I found God in a lover

Первый солнечный луч ползёт по полу, облизывая босые ступни Майкла. Он сонно растирает глаза, пачкая переносицу маслом. Эту ночь Галлант проводит один. Очередной приступ вдохновения вырывает Майкла из постели и тащит в мастерскую, сунув в руку кисть. Галлант ворочается, как на горохе. Приветливое солнце смахивает с его лица остатки сна. Он ворошит перегидрольную солому волос и плетётся за спасительным кофе. Рассветное зарево красит уютный район в лиловый. Из раскрытого окна слышится густой запах сумаха. Галлант мышью скользит в мастерскую, мизинцем ударяясь о мрачный пейзаж у порога. Он кусает губу, собирает мужество в кулак, чтобы не нарушить тишину. Майкл откладывает кисть, щедро черпает мастихином винный цвет. Он опускает плечо, подставляет его сухим губам Галанта и ежится. Запах кофе щиплет за нос. — Может, начнём продавать их? — тихо шепчет Галлант, жадно скользя губами по острой ключице. — Мир должен увидеть твои шедевры. Майкл дёргает плечом. — Даже не думай, — предупреждает он порыв любовника. — Ты можешь превзойти своего отца. Он был обычным рокером, но ты — настоящий талант, — умасливает Галлант, трусливо прячась за кружкой кофе. Майкл кидает на любовника полный неприязни взгляд. Тот вздрагивает, бегающий взгляд задерживается на красивом лице. Длинные волосы небрежно собраны, окроплены рассветом, как кровью. Подтянутое тело все в масляных поцелуях. Глаза чистые, без макияжа. — Прости, — сдаётся Галлант, делает глоток, обжигается. — Больше не буду упоминать твоего папашу. Майкл ему не верит. Его папашу норовят упомянуть все. И каждый ждёт, что Майкл окажется лучше. Все ждут от него чего-то великого. Чего-то из ряда вон. Ведь он сын своего отца. — Не хочешь нанести визит вежливости Иви? — Майкл откладывает палитру, вытаскивает из-за пояса пятнистую тряпку и присаживается на табурет. Галлант кривится, переводит взгляд на малиновый рассвет. Пальцами стучит по кружке нервно, дергано. Выбивает себе похоронный марш. — Чтобы эта сука насладилась своим триумфом? — бросает он. — Просто оставь её лавры дома, — устало предлагает Майкл. Галлант хмыкает. Это их первое почти семейное утро за последнее время. Майкл такой расслабленный, мягкий, домашний. Он растирает затекшую шею, освобождает с заломами волосы и выдыхает с гортанным стоном. — Тебе нужно поспать перед студией, — заботится Галлант, отставляя остывающий кофе. Он приближается к Майклу, опускается на пол, призывно глядя снизу вверх. Изящные пальцы цирюльника пробегают по бёдрам, останавливаются на поясе штанов. — Могу поделиться снотворным. Уголок рта Майкла дёргается. Он ухмыляется, приподнимает таз, позволяя Галланту стянуть с себя штаны вместе с бельем. Всё-таки, в искусстве минета он даёт Марисоль фору. Марисоль поднимается с кресла спустя час после ухода последнего клиента. Она буравит взглядом дверное полотно, общипывая кисти цыганской шали. Домой ехать не хочется. За окном бушует ветер, раскидистый клён проверяет стекло на прочность, настойчиво стуча ветками в окно. Марисоль собирается с силами, достаёт из нижнего ящика стола флягу своей прабабки и припадает к горлышку. Вместо спасительной водки на язык попадает апельсиновый сок. Она прожигает взглядом возвращенную неделю назад лицензию, закручивает флягу и швыряет её в стену. Сегодняшняя история клиентки о тяжелом детстве с отцом-педофилом пробивает в ней брешь. Марисоль глубоко вздыхает, втягивая щекочущий запах гардений, и обнимает себя за плечи. Она дарит себе любовь, чтобы легче справиться с неприятными эмоциями. Так учит её собственный психотерапевт. Корделия Гуд вытянула Марисоль из алкогольного омута за шкирку. Её хамоватая помощница Мэдисон каждый сеанс участливо предлагала ей сигарету — видок у Марисоль был жалкий. Марисоль поднимает флягу с пола, закидывает её в большую сумку. Оставляет шаль в кресле, лезет в кашемировое пальто и выходит в приёмную. Зои убежала на вечеринку с парнем, отпросившись пораньше. С её стола на Марисоль смотрит тыквенный Джек, осклабив пустую пасть. Чёртов Хэллоуин. — Мисс Морейра, — глухой голос заставляет Марисоль вздрогнуть. Она дёргается, ругается на испанском и большими глазами ищет источник страха. На пороге её офиса стоит измученный парень. Лохматый, с щетиной и кругами под красными будто от слёз глазами. Он едва держится на ногах. Во всех смыслах. Марисоль меняется в лице. — Мне жаль, но мой рабочий день закончен, — говорит она, — а набор клиентов я пока не веду. Его глаза полны печали. Она вот-вот выльется наружу и затопит Марисоль к чертям. С ним она точно сопьётся. Снова. — Прошу вас, — настаивает незнакомец. Марисоль вдруг понимает, что следующей его фразой будет «мне больше некуда идти», и шумно глотает вязкую после сока слюну. Она осматривает его критически, мнётся, сжимая в руках ключи до белёсых костяшек. Приняв решение, Марисоль давит на ручку двери и знаком приглашает незнакомца внутрь. Тот, пошатнувшись, двигается с места. Поравнявшись с ней, он замирает. Кучерявые волосы обрамляют точеные скулы. Его будто слепили ещё в античности, на зависть себялюбивым богам. Глаза пронзительно голубые и тоскливые. Он благодарно кивает, поджимая полные губы. Марисоль застывает на месте, смотрит, как он почти падает в кресло, закрывая лицо ладонью. Она чувствует, как её будущее, зажатое в руке сухоцветом, с хрустом рассыпается. Цыганское чутье ещё ни разу не подводило. Она закрывает кабинет, скидывает пальто прямо на пол, рядом с огромной сумкой. Снимает сапоги, вынимает из ушей тяжелые серьги, закалывает волосы. — Хотите чаю? — спрашивает она, накинув цыганскую шаль на плечи. — Я бы предложила водки, но тогда мою лицензию снова отберут. Марисоль решает быть собой. Незнакомцу не до масок. Тут и лицензия не нужна, чтобы это понять. Он усмехается, размазывая редкие слёзы по щекам, и поднимает на неё глаза. Марисоль сквозь сколы в них видит зияющую пустоту. Звенящую и густую. Липкую смолу. — Спасибо, — просто отвечает он, соглашаясь кивком головы. Марисоль кивает в ответ, машинально. Замечает, как клиента пробивает мелкая дрожь. Совсем не от холода. Марисоль перешагивает через субординацию широким шагом, притопнув напоследок. Её отец был прав. Бесконечно и неприятно. Её гостеприимная душа сыграет с ней злую шутку. С такими вечно распахнутыми душами к людям лезть нельзя. Заплюют. Марисоль заваривает чай на травах, собранных матерью, приносит большую дымящуюся кружку новому клиенту и усаживается напротив, подтянув ноги к груди. — Как вас зовут? — наконец спрашивает она, сделав первый глоток. — Майкл Лэнгдон, — отвечает клиент, принюхиваясь к чаю. Пахнет приятно, успокаивающе. Марисоль кивает, запивая первое впечатление вторым глотком. Ветер за окном зловещий, а Майкл только что лишился приёмной матери. Он только что лишился последнего пристанища и жернова судьбы выплюнули его к ногам Марисоль. К солнечному морю. К солнцу из моря. — Что заставило вас обратиться ко мне, мистер Лэнгдон? — Марисоль одной ногой влезает в костюм психолога. Пробует, насколько холоден этот омут. — Можете звать меня Майкл? — просит он, вскидывая голову. Марисоль кивает быстрее, чем успевает обдумать его предложение. Она даже не берёт в руки привычный блокнот. Знает, что каждое слово затянется шрамом на её коже. В эту полную мистики и нечисти ночь она вдруг вспоминает — её бабушка, любимая abuelita, предсказала ей мужчину. Поломанного, сбитого с толку, слепого. Эсперанса, тыча в карту таро узловатым пальцем, надсадным голосом предупреждала: свяжешься с ним — и больше никогда не станешь прежней. В самую тёмную ночь в году это пророчество внезапно обретает смысл. — Я не знаю, что мне делать, — говорит он. Его голос разрезает тишину ледоходом. — Я потерял человека, который всегда мог дать мне совет. И теперь остался один. Марисоль сомневается, что ему нужен сеанс с психотерапевтом. Парню просто нужен кто-то. Трамплин для прыжка. — Каждый считает своим долгом напомнить мне, что я должен пойти по стопам своего отца. Будто у меня есть какое-то предназначение. Но никто не может оставить мне грёбаных инструкций! Его голос набирает силу. Звенит, полный гнева. Длинные пальцы впиваются в горячую керамику. Майкл даже не чувствует, как нагреваются ладони. Как жар становится почти нестерпимым. Марисоль вскакивает с кресла, выдёргивает кружку из его рук, расплескав чай на ворс светлого ковра, и ставит её на журнальный столик рядом со своей. Кисти шали тонут в чае. Она с фырканьем сбрасывает её на пол, дёрнув плечами. Майкл подносит ладони к лицу, прячет за ними своё нутро. Марисоль колеблется. Сделав глубокий вдох, она машет на всё рукой, идёт к новоиспеченному клиенту и усаживается на подлокотник. Она аккуратно, нерешительно кладёт руку ему на плечо. Майкл ощутимо вздрагивает. Поднимает голову, поворачивается, изучает её. Нарушать личные границы клиента — табу. Но рабочий день закончен. Рука Марисоль скользит по его спине, к другому плечу, замирает. — Что я должен делать? — тихо спрашивает Майкл, приближаясь к ней. Доктор Морейра может прочесть ему целую лекцию, умело вырезая опухоль за опухолью. Цыганка Марисоль небрежно двигает Майкла ближе, почти толкает в свою бездну. Его руки несмело обвивают её талию. Он аккуратно прижимается к ней головой в золотистых кудрях до плеч. Марисоль чувствует, как внутри разливается приятное тепло. Расплавленная медь по венам. Она обхватывает его плечи обеими руками и продолжает молчать. Объятья Майкла становятся крепче. Марисоль сокрушается — она только что перечеркнула весь свой послужной список одним размашистым жестом. Майкл возвращается домой удивительно вовремя. Выйдя из машины, он чертыхается — лучше бы опоздал. Вокруг дома скопище машин, в окнах видны плывущие силуэты. Майкл недоуменно сводит брови. Взлетает по лестнице, дверь распахивает рывком. Дом наполнен людьми до отказа. Они болтаются из комнаты в комнату, что-то восхищенно обсуждая. Майкл протискивается между ними в поисках Галланта. Кровь медленно закипает. В гостиной Майкл замирает. В самом центре, как главный экспонат, выставлена его картина — рогатая Лилит, выходящая из адского пламени, как Афродита из морской пены. Вокруг — рой людей. В руке у каждого по бокалу, на лицах выражение восхищения. Отвращения. Неприязни. Майкл оглядывается. Из гостиной пропала вся мебель. Остались лишь его картины. Галлант вытащил из подвала его нутро и выставил на витрину для всеобщего обозрения. Майкл задыхается. — А вот и виновник! — голосит любовник за спиной. Все оборачиваются. Глазеют на Майкла в ожидании пламенного приветствия. Речи, которая откроет его первую персональную выставку. Галлант проплывает к Майклу, целует в щёку, сует в руки узкий бокал уже тёплого шампанского. Иви в дальнем углу гостиной закатывает глаза. — Какого чёрта? — шипит Майкл в ухо любовнику. Его только что вывернули наизнанку и теперь топчутся по его кишкам. По всем его мыслям, чувствам и страхам. Теперь все видят, кто есть Майкл. Теперь все знают, что он состоит из боли и страха. А в самом центре, в адском пламени, в шкуре рогатой Лилит — Марисоль. — Оказываю тебе услугу, — отвечает Галлант, продолжая тянуть улыбку. Иви прозорливым старческим умом понимает — её внук только что опозорился. Как и всегда. Она сует клатч подмышку и хлопает. Коко, едва не подавившись мартини, подхватывает, пихнув под бок своего женишка. Гостиная наполняется аплодисментами. Взгляд Майкла граничит с безумным. Он переводит глаза с лица на лицо, все они смазанные, нечёткие. Бесконечная, мутная карусель. Рычаг заедает. И карусель крутится и крутится без остановки. Без шанса сойти на землю. — Разберись с этим цирком, — бросает Майкл. Он пользуется ожиданием — эксцентричная рок-звезда может позволить себе все, что угодно. Он ведь сын своего отца. — Пусть убираются к чёрту. Он срывается с места, снимает с мольберта тёмную Марисоль и выходит с чёрного хода. — Совсем, как его отец, — раздаётся где-то в глубине толпы. Смешок. Второй. Галлант облегчённо выдыхает, когда дом наполняется смехом. Галлант залпом осушает вырванный у кого-то из рук бокал, когда осознает, куда стелет себе дорогу. Марисоль откладывает книгу, заслышав шорох шин. Она слезает с дивана, смотрит в окно. Марисоль округляет глаза — из машины выходит Майкл, громко хлопая дверью. Она влезает в мягкие тапки с немыслимыми ушами, тянет сползающую на правое плечо кофту и выходит на крыльцо. Майкл жестом просит её подойти к машине. Марисоль вздыхает, ворошит влажные после душа волосы и плетется к машине. Ветер щекочет голое плечо холодными руками. Она ёжится, скрещивает руки на груди. — У него, наконец, лопнуло терпение? — выдаёт Марисоль, выходя на тротуар. Она глотает язык, когда видит мрачного Майкла. — Cariño, — шепчет она, тянется к его лицу. Майкл подаётся вперёд, позволяет ей провести ладонью по щеке. Он прикрывает глаза, целует её запястье, тянет к себе. Марисоль приподнимается на носки, обнимает его, сгорбленного. Майклу все опостылело. Он бы предложил Марисоль водки, но тогда у неё снова отберут лицензию. — Он выставил меня напоказ, — делится Майкл, зарываясь носом в чернильные кудри. — Вытащил из подвала часть картин и устроил выставку. Кретин. — Ему нужно твоё внимание, — встаёт на сторону Галланта Марисоль, любовно оглаживая жидкое золото волос. Майкл выпрямляется. — Утренний минет не считается? Марисоль закатывает глаза, бьёт его ладонью в плечо. Нити браслетов тонко звенят. — Если бы я на сеансах вместо терапии делала минет — считалось бы? — Было бы неплохо, — усмехается Майкл. Марисоль хмурится, снова бьёт его в плечо, забывая про холод. — Иди сюда. Он ведёт её к багажнику, открывает дверцу и достаёт чернеющий холст. Марисоль забывает упомянуть бога от удивления. На холсте она с кручеными рогами выходит из геенны огненной. — И правда кретин, — соглашается Марисоль, рассматривая саму себя. Получилось удивительно похоже. До каждого сантиметра тела и черты лица. Майкл подходит к ней вплотную, утыкается лбом ей в макушку, опускает руки на талию. Прикрывает глаза и тяжело дышит. Марисоль чувствует, что он весь будто из свинца. Такой тяжёлый в её руках. Цепь на её лодыжке. — Можем возобновить сеансы, — предлагает Марисоль. — А мы ещё этого не сделали? — притворно удивляется Майкл. Она легко щиплет его за руку. — У меня есть уникальное предложение. Только сегодня и только сейчас, — Марисоль разворачивается к Майклу, держа картину на вытянутой руке. — Как у тебя с испанским? Галлант не находит себе места. Дом пустеет. Только жуткие картины Майкла составляют ему компанию. Он пьёт прямо на полу в гостиной, среди этого бала мрака и боли. Бокал за бокалом. Топит свою никчемность и заливает пустоту. Когда входная дверь открывается, Галлант неуклюже поднимается на ноги, подавив кислую от шампанского отрыжку. — Майки, — шепчет он, едва перебирая ногами. Он виснет на любовнике, обдаёт перегаром. Майкл морщится. Пальцы неприятно впиваются в щёки, давят. — Твоя бабка права — ты жалкий, никчемный и ни на что не годный, — выплёвывает он с отвращением, отталкивая Галланта от себя. Тот оседает, скорчившись. В горле внезапно скапливаются слёзы. Майкл снимает со стен все полотна, в три захода переносит их в машину. Галлант продолжает сидеть на полу и пялиться в пустоту стеклянными глазами. Он снова все испортил. Майкл привозит полотна на пустырь. Складывает инсталляцией, заливает бензином, сверху вишней на торт кидает зажигалку. Пламя вспыхивает мгновенно. Если бы Галлант знал, что эти картины были частью его терапии, цирк устраивать бы не пришлось. Майкл хорошо помнит, как Марисоль, натянув белый халат поверх цыганской шали, предложила ему сублимировать свои скрытые чувства. На всех сеансах, кроме самого первого, который они договорились не считать, она была собранная, сосредоточенная, участливая. Профессионально топталась по ту сторону изгороди, даже не касаясь колючей проволоки. И тогда Майкл принёс ей акварельные ирисы. Лёгкие, воздушные. В углу золотистой вязью оставил свои инициалы. Марисоль улыбалась. Широко и лучисто. Разумеется, уже после того, как закончился её рабочий день.