I found God in a lover

Пронырливый Галлант выведывает, что однополые браки были узаконены не только в штатах и решительно переносит всю церемонию в Марбелью, на берег моря. Марисоль возвращается домой, как и собиралась. До места церемонии — три часа езды. А на самолёте и вовсе полчаса. Марисоль ничего не объясняет семье. Лишь плачет три ночи подряд в спальне у Ремедиос. Пока однажды Хуанита не встаёт в позу. — Ты его любишь? — спрашивает она. Марисоль иногда боялась её не по годам мудрого взгляда. — Почему ты разрешаешь забрать его? Он тебя Рафаэлю не отдал. Марисоль размазывает слёзы по щекам, глухо сморкается. В спальне плюнуть некуда — везде бумажные комки. — Для Соль брак — не самоцель, — фыркает Реме. Они с Хуанитой не высыпаются уже бог знает сколько. Спасательные настои Эсперансы не помогают. Марисоль успокаивается на пару часов, а после снова в слёзы. — Да подумай ты о ребёнке наконец! Марисоль щиплет Ремедиос за голую коленку. Выходит плохо — её сноха всегда была костлявой, но подтянутой. — Или ты вернёшься в этот дом с гаджо, или отец выдаст тебя замуж за первого попавшегося цыгана. Даже если это будет Рафаэль. — Папа бы не сдался, — вдруг шепчет Хуанита. В полумраке её глаза влажно блестят. Новый ком из слёз стрянет у Марисоль в горле. Она вспоминает последнюю фотографию брата. Его улыбку и тёплые глаза. — Хоакин всегда говорил, что ты не от мира сего, — говорит Ремедиос. Ноги затекли. — Но он всегда говорил, что ни в ком нет столько цыганской крови, сколько в тебе. Ты как ветер. Делаешь всё, что тебе вздумается. И даже отцовский кнут тебя не пугает. Марисоль смотрит на Хуаниту и видит в ней себя. Она помнит, как ходила за братом по пятам, лезла в драку первей него, получала наравне со всеми. Так с чего бы ей проигрывать какому-то белозадому с выбеленными волосами? — Он сделал выбор, — продолжает ныть Марисоль, застревая в позиции «жертвы». — Господи боже, — шепчет Ремедиос, стучит согнутым пальцем по голове на своих коленях. — Да как ты только людей из болота вытаскиваешь? — Руками, — бурчит Марисоль, снова сморкаясь. Дышать уже нечем. Даже капли не помогают. — Оно и видно, — цокает Реме. Она вылезает из-под Марисоль, разминает затёкшие ноги, растирает лицо ладонями. — Твоя очередь, cariña. Я заварю чай. Ремедиос уходит, оставляя свою дочь за старшую. Марисоль подкладывает подушки под спину и усаживается удобнее. Волосы у неё спутаные, лицо опухшее. — Он знает, что ты его любишь? — говорит Хуанита. Марисоль вспоминает, как Майкл спрашивал её об этом, когда она задыхалась от оргазма, и понимает — ничерта он не знает. — Нет. — Значит, это не честно. Расскажи. Вот тогда пусть и делает выбор. Хуанита ползёт к ней, устраивается на едва заметном животе аккуратно, будто вся Марисоль — хрустальная. Хуанита не знает, что на самом деле так и есть. В домике на побережье настоящий переполох. Галлант нервничает, проверяет, чтобы все шло по плану. Коко лишь закатывает глаза, попивая мартини. Её парикмахер иногда перегибает палку. Внутри густо пахнет рододендроном, лаком для волос и шампанским. Та самая бабка Галланта, Иви, почти рассыпается, выпивая третий бокал залпом. Наконец-то её непутёвый внук нашёл себе пристанище. Только бы всё не испортил. Мэллори оставляет Коко на женишка и помогает Галланту справиться с накатывающей истерикой. Организатор церемонии снуёт туда-сюда, смачно матерится на испанском. Судя по невозмутимому виду окружающих, языка никто не знает. Марисоль усмехается, соглашаясь с земляком и переступает порог. Стук каблука выходит громким. — Слава богу, ты здесь, — вздыхает Галлант и спешит к ней с объятиями. — Отлично выглядишь, только щёки зря наела. Марисоль давит желание пнуть его под зад. Нашёлся эксперт в женской красоте. — Майкл на втором этаже мучается с галстуком. Поможешь? Шампанского? Галлант хватает два бокала, один суёт ей в руки и растворяется в толпе. Марисоль ставит шампанское на журнальный столик и ловит организатора под руку. Тот помогает ей найти лестницу, радуясь, что хоть кто-то здесь говорит на человеческом языке. Марисоль костяшками пальцев стучит в дверь из пихты и входит, не дожидаясь ответа. Майкл крутится у зеркала в полный рост, пытаясь завязать шарф-гастук бордового цвета. Он весь в чёрном. Даже волосы теперь — тёмно-русые. Червленое золото. — У тебя траур? — спрашивает Марисоль, кидая клатч на двуспальную кровать. Майкл резко оборачивается. Ответ застревает, царапая горло, когда он видит Марисоль. Ослепительно белое платье с бисерной вышивкой и газовыми рукавами-фонарями. Две пряди волос, обрамляющие лучистое лицо. Взгляд прямой, светлый и тёплый. Будто Майкл женится на ней. У него внутри разрывается фейерверк. Искры сыплются отовсюду бесконечным потоком. Этот день, переоцененный обществом, он должен был делить только с ней. — У тебя праздник? — отвечает он, возвращаясь к зеркалу с титаническим усилием. — Твой жених просил о помощи, — говорит она, подходя к нему под шелест собственного платья. Марисоль бьёт его по рукам, разворачивает к окну и принимается колдовать над галстуком. Майкл ловит каждое её движение. Грациозное, изящное. Лицо сосредоточенное, мягкое. Морской бриз из раскрытого окна дует ей в спину, подхватывает длинные волосы, несёт Майклу её запах. Он вздрагивает, жадно вдыхает каждую крупицу. — Булавку, — говорит она, раскрывая ладонь. — Там, — Майкл кивает себе за спину. Марисоль берёт его за руку, указательным пальцем зажимает конструкцию. — Не дыши. Она следует собственному завету, как только входит в комнату. Ей просто нечем дышать. Майкл кажется ей почти божественным с тёмными волосами. Взгляд стал ярче, пронзительнее. Он оборачивается, следит за Марисоль. Замечает, что она поправилась. Чувствует что-то неладное. Марисоль находит булавку в виде змеи на туалетном столике. — Очень празднично, — фыркает она, разворачивая Майкла обратно к свету. Она закалывает галстук, расправляет его горячей ладонью. Вспарывает Майклу нутро одним касанием. Причиняет нестерпимые страдания. Танталовы муки. Марисоль проводит руками по плечам, разглаживает рубашку. Она забывается. Снимает с вешалки жилетку, вытягивает руки. Майкл принимает её помощь, клонится назад, одеваясь. Поддаётся Марисоль, когда она снова поворачивает его к свету, пальцами оставляя сигаретные ожоги на коже. Она заправляет галстук в жилетку, застёгивает верхнюю пуговицу, остальное доверяет ему. — Зачем ты здесь? — вопрос разрезает тишину, как заточенный клинок проходится по шёлку. Пальцы не слушаются, пуговицы не поддаются. — Рассказать всем про твои измены, — жмёт плечами Марисоль, подавая ему пиджак. Майкл щурится, склоняет голову набок. Она трясёт пиджак, намекая, что пора. — Сказать, что люблю тебя, — сдаётся Марисоль. Белое платье будто сереет, когда блеск в глазах гаснет. Её руки опадают, полы пиджака врезаются в снежный подол. — Тогда я не знала, что ответить. Теперь знаю. Майкл неспешно подходит к туалетному столику, надевает неизменные перстни. — Ты сказала, я тебя боюсь, — говорит он, убирая руки за спину в замок. Марисоль кидает пиджак на кровать, скрещивает руки на груди. — И оказалась права. — Нет, — спокойно, уверенно отвечает он. — Равных не боятся. С ними заключают союз. Марисоль закатывает глаза, фыркает. И это Галлант-то равный? — Не с ним, Майкл. Ты застрянешь в болоте. — А с тобой? Буду работать на конюшне, а по выходным танцевать? Марисоль сокрушается. Прячет лицо в ладонях, совсем как Майкл. Её тянет к земле. Лечь и не подниматься.  — Я не собираюсь переманивать тебя на свою сторону. Я пришла, чтобы сказать, что чувствую. Вот и всё. По щеке катится хрустальная слеза. Одна за одной. Эмоции зашкаливают. Майкл едва сдерживается, чтобы не упасть в её ноги и не умыться морской пеной. Марисоль делает глубокий вдох, вытирает слёзы. Берёт пиджак, протягивает его Майклу. — Королева умерла, — улыбается она. — Да здравствует король. Марисоль помогает Майклу надеть пиджак, освобождает его мягкие волосы из-под воротника. Расправляет лацканы, разглаживает плечи. Майкл касается её щеки, смазывает влажную дорожку от слёз. Марисоль отходит, отнимает его руку от лица, критически осматривает жениха. — Цирюльник будет доволен, — заключает она, забирает клатч и выходит вон. Ей невыносимо тошно и дурно. Густой запах рододендрона делает всё только хуже. Она бы с радостью разложила повсюду ветви олеандра и смотрела, как Галлант задыхается. Марисоль хватается за перила. Её мутит. Майкл выходит из спальни следом. Марисоль берёт себя в руки, вскидывает голову, когда он останавливается рядом с ней. Властным взглядом окидывает присутствующих. Им всем приспичило взглянуть наверх. У Галанта против воли захватывает дух не только от Майкла, но и от Марисоль рядом с ним. Они так гармонично смотрятся, будто собираются развеять этот мир в прах, растереть пепел в ладонях. Майкл галантно помогает Марисоль сойти с лестницы и оставляет её, нырнув в толпу гостей, привычно пряча руки за спину. Марисоль отходит ближе к окну, вдыхает солёный запах моря. Организатор просит всех на выход на чистом английском. Марисоль продолжает стоять у окна. Ей дурно. Она не хочет в давку на выходе. Майкл бросает на неё обеспокоенный взгляд. Один за одним. Он мучается в предсмертной агонии. — Ты в порядке? — Майкл оказывается рядом в два шага, заботливо кладет руку на спину. — Воды, — просит Марисоль. Майкл поддерживает её, ведёт на кухню, сажает на высокий барный стул. От запаха азалий нестерпимо мутит. — Меня тошнит, — делится она, роняя голову на руки. Майкл наливает воды, бросает туда льда и мяты, протягивает Марисоль стакан. Она осушает его залпом, жуёт мятный лист. Тошнота отступает мелкими шагами, лелея желание вернуться. Марисоль тянет Майкла на себя за пиджак, утыкается лбом в грудь. Но запах его одеколона её тоже бесит. Она не знает, куда деть себя. — Церемония начинается, цирюльник ждёт, — толкает Марисоль, поднимаясь. — Не заставляй его сомневаться в моей профпригодности. Майкл стоит на краю пропасти и смотрит в её разинутую пасть. Сердце бешено колотится. Он делает шаг навстречу темноте. — Я не боюсь ветра, Марисоль, — шепчет он ей в самое ухо. — Я его приручил.