***
У меня периодически возникала мысль тоже что-нибудь испортить. К примеру, порезать этому паршивцу картины или испортить краски. — Но я же не мальчишка, — пробубнила я, садясь за огромный стол в мастерской. Гладкая лаковая поверхность сияла чистотой и по большей части была покрыта всякими папками и бумагами. А ещё рисунками. Маленькими и большими, законченными и только набросками. С непривычки передёрнулась от вида своего лица на большинстве из них. Хотя всё-таки приятно, что пишут картины с моим участием. Ещё раз проверила, закрыты ли двери и окна, чтобы никто незваный не пришёл. На глаза попался непонятный бутылёк, который на проверку оказался чернильницей, стоящей у стопки бумаг. А рядом лежала белая ручка-перо с золотым наконечником. Ногтём я аккуратно ковырнула стеклянную крышку и та отъехала в сторону, открывая мне вид на чёрное озерцо из чернил. Оно колыхнулось о стеклянные стенки и замерло. Я взяла перо и дрожащей рукой окунула его в густые чернила, маленький пузырёк воздуха тихо булькнул. Высунув язык, я осторожно понесла ручку к лежащему передо мной листу из плотной бумаги. — Луи! — послышался звонкий голос Ребекки, стоящей за дверью. Моя рука дрогнула и чёрная капля, словно в замедленной съёмке, шлёпнулась на какой-то документ, лежащий на самом верху толстой стопки. Я замерла с протянутой рукой и с ужасом посмотрела на растекающуюся по непонятным словам чёрную каплю. — Луи? Всё хорошо? — Да-да, всё прекрасно, — попыталась оттереть кляксу, но получилось только размазать. Я распахнула глаза, обслюнявила палец и вновь постаралась очистить поверхность. Итог: пальцы чёрные, листок чёрный, я в панике. Аккуратно взяла его и подняла, выставляя на свет. — Ты что-то хотела? Если это насчёт Никлауса, то можешь не тратить дыхание. Не желаю про него ничего слышать. — Да ладно тебе! — было слышно, как Бекки переминалась с ноги на ногу, стоя прямо под дверью. Я подула на лист. Ручка-перо, до этого мирно лежащая на куске бумаги, вдруг покатилась по столу, оставляя чёрные следы-капли. — Он с тобой ещё мягко. Меня вон вообще на сто лет в гроб уложил. И ничего. Он же не со зла. Просто он, ну, вспыльчивый. Вот увидишь, час-полтора — и он прибежит извиняться. — Да не надо мне, — проворчала я, с облегчением отмечая, что со стола чернила отмыть легче. — Я, конечно, понимаю, эмоции и всё такое, но нужно же держать себя в руках! А если в следующий раз он не приставку, а меня сломает? Мне и тогда его простить нужно? — Да что же ты такое говоришь?! — подруга притопнула ножкой. — Тебе он уж точно ничего не сделает. Вот сломить волю и подчинить — это да. Но не ударить! — Спасибо, что подарила надежду… — Всегда пожалуйста, родная. Просто ты попытайся понять. Ладно? Он не хотел вредить, — Ребекка начала отходить. — Поговори с ним. — Ладно. Я поняла, — я с грустью смотрела на, без сомнения, важный документ. И Бекка ушла. Нет ну надо же! Почему это я должна его прощать? Думает, что просто посмотрит на меня своими голубыми, как само небо, глазами, и я упаду к его ногам? Спешу и падаю! Я неуверенно нахмурилась, разыскивая простой карандаш. Если судить по нашим отношениям, то я только и делаю, что падаю к его ногам. Без моего ведома связал наши жизни? Просто не хотел быть одиноким. Искусал, стёр память, а потом вдруг заставил всё вспомнить? Так он просто чувствовал вину и не хотел, чтобы я помнила, как он навредил мне. А какие речи говорил! Начал везде и всюду контролировать и поселил у себя дома? Волнуется и защищает от опасности. Надавал по заднице и сломал дорогую мне вещь? Он же хотел как лучше! Со злости стукнула кулаком по столу, а потом вскрикнула от боли. К чёрту этих мужиков. Вот не прощу! Не прощу и всё. До завтра… Я понимала, что не смогу ни обижаться долго, ни уж тем более расстаться. При мысли о том, что мы когда-либо сможем разорвать отношения, внутри всё сжималось, во рту появлялась горечь, а в горле вставал ком. Но не прощу! Да. Я кивнула сама себе. И вот, когда на голове свирепого волка начал вырисовываться венок из ромашек, в закрытую межкомнатную дверь тихо поскреблись. Я замерла с занесённым над листом карандашом. — Котёнок? — позвал меня Ник. Дверная ручка дёрнулась. Я прищурилась и демонстративно отвернулась так, если бы он меня видел. — Я знаю, что ты здесь, — он вздохнул, когда я промолчала. — Хотел извиниться… Понимаю, что поступил неправильно. Ты имеешь полное право злиться. Я понимаю, каково быть осуждаемым за то, что приносит счастье. И я не только позволил себе разрушить то, о чём ты так мечтала, но и пошатнуть доверие. Я не хотел ругаться или даже злиться, но меня возмутило твоё пренебрежение собственной жизнью. Как можно так наплевательски относиться к своему здоровью? — Но это же моя жизнь… — неуверенно пропищала я. — И я в праве делать с ней всё, что хочу. — Ошибаешься! — дверь содрогнулась под мощным ударом. И я вместе с ней. Вообще, сложно привыкнуть к тому, что у кого-то с такой скоростью может изменяться настроение. Вот он спокойный, а потом, в ту же секунду, уже в бешенстве. — Не ты будешь страдать из-за своей смерти. Это буду я. Это будут твои родители, которые потеряли дочь. Это будут твои братья, которые лишились сестры. Это будет Ребекка, у которой отняли единственного, кто дружит с ней просто так, — Ник замолчал, предоставляя мне время обдумать его слова. — Твоя жизнь не принадлежит тебе. Никогда не была, никогда не будет. Так что не смей распоряжаться ею, как тебе вздумается. Я сидела, не двигаясь. Как это? Моя жизнь теперь уже и не моя вовсе? Дверная ручка задёргалась, а замок начал медленно проворачиваться. Я подскочила с кресла, ударяясь коленкой об один из ящиков стола. Вокруг не было ни единого места, где можно было бы спрятаться. И поэтому, поддавшись панике, я залезла под стол и забилась в самый дальний угол и уткнулась носом в колени. Дверь наконец отворилась. В комнату мягкими, неслышными шагами ступил Никлаус. Он остановился на секунду, а потом, словно хищник, начал медленно подходить к столу. Я затаила дыхание. — Где же мой маленький пугливый зверёнок? — пропел он. И я прямо видела его маленькую ухмылочку. Он мучительно медленно обошёл стол и остановился прямо рядом со мной. — Где же ты? — тихий смешок. А я замерла и спрятала лицо в коленях, вспомнив про документ, заляпанный мною. Хоть бы не заметил. Хоть бы не увидел. Но мужские ноги, единственная видная мне часть, напряглись. — Это что такое?! Луи! — и свирепое, искажённое в ярости лицо оказалось под столом. На меня смотрели жёлтые глаза, переливаясь в полутьме. — П-привет, м-милый, — я несмело улыбнулась и ещё сильнее забилась в угол стола. — Иди-ка ко мне, — наглые руки потянулись ко мне. Я покачала головой, сжимаясь всё больше. — Не бойся, маленькая. Я не буду ругать, — меня схватили за плечи и насильно начали вытаскивать, пару раз приложив макушкой о столешницу. Я вскрикнула. — Ой, извини, — хотя никакого раскаяния слышно не было. Никлаус оторвал меня от пола и усадил на стол, сунул испорченный листок прямо под нос. — Что это? — потряс он рукой, чуть ли не надавав мне оплеух. — Документ какой-то, наверное, — я невинно похлопала ресницами, а Никлаус заворчал. Где-то внутри, глубоко в груди, начал зарождаться самый настоящий волчий рык. Глаза сверкнули золотом, а зрачки заняли почти всю радужку. Я завороженно смотрела словно внутрь чего-то сокровенного, неизведанного. — А нечего разбрасывать свои бумажки где ни попадя, а потом ещё и жаловаться. И кто вообще ставит жидкие, чёрные, несмываемые чернила рядом с чем-то важным? — Я смотрю, кое-кто стал слишком смелым? — совершенно наглые и беспринципные пальцы прокрались под юбку и обосновались на бедре. Сильные пальцы сжали ногу, немного царапая отросшими волчьими когтями. И надоедливые бабочки вновь запорхали в животе, а в груди, словно кроваво-алый цветок, распустилось знакомое, но до сих пор совершенно непонятное чувство. Оно пускало корни, крепкими щупальцами обвиваясь вокруг сердца, заполняя вены, артерии. Я чувствовала, как оно медленно ползёт по жилам, буквально врастая в меня, пуская новые ростки. Единственное, до чего дурманящий туман не добрался, был мозг, который кричал об опасности. Он хотел прекратить это всё, он понимал, что нельзя поддаваться, нельзя отдавать власть в руки вампира. Но даже он уже начал сдавать позиции перед волчьими глазами. — Вообще-то, это был очень важный договор, — несмотря на ситуацию, Ник начал медленно успокаиваться. Вены вокруг глаз поблекли, за золотом радужки вновь проглядывало голубое небо, а клыки стали обычными человеческими зубами. — На сумму, которая тебе даже и не снилась. — Прости, — я на самом деле почувствовала стыд. Он опалил щёки и уши. Ник вздохнул и прижался ко мне, носом утыкаясь в шею, прямо рядом со свежим шрамом. Я обречённо посмотрела в большое окно. За окном сгущались сумерки. Как же быстро пролетел день… — Я случайно. Просто хотела попробовать порисовать пером. А оно капнуло… — зарылась пальцами в кудряшки, вызывая у мужчины полустон-полувздох. Устал, наверное. И тут вдруг ещё больше стыдно стало. За то, что заставила волноваться. За то, что вывела из себя. — Ладно, — пробурчал он. — Любую бумажку можно восстановить, — мы помолчали. — Луи? — Мм? — я игралась с кудряшкой, то выпрямляя её, то отпуская. Следила, как прядка быстро вновь становится пружинкой. Жаль, что Ник так коротко стрижётся. — У меня для тебя кое-что есть, — меня подхватили на руки и спиной вперёд понесли в спальню. — Что? — обхватила ногами торс. — Телек мой припёр? Тоже сломать хочешь? — Вот вообще не смешно, — острые клыки царапнули нежную кожу шеи, а потом меня свалили на кровать прямо рядом с какими-то коробками. — Мы переезжаем? — взгляд зацепился за одну из коробок. Больно уж знакомую. А потом я начала различать и остальные. — Ты… ты что? Это же дорого! Ник, аки невинная девчушка, присел на краешек кровати и посмотрел на меня глазами побитой собаки. Я прищурилась. — Пытаешься меня купить? — он пожал плечами и начал невесомо поглаживать меня по ноге, с каждой секундой поднимаясь всё выше. Я повернулась к коробкам. И правда. Пытается. И не то чтобы у него плохо выходит. Если вот так посмотреть, то он с самого первого момента меня покупает. Сначала своим британским акцентом и изящными манерами, потом улыбками и поцелуями рук, затем напором и властностью, и наконец нежностью, граничащую со страстью. — Пытаюсь искупить вину, — жёсткие пальцы сильно сжали моё бедро, заставив меня вскрикнуть. Очень уж тонкая грань у него между мягкостью и грубостью. Не знаю, может, это из-за того, что он уже много прожил и пережил. Ведь многие были жестоки с ним, и ему приходилось отвечать тем же. Это продолжалось столетиями. Ему незачем было показывать своё настоящее "я" и оно скрылось, забралось куда-то глубоко под корку льда. — Котёнок, что-то не так? — я помотала головой, пытаясь сдержать слёзы. Так жалко мне стало моего вампира. — Эй, тише, тише. — Ты такой хороший, — проревела я, утыкаясь лицом ему в рубашку. Никлаус ошалело обнимает меня и начинает поглаживать. — И даже когда сволочь, то всё равно хороший, — совсем некрасиво всхлипнула и обняла настолько сильно, насколько могла. Меня переместили на колени и укутали в плед, словно ребёнка. Мужчина раскачивал меня на руках, шепча что-то успокаивающее на ухо. — Ну что, — он большими пальцами вытер слёзы с моих щёк, когда я уже начала успокаиваться и просто икала. — Будем распаковывать подарки? Я несмело кивнула, всё ещё с силой обнимая Ника.***
В окно медленно, но верно начинали стучаться первые рассветные лучики. Они лениво ползли по полу, освещая неубранные пустые коробки, ласковой кошкой залезали на кровать и тёплыми пальчиками касались лица. Я прищурилась, разглядывая розовеющее небо. Солнце только-только показалось. Сильные руки прижали меня ещё сильнее у мужскому телу, а тихое умилительное сопение слышалось где-то на макушке. Я аккуратно погладила пальцы, прижатые к моему животу, а потом положила свою ладонь сверху. Несмотря на умиротворение, царившее в комнате, и внешнюю медлительность мира, в голову лезли странные и порой очень нехорошие мысли. Они скакали с одной надуманной вероятности на другую, словно заяц прыгал с кочки на кочку. В животе затянулся узел сомнения, но тут же ослаб под натиском аргументов и причин, по которым всё движется в верном направлении. Моё дело маленькое — не дать любимому мужчине погибнуть. Да, он сильный Древний вампир. Да, он знает, что делает, и всегда на несколько шагов впереди врагов. Но даже самому везучему, самому искусному воину удача может изменить и повернуться спиной. В мире слишком много тех, кто хочет ему навредить. Я не смогу оградить его от всего, не смогу уничтожить всю угрозу. Но зато у меня есть шанс помочь сейчас. Каждый мой шаг выверен, каждое действие отрепетировано, каждое слово заучено. Я прекрасно знаю, что нужно говорить и что делать. Но всё равно страшно. Очень страшно вдруг погибнуть, если что-то пойдёт не так. Но ещё страшнее вдруг проснуться и понять, что Его больше нет. Что он больше не посмотрит на меня своими небесными глазами, не прижмёт к себе. Да, возможно, я эгоистка. Возможно, я обрекаю его на мучения. Но даже мысль о том, что я в один момент могу лишиться его, сжимает сердце шипастыми перчатками. Он прав — страдать буду не я, а они. Ник, родители, братья, Ребекка. Но они оправятся. Продолжать жить дальше. Все продолжают и они смогут. Да и что для вампира жизнь человека? Я освободила себя. Да, я поступаю эгоистично. Но разве мёртвым не всё равно? Разве их волнует, что над их телами плачут близкие? Им плевать. И мне будет плевать. Да, страшно. Да, я в ужасе. Да, я не хочу умирать. Но, если понадобится, последний удар моего сердца будет принадлежать Ему.