I found God in a lover

Майкл выжимает дырявую, как ломоть сыра, мочалку и бережно трёт забитые плечи Марисоль. Её хребет вспарывает ему живот, а длинные волосы пиявками липнут к груди и рукам. Время ползёт к полуночи. Марисоль шагает пальцами по белёсым шрамам на бёдрах Майкла. Хорошо, что с его тягой к селфхарму они закончили. Теперь его тянет причинять боль лишь тем, кого он любит. — Мне не нравится Рафаэль, — делится Майкл, погружая губку в мутную от соли воду. Марисоль жмёт плечами. Горошины воды собираются в ключицах, скатываются вниз, по ложбинке к животу. Она топчется кончиками пальцев на его коленях, рисуя круги. — А мне твой цирюльник, — не глядя хлещет она, оставляя лунки от ногтей на коже. Майкл царапает ей спину губкой, надавив сильнее, чем нужно. Марисоль выгибается, цепляясь за бортики ванной. Капли воды стекают с рук прямо на свечи. Воск шипит угрожающе, по-змеиному. — Понравилось быть мной? — она разворачивается, глядя на Майкла снизу вверх. Густые ресницы слиплись от воды. Плечо упирается ему в грудь, проламывая грудину. Майкл снова выжимает губку и кидает её на кафельный пол. Смотрит на Марисоль долго, а она, кажется, сейчас взвоет. — Нет, — честно отвечает он. Гладит влажную щёку, прижимает Марисоль к себе. — А придётся, — она отворачивается, кладет голову ему на грудь. — Он нравится всем вокруг. Работает на конюшне. От него не спрячешься. Будет болтаться вокруг меня. В молодости Рафаэль мне нравился. Он был копией Хоакина Кортеса, известного танцовщика фламенко. С ним было весело. А потом что-то пошло не так. Я собрала вещи и уехала в Америку, спасать людские души. А он все ждёт, что я одумаюсь. — А ты привозишь меня, — довольно замечает Майкл. Длинные пальцы ныряют под воду, скользят по внутренней стороне бедра. Марисоль секундно напрягается и тут же обмякает. Майкл оглаживает большие половые губы, раздвигает их, нащупывает твердую горошину клитора. Марисоль закусывает губу, слабо цепляется за бортики. Майкл кладёт руку ей на живот, медленно поднимается выше, сминает вздымающуюся грудь поочерёдно. Марисоль прошивает приятная судорога. Внутри живота завязывается тугой узел. Дыхание становится частым. Майкл целует её за ухом, круговыми движениями массирует клитор. Против часовой стрелки. По. Ему нравится, как ресницы Марисоль подрагивают, а губы выжидательно приоткрыты. Майкл мягко давит на клитор, одновременно сжимает ей горло. Вводит один палец. Марисоль хватает его за запястье, дергается, вырывая затычку из слива. Вода с рыком уходит. — Стой, — молит она с такой будоражащей хрипотцой. Майкл чувствует, как сгусток вожделения разрастается. Марисоль неуклюже поднимается на дрожащие ноги. Чувствует, как пульсирует клитор. Просит Майкла скрестить ноги, а после насаживается на его эрегированный член, вонзая ногти ему в плечи. Он гортанно стонет, сжимая её бедра. Марисоль двигается медленно, неторопливо, даёт ему возможность насладиться каждым моментом. Майкл сдерживает порывы грубо насадить Марисоль. Целует её путано в шею, рассыпает поцелуи по груди. А она все тянет. До тех пор, пока терпение у самой не лопается. Она упирается в него лбом, ускоряется. Стон щекочет горло. Майкл прикусывает солёную кожу у шеи, делает последний резкий толчок. Давит вскрик, издавая лишь хрип при оргазме. — Ты меня любишь? — вдруг спрашивает он, когда Марисоль следом за ним разрывает от оргазма. У неё перед глазами все плывет, а тело бьётся в конвульсиях. Что она может сказать? Что все в ней — о нём? Она молчит, рвано дышит, уткнувшись лбом в его. — А ты? Утром Марисоль с спускается к раннему завтраку верхом на младшем брате. — Тебе пора замуж. Тяжелеешь с каждым днём, — ворчит Начо, крепче придерживая сестру за бёдра. Марисоль дует ему в ухо в знак протеста и звонко хохочет, оглушая. Сонный Майкл со сбитым режимом и джет-лэгом плетется сзади. Хуанита тянет его за чистые без перстней пальцы, а тот буксует. Ремедиос, застрявшая в самом начале лестницы из-за этой процессии, всё никак не может застегнуть серьгу. — Начо, бога ради, шевелись! — плещет руками она, хлопая по бёдрам. Марисоль не отлипает от брата и после завтрака. Она провожает Майкла с отцом на конюшню, а после снова лезет на спину Начо и гонит его до машины Реме. Брат вздыхает с притворной усталостью, но легко довозит сестру до калитки. Проводив всех, Марисоль возвращается в дом, повязывает на голову косынку и выходит в сад. Под раскидистым апельсиновым деревом в кресле-качалке сидит Эсперанса и зорко следит за собирающей цитрусы Хуанитой. — Не лезь высоко, niña, — советует она, — у нас для этого есть Соль. Марисоль фыркает, придвигает лестницу к соседнему дереву. — Он тот самый, — спрашивает Эсперанса, принимая от правнучки спелые солнечные апельсины, — нагаданный? Пальцы Марисоль замирают на гибкой ветви. — Не по той дороге пошла, дочка. Ох, не по той, — сетует Эсперанса, теребя ярко-красные бусы до пояса. — Что, свадьбы не будет? — щурится Марисоль, передавая ей рябой фрукт. — Будет, да не у тебя. Хуанита развешивает уши. Её производительность падает. — ¡Niña! — торопит Эсперанса. Девочка вымученно вздыхает и возвращается к работе. Марисоль ковыряет ногтем апельсиновый черенок, глядя на светлый ствол дерева. Не то, чтобы ей хотелось замуж. Гулять на свадьбе Майкла она не готова. Это абсурд. Провальный спектакль. Фильм ужасов с низким рейтингом. Расклад таро, в котором все карты перевернуты. Вечером Майкл просит отрезать ему волосы. Марисоль отправляет его к Ремедиос, которая стрижет всю семью, если не пропадает на рынке. И пока Реме исполняет желание Майкла, Марисоль вздрагивает от каждого уведомления. На экране его телефона секунда за секундой всплывают сообщения от Галланта. Она тянет пальцы в рот, кусает толстые ногти в бесцветном лаке и крутит на повторе слова бабушки. Марисоль не выдерживает, бежит к ней в спальню. Эсперанса сидит у открытого окна в плетеном кресле за круглым столиком и учит Хуаниту играть в мус — испанский покер. — Реме надерет тебе уши, если узнает, — говорит Марисоль, снимает племянницу с кресла и усаживает себе на колени, — я говорю тебе, бабушка. Эсперанса смотрит на внучку, выгнув тонкую бровь. Она курит ароматный табак, длинными ногтями стучит по потрёпанным картам. — Вообще-то, — Хуанита трёт нос, — она сама попросила научить меня. У неё не хватает нервов. Лицо Марисоль вытягивается. Эсперанса смеётся сквозь кашель. — Иди, забери у матери Майкла и покажи ему красивые места. Он любит рисовать. Попроси свой портрет на память. Хуанита крепко обнимает её напоследок, а на щеку Марисоль градом сыплются её поцелуи с причмокиваем. Она выбегает из спальни и закрывает за собой дверь. — Пришла за его секретами, — Эсперанса зажимает трубку зубами, собирая карты в колоду. Марисоль подбирает ноги под себя, обнимает колени и ждёт, когда бабушка разложит таро. — Он будто не целый, — говорит она, глядя в тусклый рисунок на карте. — Делит себя на части. Мечется. Ищет, куда приткнуться. Кому отдать часть себя. Не всем дано вынести даже его часть, hija. Ему самому тяжело. Всё это Марисоль знает и без карт и цыганских гаданий. Всё это записано у неё в блокноте задним числом. Всё это саму дробит её на куски. Майкл возвращается посвежевший, почти румяный. Он пахнет лугом и ветром. Марисоль запускает пальцы в остриженные до плеч кудри. В сочетании с пробивающейся с щетиной они сводят её с ума. — Твой цирюльник взбесится, — говорит она, вытягивая руки за шеей Майкла, прижимаясь к нему животом. — Плевать, — шепчет он, трётся об неё кончиком носа. Медленно. Ласково. Длинные пальцы задирают подол лёгкого платья. Майкл перестал носить кольца. Хуаниту это огорчает. Они целуются долго и чувственно. Как вчерашние подростки. Будто им мало друг друга. Будто все это может закончиться по щелчку пальца. Марисоль не страшно. С темнотой она давно и развязанно на ты. Её будит методичный стук в окно. Марисоль выныривает из сна, пытается сфокусировать взгляд. Ночь выдаётся лунной. Любопытное светило глядит в окно спальни Марисоль и щекочет ей высунутую из-под одеяла пятку. Марисоль извивается, поворачивается к Майклу лицом. Он безмятежно спит, только густые ресницы дрожат во сне. Она решает, что ей послышалось, и решает остаться в кровати. Майкл закинул на её руку вместе с ногой. Выбраться без последствий возможным не представляется. Марисоль кончиками пальцев нажимает на его родинки на щеке, плече. Соединяет их, рисует себе пути-дороги, ответвления-тупики. Она не любит его так, как ей хотелось бы. Как требуют того новомодные авторы. Как считает Эрих Фромм. Она даже не знает, любит ли. Стук в окно повторяется. Марисоль вздыхает, трепетно целует Майкла в усыпанную родинками щёку и неуклюже вылезает из его объятий. Тот стонет, поворачивается на спину, раскинувшись на кровати звездой. Марисоль выглядывает во окно — во дворе под апельсином стоит Рафаэль с горстью камней в руке. Её внезапно охватывает злость. Какого чёрта? Она срывает со стула цыганскую шаль, накидывает поверх шёлковой сорочки и спускается вниз, во двор. Весь дом уже спит, слышен только храп Начо. — Убирайся, Рафаэль, — накидывается Марисоль, останавливаясь в двух шагах от него. — Нам нужно поговорить, — настаивает Рафаэль, высыпая гальку себе под ноги. — Не нужно. Мы все решили, когда я уехала в Америку. — Ты не должна выходить за этого гаджо. С ним что-то не так. — Это с тобой что-то не так. Проваливай! Глаза Марисоль похожи на чёрные дыры. Матовые и пустые. — Послушай, — Рафаэль приближается и хватает её за руку. — Пусти. Иначе я подниму такой вой, — шипит Марисоль. Она знает, Начо спит очень чутко. Удивительно, что он не просыпается от собственного храпа. — Если он тебя бросит, твою семью покроет позором. — А если я его брошу? — Марисоль дёргается, освобождая саднящее запястье. — Ты ведь с ним спала? Ни один мужчина не возьмёт тебя, порченую, замуж. Марисоль задыхается. Это она-то порченая? Она с размаху лепит Рафаэлю пощечину по блестящей от луны щеке. — Ты переоцениваешь свою роль в моей жизни, — плюет Марисоль, встряхивая немеющую ладонь. — Радуйся, что мой позор не твоих рук дело. Она сдувает со лба прядь волос и собирается уходить. Но Рафаэль грубо дёргает её на себя, прижимая к телу. Марисоль поднимает крик, но рот закрывает мозолистая рука. Рафаэль утягивает её в сад. Марисоль царапается и брыкается. Бьёт его в грудь, по лицу, не глядя, наотмашь. Она сучит ногами по земле, теряет обувь. Рафаэль отпускает её так же резко. — Как ты не понимаешь! — рычит он, вытирая руками горящие щёки. — Это все для твоего же блага! — Для моего блага в мой приезд даже сангрии никто не пьёт, чтобы я не сорвалась, — плюется Марисоль, задыхаясь. Она резко кричит, что есть силы. Одной ей не справиться. Рафаэль не выдерживает. Оглушает её звоном пощечины по щеке. — Ты труп, — шипит Марисоль, прижимая ладонь к лицу. Левая часть немеет от удара. — Только я могу спасти тебя от позора, — продолжает он, будто ничего и не было. Он почти умоляет. Падает на колени. Марисоль отшатывается, прижимая руки к груди. Он ползёт следом. — Прошу тебя, одумайся. Марисоль не успевает послать его к чёрту. Майкл оглушает его со спины. Рафаэль валится на землю. Майкл садится сверху, хватается за рубашку и опускает тяжёлый кулак ему на лицо. Марисоль стоит, как вкопанная. Она приходит в себя только когда Начо отталкивает Майкла в сторону. Он тяжело дышит, встряхивает кулаки в красных пятнах, подходит к Марисоль. Та снова шарахается. — Соль, — хрипло шепчет он, задыхаясь. Глаза бешено мечутся, отражение луны в них мутное. Красивое лицо искорежено гримасой гнева. Марисоль облегчённо выдыхает, касаясь щекой его голой груди, вонзая в него пальцы, как в спасательный круг. — Какого хрена здесь происходит? — спрашивает Начо, помогая подняться Рафаэлю. — Пытался вразумить твою сестру, — отвечает тот совершенно обыденно, сплёвывая вязкую от крови слюну. — Он меня ударил, — говорит Марисоль так, чтобы Начо это услышал. Отрывается от Майкла и поворачивается к луне. Нижняя губа треснула, капля крови застыла под губой. Щека красная и горячая. Майкл дёргается, но Марисоль впивается в него сильнее. Всегда спокойный Начо свирепеет на глазах. Бьёт Рафаэля по лицу резко и неожиданно. С такой силой, что тот падает на землю. — Повезло тебе, что Хоакин этого не видит. Он бы просто убил, — говорит брат. — Майкл, уводи её. Нечего на него смотреть. Майкл поднимает босую и дрожащую Марисоль на руки и уносит в дом. В спальне оцепенение спадает с глухим звоном. В доме переполох, а Марисоль ревёт белугой, обняв себя за плечи. Майкл нервно меряет комнату шагами, пока Ремедиос обрабатывает трещину у неё на губе. — Я убью его, — бросает он, прорываясь выйти. Сухая ладонь Диего, застрявшего на пороге, упирается ему в грудь. — Остынь, сынок, — размеренно говорит он, а глаза дикие. — Мы разберёмся с ним сами. Как того требуют цыганские законы. Успокоившись, Марисоль устраивается у Майкла на коленях, кладет голову на грудь. Они сидят в глубоком кресле с высокой спинкой, блестят в лунном свете. Истерика в доме утихла вместе с Марисоль. Бедная Хуанита так перепугалась, что сама ударилась в слёзы. Лола едва её успокоила, сама то и дело вздрагивая от каждого всхлипа внучки. Начо пообещал переломать Рафаэлю ноги, если он только сунется к Марисоль. Диего одобрительно кивнул, крепко поцеловал дочь в макушку и оставил её гаджо. — Кто такой Хоакин? — спрашивает Майкл. Он уже битый час представляет, что было бы, если бы Марисоль просто не существовала. Или исчезла. Или не приняла его тогда. Или соблюдала субординацию. Или вышла замуж за Рафаэля. Он прокручивает в голове детально каждую ситуацию и не знает, как ему быть ни в одной из них. Майкл обнимает её бережно, как младенца. Целует в лоб, в линию роста волос. Редко, продолжительно. Боится разжать руки. Боится, что она рассыплется пеплом в его ладонях. Стечёт молоком. Растает с первым лучом солнца. — Мой старший брат, — непривычно тихо отвечает Марисоль. — И где он сейчас? Майкл подтягивает её ближе к себе. Смотрит, как редко она моргает, щекочет ресницами его грудь. — В могиле. Её упавший голос с треском ломает ему кости. Альвеолы лёгких лопаются одна за одной. Марисоль выскальзывает из его рук, усаживается у сундука рядом с кроватью и ныряет внутрь, разгребая хлам. Выуживает оттуда небольшой альбом и возвращается к Майклу, включив торшер. Майкл морщится от света и раскрывает альбом. На первой же фотографии их невероятное сходство режет глаза. Близнецы. Майкл листает дальше, читает историю жизни Марисоль. — Это его последняя фотография, — говорит она. Дрожащие пальцы замирают на изображении. Высокий, подтянутый Хоакин верхом на Торнадо. Счастливый. Улыбчивый. Живой. По щеке Марисоль катится слеза. — Торнадо в тот день словно взбесился, — говорит она монотонно. Взгляд пустой. Мёртвый. — Хоакин пытался успокоить его, как мог. Они с Реме тогда поругались. Уже не помню, из-за чего. Хоакин нервничал, Торнадо бесился ещё больше. В конце концов он просто затоптал моего брата. А после похорон пропал. Майкл глотает язык. Он слышал, что близнецы тяжело переживают потерю друг друга. — И ты запила? — догадывается он. Марисоль шмыгает носом, размазывая слёзы по щекам. — Я была на курсах по повышению квалификации. А потом мне позвонила умирающая Реме и вырвала моё сердце. Всю мою жизнь Хоакин был рядом. Он дрался за меня, когда я опускала руки, даже с отцом. А потом свет будто погас, а солнце пошло обратно. Марисоль снова плачет. Это ножевое никогда не зарастёт. Не покроется коростой, не затянется шрамом. Это навсегда. Майкл не знает, что сказать. Только крепче прижимает её к себе. — У тебя есть Начо, — шепчет он. — Я хотела рассказать о нём позже, — говорит Марисоль, вытирая слёзы. — Он — сродный. Отец изменил матери. Его любовница решила рожать, но умерла при родах. Отец принёс Начо в дом. Помню, как мы с Хоакином прятались в саду, пока мама в слезах говорила отцу, что у Начо теперь есть мать, но у него больше нет жены. Сначала мы сторонились его. Но потом мама объяснила, что он ни в чём не виноват. И получилось, что получилось. Я люблю его, но никто не заменит моего Хоакина. Майкл смотрит на улыбающегося близнеца Марисоль. Чувствует, как в нём что-то откликается. Жизнь Начо похожа на его собственную. Только вот Майкла никто не принимал. Никто не объяснял ему, почему мать не может поднять на него глаза. Не ласкает, как это делают другие матери. Не любит его, как должна. — Твоя мать не могла справиться с чувством вины, — говорит Марисоль. Вся эта поездка — один большой сеанс психотерапии. Вот зачем они здесь. Собирать Майкла воедино. Снова. — Твоему отчиму нужно было работать с ней в первую очередь и возвращать в травмирующую ситуацию измены её, а не ковыряться в тебе. Gilipollas.* Идём спать, не то у меня начнётся новый цикл стресса, который слезами не завершить. Остаток ночи Майкл не спит. Обнимает Марисоль и пережевывает её слова раз за разом, пока они не превратятся в безвкусную кашу. Выворачивает себя наизнанку, как карман, и суёт подклад обратно. Ждёт когда взойдёт солнце, чтобы вытряхнуть весь мусор наружу, но засыпает, уткнувшись носом в макушку Марисоль.