I found God in a lover

Следующая неделя выдаётся отвратительной. Все клиенты — закомплексованные мужчины. Изредка попадаются женщины с гипертрофированным чувством вины. Марисоль протирает акварельные ирисы взглядом до дыр. Солнце успокаивающе гладит спину, играет с волосами, блестит в круглых серьгах. Желание выпить жжёт пищевод. После него так всегда. Жалобы льются на неё рекой. Монотонные рассказы, перемежающиеся всхлипами. Редкими, но пронзительными. И каждому подай руку помощи, кинь спасательный круг. Марисоль набирает воздуха полные лёгкие, прежде чем в сотый раз препарировать прошлое клиента, вырезая опухоли детских обид. Все это такая рутина. Густая смола будних дней. Вот только Майкл снова пропал. Затерялся во флаконах и пузырьках Галланта. Взял у него ножницы и услужливо вырезал себя из её жизни. Галлант протяжно вздыхает. Майкл гоняет зелёный горошек по тарелке, по золотому ободку, методично пережёвывает брокколи, пустым взглядом упираясь в Галланта. Белизна волос режет глаза. — Эти шторы — абсолютно сумасшедшие, я выгрыз их зубами, — делится тот, вилкой болтая в воздухе, пытаясь привлечь внимание любовника. Галлант боялся, что его бабка преуспеет. Он станет обычным геем. Нормальным. Правильным. И теперь, просыпаясь каждое утро в пустой постели, болтаясь в мутном потоке бурлящих мыслей о Майкле, он ёжится. Кажется, старуха может открыть победную бутылку. Он научился готовить. Запекать индейку и варить тыквенный латте. Сменил смазку. Притащил из секс-шопа латексный костюм. Вот только Майкл отказался в это влезать. Лишь коротко усмехнулся. Галлант лезет из кожи вон, лишь бы любовник обратил на него внимание где-то, кроме постели. Майкл не обозначал статус их отношений. Но у них был дом с палисадником и уютным задним двориком. Галлант наивно полагает — теперь у них есть якорь. Так у него есть цепь для Майкла Лэнгдона. В этом и вся разница. Один вяжет вокруг Майкла кружева из оков. Другая простирает перед ним пропасть, едва не толкая его вниз, звеня тонкими браслетами на руках, ветром путаясь в волосах. Майкл всегда чувствовал себя бездомным. Он болтался по турне и концертам, а потом возвращался к Галланту на постой. К запеченной индейке и силиконовой смазке. Майкл пачкает губы красным сухим и кивает, соглашаясь. Шторы действительно сносные. Почти в тон диванной обивки. — Сегодня буду поздно, — говорит он, поднимаясь. Галлант хмыкает. Нож скрежещет по тарелке. Майкл никогда не бывает вовремя. Он промокает полные губы салфеткой и выходит вон. Галлант взглядом ломает ему хребет, а руками торопливо собирает обратно. Пальцами стучит по следу от укуса на шее и молча ненавидит свою бабку. День у Марисоль идёт не по плану. Она просыпает, не может найти в шкатулке любимые серьги, рвёт чулки прямо на выходе из дома, опаздывает на сеанс. Она почти засыпает, изредка включаясь в беседу с наводящим вопросом. К вечеру, отыскав причины детоцентризма у поджарой мисс Блэкторн и спровадив её до следующего сеанса, Марисоль запирается в кабинете и скидывает каблуки. Телефон на беззвучном разрывается от уведомлений. Марисоль втягивает носом густой запах красных маков на письменном столе и тянется к мобильнику. В кипе уведомлений, на самом дне, светится адрес и название мотеля. Она стучит ногтем по алой коробочке, мнёт пальцами хрустящий стебель. Раздвигает грудину свободной рукой, прозорливо заглядывает внутрь и громко спрашивает, есть ли у предательски колотящегося сердца совесть. Вечерние сумерки — лиловые и нежные. Ванильный зефир с клубникой. Марисоль приезжает куда-то на окраину. Прохладный ветер вмиг осыпает голые ноги мурашками. Майкл уже ждёт её в раскрытых дверях. Рукава бордовой рубашки закатаны по локоть. Молочная кожа вся в масляных красках. Закатное солнце красит его волосы в светлую медь. Он опирается на косяк, подняв руку, а вены пухнут под коростой масла. Марисоль фыркает — реинкарнация Лестата во плоти. Ему бы бокал с горячей кровью и беснующегося Луи рядом. Она целует его в уголок довольной усмешки и протискивается между его горячим телом и дверью. Посреди гостиничного номера — мольберт с натянутым холстом. Зарево на нём кровавое, чернеющие облака нависают над руинами некогда города. Пахнет сигаретами и растворителем. Марисоль скидывает со влажных стоп скользкие туфли, поджимает пальцы и плетется к большой кровати, с уханьем падает сверху. Майкл хлопает дверью и устраивается рядом. Вытаскивает из густых волос заколку. Марисоль довольно стонет в прокуренное покрывало. Она напоминает Майклу кошку. С самого первого дня их знакомства. Сначала дикую, встающую на дыбы каждый раз, когда ей что-то не нравится. После реабилитации — бездомную и побитую. Теперь Марисоль стала мудрой, гуляет сама по себе и изредка даёт себя гладить. — Дома писать не даёт Эдвард руки-ножницы? — гудит она. Майкл массирует ей шею. Марисоль протяжно стонет, выгибаясь. — Было бы странно иметь тебя на его глазах, — отвечает он, второй рукой хватая плечо. Пальцами давит. Прикосновения въедаются. Никаким растворителем не вывести. Марисоль поднимается, усаживается напротив Майкла, перекидывает волосы вперёд и подставляет забитые свинцом плечи. Она быстро расстёгивает блузку, скидывает на пол. Майкл пачкает краской мягкую кожу. — Если бы у нас был сеанс, — прерывисто говорит она, перемежая слова судорожными выдохами. Майкл жёстко мнёт ей плечи. Ломает кости. Прошивает электричеством. — Я бы спросила тебя: что ты чувствуешь, когда изменяешь ему со мной? Майкл скользит взглядом по жемчужной нитке позвонков и не хочет ни о чём думать. — Ты неправильно ставишь вопрос, — отвечает он, пальцами перебирая бусины хребта. — Лучше спроси, изменяю ли я с тобой, или же тебе? Майкл дышит ей прямо в шею. Марисоль вздрагивает. Хочет сжать ноги. Но сжимает серое покрывало. Она пропускает его ответ мимо ушей, ставит галочку проанализировать завтра. Ложится ему на грудь, тянет руку в львиную гриву и целует, запрокинув голову. Майкл оставляет масляные пятна у неё на животе, рёбрах, ключицах. Тянет ладонь к шее и смыкает пальцы с клацаньем. Сминает бархатную кожу, горячую, как пустынный ветер. Давит на горло. Наступает на границу дозволенного, оставляя на ней рифленый отпечаток. Марисоль почти вгрызается в его губы, вонзает ногти в вены. Лёгкие начинает жечь. Она сбрасывает с себя Майкла, сползает с кровати, влетев в мольберт. Глубоко дышит, держится за горло. Майкл облизывает губы. Взгляд голубых глаз виноватый. — Я бы спросила тебя: тебе хватает секса в паре? — продолжает она, отдышавшись. — Может, дело в твоей высокой половой конституции. Марисоль запускает руки в волосы, отводит их назад. — Я бы решила, что дело в твоей эмоционально холодной матери. Ты проигрываешь этот сценарий, выбирая в партнёры кого-то похожего на неё. Но твой парикмахер слишком жалок, чтобы быть холодным. — Она пыталась меня убить, — Майкл жмёт плечами, возвращается к холсту. Погружает кисть в масло на палитре. Кладёт мазок куда-то в угол. — Едва не утопила. Случайно, разумеется. Марисоль падает на кровать. Этого на их сеансах Майкл не рассказывал. Воцарившуюся тишину нарушает шорох кисти по холсту. Марисоль собирается с силами, поднимается и подходит к Майклу. Отводит его волосы за спину, кладёт подбородок на плечо, обхватывая руками тело. — Если бы у нас были сеансы, — говорит он, кладя падающую тень от здания, — я бы спросил тебя: что ты чувствуешь, когда я тебе изменяю? Длинные пальцы Марисоль скользят в прорехи меж пуговиц его рубашки. Его дыхание сбивается. Будто пальцами Марисоль ковыряет дыры от разрывных пуль. — Я работала с теми, кому изменяли партнёры. Они во всём винили их. Или их любовников. Потому что так проще. Брать на себя ответственность никто не хочет. А договариваться на берегу они не умеют. — Что ты чувствуешь, — давит Майкл, запрокидывая голову назад. Марисоль ловко расстёгивает ремень, ширинку, запускает руку в штаны, поглаживая пах. — Это как позволить кому-то прокатиться на твоём коне, — шепчет она, кусая его за мочку уха. Майкл вздрагивает. Локоны волос щекочут ему три чернильные шестёрки за ушной раковиной. — Неудачная метафора, — возражает он, длинными пальцами цепляясь за мольберт, тяжело выдыхая. Марисоль не отвечает. Ей нечего. Она знает, что должна чувствовать из книг по психологии. Но у неё совсем нет желания, как это водится, соперничать с Галлантом. Доказать, что она лучше. Помочь Майклу определиться. Она лишь даёт ему то, чего он хочет. Будь то новая вакцина или новый штамм. Они выходят из мотеля заполночь. Майкл закидывает холст, мольберт и краски в багажник. Небо — чисто вымытое, без звёздных пятен. Ночной ветер приносит запах акации пало верде. Марисоль стоит под неоновой вывеской, вся в синем цвете, слушает гудение диодов и стрёкот сверчков. Её тело ноет. Трещит по швам. Сегодня Майкл был жёстким. Грубее обычного. Он бы и рад сбавить обороты, но что-то мешает ему вдавить педаль тормоза до упора. Он не хочет причинять ей боль, но внутри него будто живёт кто-то ещё. И этот кто-то, исходя слюной, шепчет ему, толкает, ведёт его руку. И он оставляет на податливом теле метки. Гематомы, укусы. Извиняется, хоронит их за поцелуями. А потом все повторяется вновь. — Марисоль, — тихо зовёт он, вставая в круг синевы на асфальте. Она открывает глаза, смотрит на него снизу вверх устало. Загнанной рысью. Такой же взгляд он замечает у Галланта каждый раз, когда уходит. Манипулирует им. Ставит на колени. — Потанцуй со мной, — просит он, забирая сумку из её рук. Майкл оставляет её на границе неонового круга, тянет Марисоль за собой. Они выходят в центр пустой парковки. Майкл бережно обнимает её, целует в висок, сжимает руку в ладони. Марисоль выдыхает. Клеймо дерьмового специалиста нести тяжело. Она сует вторую руку под его, кладёт ладонь на лопатку. Носом тычется в шею, закрывает глаза. Они стоят, слушая ночь. Гул вывески, говорливых сверчков, стеснительную акацию, которая что-то неразборчиво шепчет. Майкл делает шаг в темноту. Марисоль шагает за ним, затаив дыхание. Они танцуют под блестящим до скрипа небом. Между разметками и световым пятном вывески. Правдой и ложью. Они танцуют, перешагивая чувства Галланта, цыганские традиции Марисоль и психологические травмы Майкла. Они танцуют, пока запал нежности не иссякает. И тогда змеи возвращаются снова.