишь. — Не, — пытаюсь казаться трезвой, — я понимаю. Но... если не относительно нас самих, то кто мы? Фыркает: — Ну, тогда... мы — недобитые фашистами те, кто не добили фашистов. — Это-то ясно. А если не для нас? Я с трудом улавливаю, как мы понимаем друг друга в тот момент. — А-а. У-у-у, — типа догадывается, глубоко затягивается, пепел в пепельницу стряхивает. — А для него — ты ж разумеешь, какое единственное китайское имя после обнуления он помнит? — Китайское... имя? — изумляюсь. — Какое? — Ни Ху Йа. Поэтому для него мы все на одно лицо. Не парься. Дым коромыслом, после водки вообще мрак, но я вглядываюсь, вслушиваюсь, времени мало. Ну и пусть Джеймс не будет знать, кто всё это время был на его стороне. — Зато я буду знать, что он хотя бы дома. — Дома? — смешок давит. — Тоже мне, учудила! Не всё ли равно калашу, дома из него лупят или в гостях? — Саша, он осознаёт. Я не сомневаюсь. Если его не обнулять, не накачивать литрами ваших... — не выдерживаю, матерюсь, — ёбаных стабилизаторов, то к нему вернётся память и понимание ситуации — не ты ли об этом говорил?! — Чш-ш, — жестом осаживает, сам сбавляет громкость, но не эмоциональный эквалайзер. — Умница ты моя. Пардон за грубость, с какого ж ты хуя решила, что ему там, — пальцем большим в сторону, наверное, Бруклина тычет, — вместо обнулений с кодом жопу целовать станут да отсасывать после каждого задания?! Я ещё могу выборочно фиксировать, понимаю, что ужрались мы чуть ли не в дрова, что Саня прав, а я — идиотка влюблённая. Но, ведомая каким-то утробным чутьём, улавливаю, что останавливаться нельзя. — Там — его родина, его язык, его... Семья, конечно, уже наверняка и не в полном составе, но кто-нибудь же у него там остался? И возможностей для внешнего воздействия там больше и шансов на то, что проклятая программа даст сбой! Как говорится, дóма и стены помогают, Саша! — О чём ты? Очни-ись! — тушит окурок, допивает пиво в кружке и просит ещё по одной. — Его участь решена ещё в начале века, он — программируемый зомби-убийца со сверхспособностями. И никому — просто втащи это как аксиому — никому не въебался какой-то там Барнс. Я сникаю. Ни пить, ни курить больше не хочется. Нихрена не хочется, кроме того чтобы упасть, уснуть, проснуться и забыть всё, как страшный сон. Главное, что возможность такая есть. — Ну, а всё-таки. Что случилось-то? — как бы между прочим спрашивает Саня, не удовлетворившись моими ответами о травмированной ноге ещё в прошлый наш разговор. Рассказываю подробно о случае на тренировке, преподношу как случайность, опуская мою провокацию. — В день нашей первой встречи я был уверен, что в тебе нет ни капли наивности, — усмехается. — Неужели ты как-то иначе представляла себе взаимодействие с псом, которому дали команду? С убийцей в кандалах-триггерах? Его слова отрезвляют. Хочется пустить слезу. Надо как-то возвращать тему на Заманского, пока я не выдала себя с потрохами. — Саш, я почти уверена, что подполковник наш имеет прямой интерес до Зимнего. — Есть такая версия. Осталось убедиться. Моя душа подскакивает: это означает, что Чернов, по крайней мере, обдумывал этот момент. — Я надеялась, что ты знаешь больше моего. Саня сначала раздумывает, потом будто решается: — Допустим. Но что это меняет? Я молчу, не поднимая глаз, словно бы опасаюсь спугнуть осторожную птицу. — Слушай, — Сашка сдувает пенку со свежепринесённого разливного, отхлёбывает, смакует несколько секунд, — я не смогу его по собственной хотелке, без распоряжения сверху, разбудить, зачитать код, дать задание расколоть Заманского, а потом отправиться в Нью-Йорк и жить там долго счастливо. Понимаешь? Мозгами-то пораскинь, — стучит костяшками пальцев себе по лбу. — Если даже я вдруг проделаю это — ему-то после всего просто снова мозги прокалят, а нам с тобой — пиздециус максимус. — Я всё понимаю. Но бывает же, что он сбоит? Сам по себе? — Бывает. В Оймяконе это случалось, само собой, чаще, потому что ему препараты вкачивали самые жёсткие и в лошадиных дозах и на такие миссии-хуиссии благословляли, где любой ещё на подходе раз пятнадцать собственными портянками удавился бы — предел возможностей прокачивали. Да-а, — тяжко выдыхает, — Сержа-ант Ба-арнс... четырежды чуть копыта не отбросил, и это только официально, то, что в бумагах зафиксировано. Я не из слабонервных, видал виды, скажем так. Но, ёб же ж их мать, я, — берёт из моих безжизненных пальцев сигарету с выросшим сантиметра на два пеплом, жадно затягивается, головой встряхивает, резко выдыхая дым, и тут же тушит окурок, — пока его медотчёты читал, почти в Бога уверовал. Это даже хорошо, что его обнуляют, потому что помнить такое в подробностях... Я цепенею от Сашкиных откровений, вспоминая реакцию Зимнего на упоминание об этом жутком месте Заманским. Хочется знать эти самые подробности, но просто некогда. Потом. Когда-нибудь. — Здесь ведь тоже было? — Было. Хм, ещё бы. Было даже то, чего не было. — Ч... чего? — А. Не парься пока. Всему своё время, — отговаривается загадками Саня. Мне нравится это «пока» — звучит зловеще многообещающе. — Ну, так пусть снова будет сбой, дестабилизация? Саша хмыкает, поджимая губы. — На месте Заманского я бы убрал тебя года два назад, — смотрит хитро. — Тут навскидку... три варианта: либо он не конченная мразь, раз на почти ребёнка рука не поднялась, либо не прочухал пока, либо выжидает удобный момент. Ты же не просто так решилась на разговор с неизвестно кем. Припёрло? — Мне хочется думать, что интуиция меня не подводит. Но ты уже ответил на свой вопрос. — Интуицией, значит, припёрло. Тогда вопрос последний. Тебя чья судьба больше волнует, твоя, подполковника или американца? Ох, сердце от чего-то заходится, и вот тут не спалиться бы: — Я думаю, что американец мог бы подсобить и в качестве компенсации отправиться домой. Я же вижу, что и ты к нему с добром относишься. А подполковника вроде на дух не переносишь? — Ну, что ты. Век бы на него смотрел. Сквозь оптический прицел. Саша глубоко вздыхает, долго и мрачно глядит в кружку, прищуривается, щёку покусывает, будто что-то ещё есть, о чём сказать нельзя. — По крайней мере, твоё предложение не очень расходится с моими нравственными и должностными приоритетами. И с некоторым стечением обстоятельств, — подытоживает. — Но ты должна понимать, что это игра по-взрослому, девочка. Это война. Готова столкнуться с огнём и взглянуть смерти в лицо? Я... на тонкой грани реальности и сюрреализма, на остром, уже кромсающем пополам лезвии разума и безумия улавливаю, в какой пиздец я вваливаюсь: — Да, — отвечаю с чужой интонацией, звучания которой пугаюсь. Он смотрит мне в глаза до тех пор (по-моему — вечность), пока не находит там что-то, из-за чего кивает: — Принято. — Саш, ты же не скажешь, почему так быстро вписался, будто только этого и ждал. Он снова прикуривает, многозначительно улыбаясь: — Ты же мне тоже чего-то не договариваешь. Всё по-честному. — А доверие? — А у тебя есть выбор? Я снова вздыхаю и лечу в пропасть с повязкой на глазах. Саня легонько поддевает кончик моего носа: — Не вешай. Знаешь ведь, что чем больше знаешь, тем больше хочешь знать ещё больше. Он ржёт, а я готова разрыдаться.★
Чего может стоить минута слабости? Ровно того же, чего стоит победа любой ценой. Это перечёркивает всё, за что боролись, противоречит принципам и цели, ради которой, собственно, и начинается эта борьба. После девятой тренировки Наташа пропадает на целый день и возвращается поздно вечером, когда мы уже спим. С утра на удивление тиха и молчалива, без привычных подколов, шуточек и, что особенно бросается в глаза, без, успевших стать традиционными, рассказов об «охуенно проведённом времени» с Зимним Солдатом. Её состояние можно охарактеризовать одним словом — прострация. Это настораживает. Теперь наша очередь задавать вопросы о том, что же случилось. Она надолго задумывается, молчит, пока мы не начинаем переглядываться. Потом отвечает, но тоже вопросом, непривычно серьёзно: — А вы вот... когда-нибудь думали о том, что у нас могла бы быть другая жизнь? — Но, — не сразу подаёт голос Катя, — мы ведь только жить начинаем. Наташа вдруг смотрит на неё, а в глазах столько иронии, цинизма и боли, аж потроха сжимаются: — Ты серьёзно? Я узнаю эти эмоции. Крушение идеалов, переоценка ценностей, гибель мечты, невозможность овладеть тем, что дороже остального, ну, или что-то из этого же балета, и вопросы, вопросы, много вопросов. И небогатый выбор между сложить крылья и смириться или бунтарствовать до конца, каков бы он ни был. Есть, о чём задуматься, правда. — Я размышляла об этом, — отвечаю. — В четырнадцать впервые задумалась. — И что? — Наташа не спрашивает, а будто требует ответа. — Года два хватило, чтобы понять, что жизнь — одна единственная та, которая идёт прямо сейчас, и нужно делать то, что ты можешь лучше всего. — А если лучше всего ты можешь убивать? — Наташа поворачивается ко мне всем корпусом, глядя так, точно я смогу сейчас избавить её от истязающих мыслей. — Я о другом. То, что ты умеешь делать лучше всего, не обязательно есть то самое лучшее, что ты могла бы делать. Лучшее — это на твой выбор. Ты сама даёшь оценку, решаешь, что делать лучше для тебя или лучше для кого-то другого и для чего-то самого лучшего, как ты сама себе это представляешь. Я... правда, не знаю, смогла ли я объясниться достаточно точно. — Более чем. Я, кажется, как раз сделала то, что считала лучшим для себя самой. Но errare humanum est.* А вся жестокая ирония в том, что пока не совершишь то, что обязательно окажется ошибкой, выглядит как именно то самое лучшее. — Тем не менее, это был твой выбор? — Конечно. Ошибка, которую нельзя исправить, но stultum est in errore perseverare,** — заключает Наташа, и мы не спрашиваем её больше ни о чём. Нет, я не считаю себя подлой. Наташа знает, что связи между агентами не приветствуются. Если не принимать во внимание, что кто-то провоцирует на поступок, совпадающий с собственными намерениями, и всё же совершить желаемое — это прежде всего непрофессионально. Я не утверждаю, что я предусмотрела бы больше в тот самый момент, когда границы сносит лавиной чувств. Наташа сделала ровно то, на что нацелилась с самого начала, как бы не отнекивалась теперь. Я даже не могу предположить, осталась ли она довольна результатом. Но знаю точно: последствия мне бы точно не понравились. Наташа никогда не получит совместных заданий с Зимним.★
После девятой тренировки Романовой и Зимнего Пётр Иванович занимается расследованием инцидента: — Как вы допустили? — Пётг-р Иванович, мы же не боги, — напрягается профессор Сабов, ища взглядом поддержки у коллег. — Иногда пгоисходят сбои, гог-рмональные атаки — пгигода бастует, так сказать, пготив насилия. Габота агентов всегда связана с выбгосами адгеналина, а этот гогмон сильнее всего влияет на орг-рганизм, он будто встг-ряхивает его, запускает системы, как мы обычно в пегвую очегедь шлёпаем по щекам потег-рявших сознание. И иногда «спящие» системы пгосыпаются, некотогые очень кгепкие физически и психически агенты способны к самовосстановлению, — озабоченно вздыхает. — Поэтому и необходимы г-регулягные медикаментозные пгоцедуры, подавляющие влечение пгепагаты, физическая и умственная наг-гузка. А с пгоектом «Зимний Солдат» — ещё сложнее. — Ну, проектом это уже не назовешь, — парирует Заманский. — Почему его не кастрировать? Женщин-то вы стерилизуете. — Если бы всё было так пгосто, — прикладывает ладонь к груди профессор. — Пги всём к вам уважении, понимаю, что вы не вгач, но так огульно гассуждать совегшенно невозможно. Во-пегвых, это г-разные пгоцедугы. Во-втогых, женский и мужской ог-ганизм тоже абсолютно не похожи. У кастгатов слишком мало выгабатывается тестостег-рона. Они апатичны, их геакции замедлены, они могут потегять интегес к цели на любом этапе миссии, совсем не годятся на г-роль Зимнего Солдата. После кгиосна и обнуления — почти что тушёные овощи, ей богу. А вот пгостегилизованные женщины, наобогот, становятся идеальными агентами: легче набигают нужную фогму, усваивают инфогмацию, концентгигуются, становятся жёстче, не отвлекаются на всякую женскую лабуду вгоде сентиментальности или, как там бишь, её. В общем, догогой Пётг-р Иванович, я пегед вами отчитался в устной форме. Если нужно, я могу и г-рапогт подать. — Не утруждайтесь, Андрей Вадимыч. Вы лучше работайте лучше. Видеозапись я у вас изыму. — Да-да, вы, уж, пожалуйста, обгатите внимание, что наш, так сказать, «пгоект» инициативы не выявлял. А вот агентесса ваша с пегвой тгениговки уже во всеогужии... — Ну-у, началось. Каждый кулик своё болото хвалит? — А как же, Пётг-р Иванович, а как же! — посмеивается Сабов. — Далеко пойдёт Г-романова ваша. Попгидегжать бы. А то локоток-то ведь близок, ан не укусишь. — Разберёмся. Об этом разговоре Саша рассказывает мне через день после этого, а на следующий день меня вызывает наш куратор старший лейтенант Сергей Лаптев. Вопреки моему освобождению от физических занятий я обязана явиться на десятую тренировку. На мой справедливый вопрос: «Почему?» Лаптев отвечает, что на последнем уроке с Зимним нас ждёт важная информация для грядущего распределения по подразделениям. Я понимаю, что то, от чего я так «успешно» бегу, всё же настигает меня и безжалостно наступает на хвост. Тащусь в спортивный зал, как на казнь, переживая по новой всё, из-за чего сознательно заполучила спасительную травму. Безотчётно замедляюсь по мере приближения к пункту назначения, и в один момент останавливаюсь в ступоре — ну не идут туда ноги, и всё тут. Шлёпаю себя по щекам, стараюсь вызвать злость, которая на второй тренировке выручает хоть сколько-нибудь; убеждаю себя, что последнюю пытку неизбежной близостью Зимнего я обязана выдержать, а дальше — хоть Третья мировая. Подхожу к белым широким дверям, выдыхаю, настраиваюсь, как вдруг они отворяются и оттуда пятится переполошенная Катюха со словами: — Не надо, Сергей Вениаминович, я сейчас её приведу! — Натыкается на меня, вскрикивает от неожиданности, и я вижу в её глазах уже знакомый страх. — Что случилось? — Лаптев собирается вызвать Заманского, потому что тебя нет, ты не явилась... ты не пришла на тренировку, — повторяет, как заклинание. — Я пришла, Катя. — Тогда идём. — И тащит меня за руку в зал. — Катя! — громко шепчу, абсолютно убеждаясь по её реакции, что творится какая-то лажа. Она всё-таки останавливается, головой мотает, как в забытьи, и вдруг с неё словно морок сползает, она становится прежней Катюхой и говорит сама себе: — Чёрт. Предчувствие какое-то, — вздыхает. — Миссия у нас. — Когда? — Я ж понимаю, что не восстановившийся после травмы агент участвует в задании только в крайнем или исключительном случае, когда он настолько ценен для достижения цели миссии, что его не кем заменить, либо когда отправить на задание больше некого. В ином случае это просто никчёмный балласт и потенциальная помеха, если только не... Может, я слишком серьёзна? — Сегодня. С Зимним Солдатом. — Что?! — Идём. Вхожу следом, вижу Зимнего, ловлю его пустой, скользящий с моего лица до ноги взгляд. Странно. Неужели оценивает физическое состояние? — Явилась, отлично, — говорит Лаптев. — А теперь марш готовиться к очередной охоте на заокеанскую дичь. Сбор через два часа. Вопросы есть? С 1985 года КГБ в сотрудничестве с другими спецслужбами стран Варшавского договора приступает к обезвреживанию американской агентуры. Агентов выискивают и арестовывают. Как правило, те сопротивления не оказывают, это бессмысленно. Мы втроём уже участвовали в таких заданиях в группе поддержки, и, по логике вещей, сейчас нашу группу должна бы вести Наташа. Нас ведёт Зимний Солдат — нонсенс. Это не его уровень. — Есть. Товарищ старший лейтенант, почему он? — Повторяю для опоздавших, — монотонно гундявит Лаптев, — что вместо тренировки у вас совместное задание. Иными словами, десятая тренировка и есть эта самая миссия. Вопросы остались? — Но почему нас не поставили в известность, что тренировка может быть тождественна миссии? — Мне кажется или я слышу прозападные нотки недовольства? Вопрос вынуждает меня потупить взгляд. — Агент КГБ, — назидательно продолжает Лаптев, глядя попеременно на нас с Катей, — должен быть гибким и обязан быть готовым к любым внезапным трансформациям. Вы ж экспериментальный корпус? Ага, он самый. Так для вас и стараемся. Правильно я говорю? — спрашивает у серьёзного Зимнего и сам себе отвечает: — Правильно. Вопросы всё ещё есть? — Я имею право знать, каков уровень сложности миссии, раз с нами Зимний Солдат? — требую я объяснений, выкапывая, наверное, себе могилу поглубже. Но я слишком серьёзна. — Не надо делать мне смешно. Какой у тебя может быть уровень, едрит тебя переедрит? — закатывает глаза старший лейтенант. — Рядовое задание для школоты, где вы практикуетесь взаимодействовать с Зимним Солдатом. Заключительная тренировка в рамках «Красной комнаты». Удовлетворена? — Не совсем. — Ничего, попросишь кого-нибудь помочь. Вон, кх-кхм, — с усмешкой кивает на Зимнего, покашливая в кулак, — хотя бы. Он у нас многопрофильный, как выяснилось на днях. Ну всё, — одёргивает пиджак Лаптев, направляясь на выход. — У вас два часа, напоминаю. Я очень надеюсь, что Джеймс не замечает, как моё лицо заливает красным до самых ушей. Но у меня есть последний вопрос: — А что с Романовой? Сергей останавливается и терпеливо вздыхает, не оборачиваясь: — У неё будет другое задание, — отвечает и уводит с собой Зимнего, который сегодня мало чем отличается от киборга, что удручает. Паника. Если это и есть та самая его миссия, о которой мне не удалось ничего разведать у Заманского, то это конец. Во всяком случае, мой — ради Катиного польского родственника слишком суетливо. Или решили одним выстрелом двух зайцев. Или я преувеличиваю нашу значимость и есть то, о чём я и догадаться не могу. Боже мой. Когда-то совместная миссия с Зимним Солдатом была моей хрустальной мечтой. Бойся своей мечты, как я боюсь её сейчас. Возвращаемся в полном молчании: я с головой в своих мыслях, а Катюху как подменили, никогда её такой не видела, будто тень самой себя. Не доходя до перехода в наш корпус, сломя голову лечу к Сане. Не понимаю ничего, но одним местом чую, что эта тренировка-миссия с двойным дном. Чуть завидев меня в дверном проёме, Саня настораживается. Подхожу, смотрю на него и понимаю, что и тут что-то происходит. Не отрываясь от заполнения журнала, он прикладывает палец к губам, дописывает, кладёт ручку, встаёт из-за стола, идём в уборную. — Это то, о чём я думаю? — глядит в упор. — По-моему, да, но я... я не уверена. Рассказываю о случившемся. — Похоже на то. Зимнего с ночи ещё нашпиговали, и никаких пометок в журнале. Но я и так вижу, что парень наш с утра под завязку, ходит-чуть не расплёскивает. — Я заметила. — Чёрт. Как не вовремя. И Сабов неожиданно на больничный ушёл. Одно к одному. Опять пресловутое стечение обстоятельств или что-то в их планах изменилось. — Ты что... Ты не готов? — Я готов уже года как три. Ладно. Это даже хорошо. Раз они спешат, значит есть вероятность ошибки, а это компенсирует наши возможные импровизации. — Ему зачитают код перед миссией? — Да. У меня всё падает внутри. — Какое у него задание? — мой голос дрожит, одежда липнет к телу от холодного пота. Саня отрицательно качает головой: — Не удивлюсь, что из-за повышенной секретности задание ему дадут не здесь. Или уже. Дали. — Если я не вернусь, ты получишь ключи от камеры хранения на Ленинградском вокзале. Там разберёшься. — Чувствую, как холодная струйка стекает по спине. — Я очень надеюсь, что не увижу тех ключей никогда, — стукает кулаком дверной косяк. — Твою ж дивизию! Думай о хорошем, сколько повторять? Поменьше самодеятельности, держимся плана. Сама-то готова? — В Сашкиных синих глазах вместо привычной хитрецы нездоровый блеск. — Готова, — ощущаю, как воздух трепещет меж голосовых связок. — Удачи нам? Обнимаю его, а он меня по макушке треплет: — Куда она от нас денется!★
Что ж. Вот и она. Моя мечта. Сбылась. Наша миссия — взять двоих американских агентов: мужчину и женщину средних лет. Ничего сложного. Как два пальца. Едем в УАЗ-ике. Он сидит напротив. Отрешённый. Я смотрю на него чаще, чем на это есть основания. Он замечает, ловит взгляды, недоумевает, скорее всего. Я умираю и оживаю в его не замороженных глазах — шесть лет как мечтала видеть этот живой блеск. Катюха пыжится шутить, я делаю вид, что улыбаюсь. Я хочу что-нибудь спросить у него, хочу о чём-нибудь поговорить с ним, но не знаю, как. Времени катастрофически нет. Я ловлю каждый миг его существования рядом, дышу им — с каждым вздохом стараюсь поглотить как можно больше этого кислорода, чтобы про запас, чтобы потом, когда его снова усыпят, моя кровь была бы достаточно насыщена им для долгого зимнего ожидания. Я не знаю, доживу ли я до его следующей разморозки. И он, скорее всего, не вспомнит меня. Даже если доживу, и он вспомнит, сколько мне будет лет — вопрос. А ему будет всё так же около двадцати восьми. Потому что он — Зимний Солдат, а я...★