Полчаса любви и вернуться к бонгу

      К проёбу Миро приступает в «своей» комнате, с ноутбуком на всё том же диване и в одиночестве — у самого Шокка есть кухня, спальня, да и весь Санкт-Петербург, а у Оксимирона же только «свобода» и ключи от квартиры, гуляй — не хочу. Сегодня Дима не будет вызванивать, таскаться с ним и забирать, потому что «баттл, Оксимирон», но вечером будь добр зачитать. Он теперь даже с понимаем относится, чем помочь спрашивает, «ты пиши, как пишется, жида, там посмотрим» и текста плохие бракует сам. Мирону смешно — решил от хорошего заботливого продюсера валить, но башенка всё, сломана Гнойным, и нет сил уже терпеть.       Сейчас Окси просто старается плыть по течению, открывая текстовый редактор на макбуке. Хочется лечь на спину, закрывать глаза и лелеять мечту «нахуй утонуть», но пора приступать к поиску информации о Славе. Он начинает с творчества, придирчиво слушает, вычленяя своё влияние, подмечает зашкаливающее количество фитов, буквально, с каждым мало-мальски удовлетворительным рэпером Петербурга, до крови из ушей неслушабельные пары андер друзей и какую-то фанатичную преданность контексту, а не качеству своих треков. Конвейер, закосы под него самого, стандартненький русский интеллектуальный рэп — ничего такого, тысяча их, и каждый год новые появляются, если бы не антихайп. Дима ожидает от Федорова, чтобы тот опустил ко дну на баттле их «философию» — концепцию «Антихайп, мен», разъебал в щепки и подал тёпленьким, что Мирон и набрасывает словами, пока не стремясь к рифмам/панчам — коммунизм, анархо, ещё и наркоман с глазками умными, прям комбо. Писать такое легко — все косяки прямо на ладони, бери — не хочу. Юзеры посообразительнее спрашивали, и, что Миро мог сказать, сказали за него, да в той же антихайповской группе: «Любой, цитируй, срач — многое, но не всё». Ему, конечно, есть, что показывать и, хотя глаза, говорят, красивые, только не похожие.       Вот она снимает Славу, друзья заразительно смеются на заднем плане, а Гнойный, мальчишка совсем, счастливый такой, вон, и фотки с удалённого вк Саши оставил, еще не похож он здесь на тридцатилетнего пропащего мужика. Миро даже улыбается, забывшись, на фотку смотрит её, а представляет Карелина — того, с домашнего видео о мерче. Эй, не попадайся на весь этот фарс, сколько у вас с Димой такого дерьмеца для фанов, а ты опять засматриваешься, совместные фотки хоть нарой. Правда, лучше бы одного Славы — хорошенького с виду и со слов, хотя нашёл, посмотрел и что с того?       Ему писать и писать на баттл, чтобы проебать без вариантов — придти и притвориться, что забыл, так хорошо пел ему вечерком, а тут раз, и забыл. Оксимирон банальнейшим образом боится, что Дима на публике может сделать все, что угодно — выведет его в туалет и задушит. Какая-то сериальничная хуйня, Мирон, прекращай. Он же никакой тебе не гангстер или марвеловский суперзлодей, давай, продолжай добротный текст выдавать. Только не складывается никак, сидит себе на диване, отодвинув ноутбук, приехали. Панические атаки или еще что неизвестно, просто подумал о том, как бы слиться безопаснее и пропал, безнадёга со всех сторон — писать хорошо и хуёво забаттлить. Окси вскакивает, мечется неприкаянным вокруг полюбившегося предмета мебели, проклиная ебучие фотки, которые стали катализатором, ебучего Хинтера — всю душу вытрясет на этих чтениях стихов, ебучего себя, Славу ебучего, но нет, нет, нееет, он, блядь, придумает, бошку выбритую о ноутбук разобьёт, но… — В творческих муках? — лёгок на помине Дима, смотрит сейчас так понятливо. Мирон ждёт от него подначки, доброй, разумеется, но тот проходит мимо, а мужчину все равно обдаёт ледяным страхом. Шокк, завещая не скучать, уходит. И вот, что он мог сделать? Ведь сегодня Оксимирон бьется в литературной ломке, тут лучше не мешать, но понимание этого не спасает от неприятных секунд.       Окси лежит обессиленный на диване, со Славиной музыкой в наушниках, проходящей, скорее, сквозь, не задерживаясь, так и просится обозвать её проходняком. В ушах стоит неприятный гул от бесконечной усталости и тихих истерик «чёрт-чёрт-чёрт», которые отдаются в том самом гуле. «Помнишь ли ты, как в порыве едва ноут не отправил нахуй со стульчика, как картинно сжимал ручки в одном шаге от битья ими стен и получил за это сполна от Димы, как написал в ворде свои планы — опрометчиво — и стирал их потом, лихорадочно надеясь, что не сохранится, хоть бы не сохранилось. Он не сможет восстановить ту версию документа, где написаны глупые надежды, ты же не сохранял» — шепчет внутренний голос, телевизор выключен, а телефон так и не разблокирован после той смсочки, которую стоит стереть, но даже пытаться что-то скрыть впустую.       Хинтер вернулся, и звук открывающейся двери пробирает на ура его легкие блуждающие мысли, обходящие стороной малюсенький инцидент. Миро знал, разумеется, что ему за это влетит, но как же ему было легко это сделать, гораздо, гораааздо легче, чем слушать по сотому кругу самое прилизанное и третьесортное из всего альбома Гнойного, набираясь не то на баттловый текст, не то на идеально, иначе не выйдет же, спланированное просирание противостояния. — Весь, как погляжу, в работе, словно я и не уходил. — бодренько здоровается с Мироном, резко садящимся до помутнения в глазах.  — Я ещё не начинал писать сами раунды. — да, те самые рифмы с панчами, ненавистные порой знаменитым рэпером. — Ну, жида, не выдумывай. Ты у меня такой молодец, сейчас ровненько сядешь и почитаешь вслух. — холодный пот стекает каплей по виску, личный тюремщик уже сидит рядом с ним, развалившись вольготно и закинув ногу на ногу. — И чего тебе, Дима, читать? — вырывается само. — А это ты уж сам решай, Миро, и давай-ка сюда, ко мне поближе. — что это не просто так можно понять с первых мгновений. Оксимирон конкретно «нашкодил» и сейчас его тыкнут носом в лужу, а в лотерее мироновских чувств выпадает далеко не вау — подрочить об Шокка с его горячим БДСмом, сожалея о содеянной хуете, по-детски так, инфантильненько — и вот зачем, зачееем? — с мгновенной готовностью отречься от чего угодно, если это спасёт от издевательств. Быстро, однако, проходит уверенность, оставляя после себя одно простейшее нежелание и снова вращается колесо фортуны. «Как иронично!» — горько ухмыляется Окси, и выпадает ему нервное напряжение, даже оно у него какое-то мазохистское и отдающее возбуждением МПХ. «А ведь это, вообще, на Славу похоже» — думает мужчина, когда послушно подсаживается к Диме, наблюдает отстранено (старается, по крайней мере) как тот, не замахиваясь, шлепает (обидно) его по носу так, сука, медленно, растянуто, давая прочувствовать каждую секунду неизбежности этого наказания.       Мирон успевает вдоволь помаяться в ожидании и, наконец, успокоиться после. Совсем не больно — стыдно, он предпочел бы по ебалу кулаком, чем так, обидно ему за столько испорченных лет и гораздо более обидно за, которую по счета, хуету. Стыд не идет красными пятнами по щекам, на шею перескакивая и ещё куда-нибудь, даже крови нет— с этим Шокк справился отлично, аж щенячий восторг от проделанной такой работы, ага, конечно, только удовольствие/хоть сколько-нибудь приятное ощущение от нежной затрещины. Руки свои Оксимирон держит по-прежнему, не на коленях, конечно, но их положение не меняет из-за такой мелочи, что доставляет ему больше чувства того самого стыда — закрыть пострадавший нос руками при Диме нелепо, лучше послушно терпеть и не рыпаться, сидя ровненько.       Хинтер ждет от него чтений вслух, терпеливо, не подгоняет, Мирону хватает как всегда легчайшего движение бровью, и он весь подбирается, неохотно, правда, глупо растеряв весь оксимироновский пафос, судорожно мечется в черепе мозг, додумывая, вспоминать ему нечего, что можно зачитать. — У Славы все треки одинаково дерьмовые, — начинает, Шокк смотрит на него пытливо, — Думал сосредоточиться на этом и бесполезности его антихайпа, как, впрочем, и всего постмодерна. Вагабунд для тех, кто грузит в глуши с модема, не умея куки включить. — дерзит, что удивительным образом заходит Диме, значит можно продолжать. — Всё, что ты делаешь, так жестко разносишь. — Хинтер сам его с школяром сравнивает очкастым, а какой довольный, разве не должна была ебля и все сопутствующие ей прелести пресными стать за семь лет?       Продолжай, Миро, продолжай. — Даже не знаю, что тебе рассказывать, Дим, есть девушка — Саша Дискотека, ведущая с ним счастливый влог. — на Мирона она и правда не похожа, не глазами, ничем еще еврейским, шнобелем, например, а вот любовь к бонгу у него тоже наблюдалась, только снимать (опять же) не любит — кошка, дисы нескончаемые. Окси действительно кончается, все, не скажет больше ни слова.       Он отпускает его просто так, без фристайла напоследок, чтобы развлечь Диму, заготовок Оксимирон не держит, зато книжку недавно перечитал умную про дракона и героя. Хинтер не отпускает, хотя понимающе покивал, и намерения ебать его в жопу, вроде, никакого нет, никогда Шокк не был озабоченным каким-нибудь извращенцем и уж точно не стал им в тридцать семь. — Ну что с тобой делать, жида, плохо. — и пихает свой член ему в глотку, не сразу, конечно, сначала уже опытный Миро опускается на колени, слезая перед этим с дивана, достает все еще мягкий член из расстёгнутой ширинки, проводит языком по всей длине снизу-вверх и смотрит на Диму, пока сосет. Так сказать, принимает смиренно хер в рот, пока его обладатель совершает фрикции в воспитательных целях, не отпуская без хуя между челюстями, глотку полирует и зубы. Еще раньше Шокк с многозначительным взглядом забавно кивнул на ширинку и красивая подводка заменяется простецким «Ну же, жида».       Глаза неприятно слезятся, отвратительная соленая жидкость стекает в горло, но Мирону вполне терпимо — рвотный рефлекс подавлен многолетней практикой — ну дышит через раз, ну утыкается носом в чужой лобок, есть вещи и похуже — Окси целый список может зачесть про себя фастфлоу, пока Дима с наслаждением ловит оргазм.       Хинтер решает проверить телефон, когда кончает ему в рот и застегивает свои джинсы, пряча оперативно хрен в трусы. Мирон же сглатывает сперму со слюной и, вытирая рот тыльной стороной руки, встает с колен. Шокк шибко довольным не выглядит, но и трагедию не ломает, одно «Жида, жида, что ж тебе спокойно то не сидится, а?» — Без тебя уже и смску отправить не могу?! — вырывается на эмоциях, очень уж не вовремя проявилась отчаянная злоба — вкус спермы все еще на языке.       Дима придирчиво читает «Нахуй пошёл, Карелен», лишь бровь приподнимает от такого зрелища, а Миро предательски думает, что этот человек сформулировал бы гораздо лучше него и без всякого, набившего уже оскомину, по-оксимироновски. Хинтер только вздыхает тяжко, не спеша разочаровываться — подумаешь, всего-то такая себе смска, но подтолкнуть Окси в правильном направлении нужно — это же Димина ответственность — ради его же блага, только вот неохота лишний раз давать ему по зубам. На миг кажется, будто Федоров даже сочетается с мрачноватым предвкушением. — Эх, давай сюда, Миро, и не двигайся, ровно стой. — Шокк тоже покидает насиженное место и встает рядом, — Понимаешь, за что получаешь?        Оксимирона совсем некстати бьет крупная дрожь и хрипловатое «да» вырывается прежде, чем Дима замахивается и бьет ладонью по губам одним плавным отточенным движением руки. Влажная тонкая кожа рвется не то об зубы, не то о костяшки и, несмотря на всю привычную подготовленность к удару, мужчина вздрагивает от резкой боли и сильно зажмуривается, мотая головой из стороны в сторону, но это всего лишь притворство — такая легенькая пощечина не выведет из игры. Так он и стоит, давя в себе потребность прикоснуться к ушибленному месту, размазать кровавые слюни по всему лицу. Нельзя, Мирон, нельзяяя, стой ровненько и терпи, пока Шокк рассматривает, сжимая запястья с угрозой для целостности кости, и тянуться не дает, неосознанно скребет ногтями чужую кожу, оставляя красные отметины.       Окси просто решает сделать шоу, раз на него сейчас так завороженно смотрят, но тут даже глаза не на мокром месте, что он себе воображает, как говорит Шокк, по-дружески советуя прекращать. Он подходит ближе, сокращая последние сантиметры, и пальцами поворачивает еблище к себе, старательно не касаясь кровоточащей ранки на губе, сочувственно обнимает, чтобы успокоить после заслуженного наказания, жалеет, напоминая о Горгороде. — Не хочешь еще так же? — вкрадчиво произносит Хинтер, заставляя встрепенуться разом и в яростном отрицании заматать головой до хруста где-то в шее. Оксимирон лихорадочно сжимает пальцами чужие плечи и, наконец, выдает неуместно саркастичное «разумеется, нет», а ведь до этого стоял в оцепенении, позволяя себя трогать. Не долго думая, он резко подается вперед и грубо, блядски жадно, впивается в губы напротив, делится металлическим привкусом, не отрываясь на подышать и не давая прервать безумство поцелуя, всего себя вкладывает в вылизывания чужой ротовой полости, напоследок выдыхая искреннее «спасибо, Дим».       Хаха, да за кого Шокк его, Мирона, принимает?!       Губы Димы растягиваются в мягкой снисходительной улыбке и мужчина садится на прежнее место. — Давай — Что давать? — рот еще помнит недавнее насилие и горло саднит, как при наступающей ангине, но на чувства прекрасного Димы, пораженного его тупизной, Миро немилосердно похуй — заебался. — Присаживайся, будем еще одну смску писать. — Шокк, тем временем, на подъеме после хорошей ебли/дрочки от Окси.       Какой-то прерывистый тяжелый вздох подавляет глотания кома в горле и Мирон садится рядом с тем, у кого в руках его телефон. Хинтер пододвигается ближе и сует айфон с открытым диалогом со Славой. — Тебе тут ответ пришел, выглядит как-то недовольно. — он уже вдоволь полазил и через плечо смотрит. «Нахуй пошёл, Карелен» «Взаимно, Мирон Янович. Еще интересненького скажете?»       Окси читает, а весь лоб покрыла испарина. Он, вообще, тихий мужик и, когда твердой рукой набирает «нет», ему так банально страшно, что руки предательски дрожат, сжимая крепче телефон, но выдать это выражением лица будет стоить последних остатков гордости. Шокк одобряет дружеской оплеухой, радостный от достойного ответа опущенцу Гнойному, а Мирона, тем временем, внутри всего колотит от близости, нос саднит и губа с засохшей кровью совсем распухла.       Так они и сидят, в интернете твиттерок оккупируя, и Федоров старается написать достойный твит под жесткую редактуру своего домашнего тирана. «Погоди, вот тут опечатался, и че ты, как пацан малолетний, шли нахуй красоту. Да, со смайлов вот эти — подсадил меня, чертяка, уже как два престарелых пидора. Не юли, школота давно уже задумывается над этим, прямо скажи, а тут слишком панибратски, зачем настолько вылизывать да сосать? На миллион вопрос, Оксан». Хинтер обнимает покрепче и голову опускает на плечо Оксимирона, думающего в сотый раз, как проебать и не отхватить пиздюлей. Осталось 9 дней.       За 10 дней до баттла Слава дома. Воду спускает из забитой раковины, коря себя за хуевое обращение с Кохой да за корпение над текстами для противостояния, и это видится ему, при всей непреклонной нелюбви к любой социальной олимпиаде, гораздо хуже, ведь как можно подобным образом относиться к кошке, раз сам же это презираешь, какого хуя, кастрировать маловато будет. Воды в миске у нее навалом и умная его подруженька, так что хер себе отрезать можно чисто профилактически, а лучше Диме Шокку сначала — со злом надо разбираться по степени мразотности. Средство, разъедающее засоры, обнаруживается как раз под рукой, пока цветущая вода несет мертвечиной, и, наконец, свободно исчезает в водостоке. Какой же он ебанат, тут же накрывает вина за потраченное время на, никак не связанную со спасением Окси, хуйню. Пятнадцать минут, ерунда, похоже, раз так быстро рассосалось, но тянуло же неприятно, а панчи еще скиснуть надо. Нет, нельзя, сука, блядь, нельзя, отвлекаться!       Парень подскакивает, ударяясь об открытый шкафчик многострадальным затылком, буквально, бежит в комнату, пытаясь не запнутся, грациозно приземляется в кресло к ноуту на журнальном столике и начинает с энтузиазмом неистово гуглить информацию, которую, вроде, так знает, но чтоб наверняка не попасть в просак с неуверенностью в каждой мелочи — а вдруг у него нос не десятисантиметровый, а десять и три с половиной миллиметра — и второй раз накрывается беспомощной ненавистью к живенькому-здоровенькому Димочке Хинтеру, лапающему «по-друуужески» безобидно на каждой совместке, да от дебильных твиттов «пАсМаТрИтЕ кАкАя ДрУжБа МуЖсКаЯ», крепкая и настоящая. Мирон продолжает везде и всюду быть таким же ахуенным, только смотрит иногда ядреной смесью маниакальности со всеми известными человечеству грусть_печаль_депрессия и, чем ближе к Диме и неожиданнее сделана фотка, тем менее выглядит счастливым. Адское желание удалить нахер то немногое, что у него есть с этим человеком с компа разрывает нутро, зудит, пока ему нужно открыть ворд с блокнотом, еще тот вордоклон и писать, сука. На самом деле, на ноутбуке у Славы одно оксипоклонничество, где есть немного Шокка, пара «стебных» фоток для «Мой друг читает русский грайм», музыки здесь не держит.       Спокойствие напускное/сонное проходит стоит ему засесть по-настоящему, открыть блокнот и начать накидывать текст. Не идет от слова совсем, аж за голову хватается по-идиотски как-то, и сжимает отросшие волосы, из таких разве что косички заплетать, дает себе минутку на фейспалм и прячет красные мокрые глазки в ладонях с протяжным стоном. Карелин силой выдавливает из себя два панча и закрывает ненавистный редактор, открывает офис, копируя туда написанное раннее, придирчиво читает, правит, читает еще, прааавит, и два панчика изменяются уже до неузнаваемости. Он кривится злостно/мученически. На экране несколько вордовых окон, интерфейс знакомый с этими двумя строчками, ушедшими в никуда, не макбуковская винда родная — иконочка майкрософтская аккуратная в уголке и буквами мелкими, двенадцатым шрифтом, подписана. Слава панчит, панчит, панчит, напропалую прет, фильтруя и откидывая уебанские автоматом. Тут к нему приходит осознание, что лучше так для Оксимирона текст писать — нужно основные мыслишки каждого раунда выделить, составить списочек чего нагуглить, времени нет, но руки уже тянутся за градусом покрепче. Нет, нет, нет, нет, но кричит пропащий в нем алкоголик. Парень не сдается, упорно выделяет темы: жид, жидовское творчество, отлизывание всяким зашкварцам, Шокку, например, Нойз чего-то там заценил, бедненький Олежка ЛСП, брошенный, не очень королю после того, как зашедшая фанаточка еще и деньги отсосала у паренька, альфонс гребаный.       Окси в его написании подозрительно напоминает Диму, занимающего мысли, пока смотрит на Мирона в своем оксимирке, обнимающего по отцовски Шокка в похуе. Они, похоже, где-то, суки, кепку проебали, хах, ну и скатертью дорога — совсем же не шла она Оксимирону, затем идет фото всех ребят из их компашки — имена поголовно Слава знает, но пусть будут просто группис в самом широчайшем смысле. Карелин давит, давит и давит — не говори, что ты там, даже не думай — задавливает в себе гнетущую ненависть ко всему живому и вжимает нос в экран, где для всяких уебаном скалится главнейший из зашкваров. Гнойный слушает часовое обращение, испытывая неприятное чувство вины за впустую пропизженные возможности на сайтиках с картиночками, старается вникнуть в запись, скрупулезно конспектируя, ищет пятна на солнце, но нет их в мироновских треках, хотя Слава тоже может фастфлоу накуренные образы рифмовать без мозговой деятельности, дальше фиток с уже известным Олежкой ЛСП, и как только умудряется таких жополизов находить, Антихайп, вон, Овсянкина нашел, Фаллена затащил, девушку с гуслями переговаривает, а для Славы лучше Миро нет никого. Партия Шокка в песенке ломает его рабочий дух на корню, и тут очень важно умение отключаться да не смотреть на слона в комнате, нельзя, нельзя, нельзя, писать, писать, писать.       Где-то тут Карелин дает слабину, а именно на совмсетах с Димой, вызывающих рвотный рефлекс прямо сейчас и давящих как прыщ любое ненормальное. Эй, ты только вспомни, что Шокк с Окси делает — в контексте размышления о творение неравно он его творец — любовь к творчеству, а не к автору, Сашу, которая спокойно слушала твои треки, треки ВГБ, треки их знакомых, по слову, со всевозможными личными и не очень историями, разочарованиями в кумирах, знакомых и обмудках, а своего нового дружка слушать просто не могла, хоть и выносило похлеще, чем Славу с Окси, ну, не хлеще, конечно, но также забористо — любила, обожала, но слушать столь любимого не могла, крыло ее сразу на их диалогах в отношениях. «А вдруг не срастется и я больше не смогу так же его слушать, нет, нет, хуже этого нет.» Не путать с Хинтером, которого ото всюду удалил — не мог слушать, не мог смотреть, не мог думать, каждая деталька в другом свете сыграла свою роль в ярость_злость_шас_бливану, и это все про «Мой друг играет русский грайм» через слово и лезет между делом минус в голову. В итоге он ломается и удаляет те фотки, пока ищет инфу, не хило несет его поносом непереваренных мыслей, или как там братишка говорил, когда план доделал на все три раунда. Сукаааа, писаааать, заканчивай ныыыть, прекращай просираться пачками клешированых бычков, не складно нисколечки, отнимает, как говорят, процентов 45 интеллекта, не солидно. Ты ж не пишешь одновременно, а надо. Так вот день пройдет: в работе перед ноутбуком, с Кохой рядышком да с поползновениями на кухню — битьем по рукам себя — кофе, энергетики, прикладывается к ним каждые пять минут, отлучаясь разве что еще за отравой или поссать. Слава может, Слава сможет за один день дописать. Тут он впервые отрывается от экрана и устало трет глазенки — что будет в каждой сточке баттла знает, но если не поспит ночь, качество ухудшится, а это для Гнойного смертельно.       В таких раздумьях ему и приходит смс от Мирона и сразу, словно под ледяной душ, что ж ответить. Ничего трепетного, нежного, дружественное сразу понял не дурак, но там есть опечатки, а в оксимироновских обычно нет, если только специально, здесь же явно не специально — Окси переписывается с ним без спроса, конечно, он свою, скорей всего, удалил, но страх паршивый перед Шокком и наделение его всевидящим оком вместо ануса от Миро передалось. Дима его ненавидит и брезгует очень, не стал бы он жиду лишний раз к Славе подпускать, значит Мирон сам, ему влетит за такое, а значит Слава должен с этим что-то сделать, не вскакивать резко и падать снова на кресло и не закрывать закатанные глаза руками, а вызывать такси, ехать туда и бить по ебалу, забирать Мирона сюда и судиться, судиться в гомофобной стране, нет, лучше и гуманнее старый план с убийством и дарственной на Оксимирона. Окси, Окси, Окси, Господи, пусть все будет хорошо. — Гоооосподи!!! — жалко орет, а мысли по новой, хладнокровно ебут посильнее, чем в прошлый раз — скотина и мудак, нечего, кроме громкого стука по клавишам, как только не отлетают от такого, диванчик мять да слезами мочить, не умеет. Ответ он покореженными и передавленными пальцами набирает, подавляя резкое чувство беспомощности, продолжает писать и старательно отключает эмоции, ведь пока будет над Мироном рыдать не сможешь панчи записывать и слова за каким-то хуем пилить.       Отрубает его в самом начале этих налетов на ноутбук и гугл, с гордым отставление бухла куда подальше, даже пивка, отключением на часик другой в полудреме, как сон записанный, и все по новой с телефоном в руках — «новое смс». Окси хоть бы тебе нет, хоть бы тебе нет, хоть бы не, Окси, Окси хоть бы неее… Через полтора часа за родненьким компьютером телефон он так и не разжимал, и давится комплексом вины за одного определенного побиваемого Окси, такими набегами и пишет Слава текст, весь энергетик сожрав и кофе наглотавшись.       На 9 день до баттла Мирон только к вечеру придумывает схему — весь день неприкаянным шатаясь, Дима ему не мешает, но следит — решает так: написать сильный текст, первый раунд следовать более менее точно, во втором вырезать всё, что о Славе (оно должно быть в конце, много, жёстко, сразу после СЛОВОСПБ), а в третьем уйти во фристайл, и охуевший Димочка уже ничего не сможет сделать. Темы он набрасывает, два текста писать и еще учить, да, второй проебаный надо тоже наизусть, не так уж просто.       Оба варианта уже запечатлелись в подкорке мозга, и один из них в еврейской головушке он просто так распишет, чтобы легко было целые абзацы выкидывать, а на их месте фристалить, ахуенный план, а если Хинтер… Что, если Шокк увидит, нет, не его хитрый конструктор, в нем Мирон уверен, а то, что к Славе чувств у него в разы больше, чем к любому своему прошлому оппоненту (и не оппоненту тоже) и это должна быть ненависть, нужно правдоподобнее ненавидеть, воссоздать из совсем других эмоций и заставить Диму поверить, заставить. «Вынырнуть бы самому, а если нет — суициднуца» — посмеивается Окси.       Зачитывает перед Димой без запинок, — «Ты, как я изменился, но продажи как были, ты, как и я извинился, но тебя даже не били». В ответ говорят, что текст должен сильным получиться, молодец, жида, заслужил и целует в губы, хваля, а Окси не умеет от бывалой жестокости отключаться и просто притворяется расслабленным, мучитель нечего не подозревает, а Оксимирон весь вечер хочет написать Гнойному — мечется мечется, всё из-за того необдуманного поцелуя, бесится, нарывается и таким образом пытается себе контроль вернуть. На новое смс от Славы отвечает только в 5 утра. «Не? Серезли? Не ожидал от вас ТАКОГО» «А чего ты от меня ожидал, Слава Машнов?» — добавить, что не шокковых рук дело? «Океей, не хотите по хорошему со мной общаться, нахуй следуйте тогда, но последнее скажите — разъебать хотите?» «Нахуй пошёл, Карелен» — печатает нетвердой совсем рукой и лыбится.       Диму начинает это раздражать — как пришел сразу к телефону, который чистенький Федоров и не думал прятать, разве что «шкодливо» прячется на кухне. Его грозятся отшлёпать, но Мирон шутку не оценивает и зубоскалит личной неуравновешенной Диминой собачкой, а Шокк_ ему_ это_ спускает, спросив почему так выкаблучивается, и тот признаётся что ему стыдно с выпоротой задницей на публике. Хинтер все прекрасно знает, но заставляет вслух произнести. — Ляля лял, а получать за дело нам значит не стыдно? — фальшиво удивляется Дима и расхваливает порку, как пиздец целебную, от нее Миро сразу петь чистенько начинает, загляденье какое. — Да, потому что я злость на журнальных шлюх, вымещая ее на тебе, реперах-бездарностях, да на любых реперах, в принципе. — готовит Мирон сам, потому что Шокк видит, что он может_вот_прям_щас рухнуть, попадая под определение той же шлюхи (и ему конечно виднее), а ведь в прошлую ночь Окси ебали в разных позах и, конечно, от неприятного саднящего ощущения в заднице не спасал даже крепкий стояк, только Димина конча, наконец, приносит мимолетное облегчение, до которого пришлось уже все мысли увеселительные трахнуть, зато подумал вдоволь о Славе, паля в потолок. Миро любит быстро, тогда и его оргазм не унылое спускание спермы, даже судорогу приятную он пропускает, и побольней дрочит об Диму. Осталось 8-6 дней       Мирон план исполняет, вкалывает, флоу выгуливает и учит, учит, учит, читает зеркалу, первый раунд сразу, как в запое, написал, когда до него дошло, что с другими оппонентами так не находило, несмотря на все старания. Он историю придумывает, рук непокладая на тех же сайтиках, только все целиком и полностью в голове, сейчас ему, Оксимирону, это раз плюнуть и жует вместе с Шокком индейку недошедшую, мысленно прогоняя в голове различные варианты, пока Дима не то ест, не то в телефоне сидит, не то подозревает, а Миро пробивает этим целый день. Он, как забавный в клетке грызун с колесиком, лежанкой и бумагой, вспомнил/осознал, что за клеткой голодная дворняга, которая в несколько мгновений может клетку открыть ловкими собачьими лапками (с человеческими пальцами?) и каждый его неверный пук может стать катализатором, но не ебет это Миро, вон, улыбается весело от день ото дня нарастающего напряжения.       Дима дает мнимую свободу, но готовит Федорова толи в наказание, толи подлизать лишний раз, и чтоб не прилетело запекает индюшатину, надеясь на полностью готовое мясо.       Слава свой 9 день помнит плохо, чувствуя на языке коктейльчик дамский из ненависти и работы, выпуская одно в другое и сам понимает — непродуктивно, рано сломался за Оксимирона переживая, но он не может тратится на чувства, нужно писать ебанные панчи. К нему подбегает любимая коза и долго гладится, как чувствует, что хозяину пизда пришла. Гнойный пьет свой кофе, не спит и не думает, разочарованно смотрит на безкактусные места в своей квартире — нужно было посадите и пополивать, и один Окси, Окси, не думай об Окси, но он пишет и это, наверное, самое паршивое в Славе Карелине — пока Мирона избивают и насилуют, тот пишет шуточки про волосатые пезды, его мамаш для траха и их дочурок, которых Миро очевидно предпочитает больше или снова дядя Шокк? (нет, такие панчи он не пишет)       Почитать вслух наброски Оксимирону в окно приходит, когда сигарета во время курения таки прожигает легкое насквозь, вот только, о чем читать то. Какой Окси плохой человек? Шокк в разы хуже. Какое творчество с третьим микстейпом говно? Так Шокк пилил, видно же. Какой Окси настоящий мужик? Точно, Шокк писал Олежке ЛСП. — Горгрод, тебя же есть панчики про альбом, которого не было, он и начинается так же, а там три связанные интурухи, да ассенизатор с зарплатой говном. Какой это протест? — истошно орет Слава, — Ты бы просрался пачкай либеральных или модернистских, все хуйня. Привык, что тебе лижут жопу и решил насрать на язык? ТВОИХ ЯИЦ ДАЖЕ НА ЭТО НЕ ХВАТИЛО!       Этого, сука, не хватит!!! Погано получилось, как и весь его день, жечь легкие меньше не стало, но ощущение перекинулось куда-то в область сердца. Кошка прибежала на истошные вопли, но Карелин всегда готов сесть и Коху гладить. Нужно возвращаться, из окна дует куревом, все равно воняет, панчи сгорают, как Оксина свобода без него — это ответственность Гнойного, и валит писать.