Полчаса любви и вернуться к бонгу

      Антихайповцы понятливо пожимают ему руку, поздравляя, и разбредаются веселиться, журналюг он тоже посылает за себя и за Окси, наболтался уже, в толкотне у бара Слава со своим ростом пробивается, тянет за собой Мирона не прикасается и пальцем, Окси сам идёт с ним рядом, разрешения лапать ему никто не давал, Слава же на всё согласен, такая вот игра в одни ворота, после того, как Димочка семь долбанных лет, кто не пропускает Гнойного, пропускает Оксимирона, спрашивает, что Окси будет, в ответ получая задумчивое «да похуй», но Слава не сдаётся, чем выбивает почву у Мирона из под ног — тот теряется, шарит неуверенно по ассортименту, второй раз перекладывает выбор на Славу, но... Напоминать ему, что он теперь свободен, приходится. Славе говорить об этом не хочется, осадочек остаётся, Мирон не ребёнок и не умственно отсталый, сам знает, сложил дважды два. — Да знаю я, — отмахивается на автопилоте, тише добавляя «виски» согнувшемуся в три погибели Славе, заказывая расторопному бармену. — Тебе? — Я коньячок попью свой, — Миро кивает и Слава не может не: — Боюсь, если что выпью, выблевать все.       Получив свой виски, Окси отходит в конец стойки, там людей меньше и никому они не помешают, Слава идёт за ним с открытой фляжкой, будто он из нее пьёт, облокачивается на неё, и старается из виду Окси не выпускать, не пялясь навязчиво при этом, как он потягивает алкоголь, наблюдая за виртуозно смешивающим коктейль барменом. — И что теперь? — Да что хочешь, — в тупичок, Миро не привык к такому, это Слава видит, и он расстроен, не верит.       Ждёт от него если не приказов, то рекомендаций. — Сам я не тяну, Слава, ты еще пожалеешь, — образ сам подставляет, на откровенность пробивает его в шумном баре на глазах. — Я-то с чего пожалею? Ты Оксимирон, так будь им, твори поеботу всякую Оксимироновскую — у тебя отлично получалось на публику.       Замолкают на время, но Мирон не вздыхает тяжело. — И зачем ты меня сюда притащил? — куда именно, не уточняет, но Слава понимает, за бухлом к бармену, сам же сюда притащился, зачем? Так дело не пойдёт, и Слава честно отвечает: — Так, отдохнуть, развеяться от Шокка, если не хочешь здесь торчать, отведи куда хочешь, — после короткой паузы добавляет быстро: — Если никуда не хочешь, поехали домой, да, чёрт, куда угодно, — заговаривается Слава. — Отдохнуть перед? — как ребёнку объясняет, честное слово. — Сам-то как думаешь? Перед сбором вещей твоих в Диминой квартире, — ляпает прежде, чем успевает придумать формулировку поудачнее, — прости — ты же хочешь забрать свои пожитки и... — Свалить на все четыре стороны? — усмехается неверяще как-то Мирон. — Знаешь... Да, только если хочешь, — не собираешься же ты его насильно везти к себе, о чём ты вообще думаешь, Мирон имеет полное право собрать свои вещи в сумку, удалить весь копромат, и о Гнойном больше не вспоминать — самое то запить коньяком, обжечь глотку и отвернуться, смотреть как девушки заказывают пиво. — В смысле, я тебя не гоню. — Слав, если честно, я очень устал, и у меня нет никакого желания ломать себе башку над твоими мотивами, скажи прямо — чего ты от меня хочешь? — Ничего, я уже говорил, просто уебать Диму, — на шёпот срывается и тебя спасти вовсе не говорит. — Так, я должен был с этого начать. Ты мне ничего не должен. Хочешь, чтобы я свалил и не отсвечивал — пожалуйста, только уничтожим Димину коллекцию... — Дилдаков, — Окси лыбится неестественно, а в следующую секунду серьезнеет, задумывается, и провоцирующе договаривает: — А если я хочу... Например, поспрашивать тебя о Саше?       И ждет, когда въебут, неутешительно понимает Слава, вроде и сохраняет дерзость, а всё та же хорошая мина при плохой игре. — Да о чём угодно, — к их перешёптываниям начинают прислушиваться со стороны, совсем некультурно, Слава сверлит особо рьяного наблюдателя пытливым взглядом, пока тот не сливается, Окси тоже замечает и чего-то ждёт от Славы. Слава догоняется коньяком, надеясь не блевануть, и осознание ловит: так, сука, и не спросил, под чем таким интересным Окси. — Ни под чем, — а улыбочка ненормальная тут как тут, в ответ на Славино просто любопытно, ничего в виду не имел плохого. — Так как вы познакомились? — на пробу, и сразу с места в карьер, неутешительный Славин вывод горчит на языке недоверием Мироновским. — Ещё в Хабаровске, фристайлили на Мертвых фонтанах, все дела, — наклоняется Гнойный ближе к Окси, от любопытных ушей подальше. — Заметила она меня сразу, говорит, присмотрела, осталась после движухи пить в одиночестве коньяк из горла, так и стояла поодаль от нас, до последнего чувака оставшегося, Гнойного с Фалленом МС. Спросить у неё, что ж за хуйня с такой девой случилась, так и напрашивалось, хотела подцепить хоть кого-нибудь с хатой, — неопределённо машет рукой с фляжкой, самозабвенно прикладывается, давая себе пару секунд на собраться и ближе наклоняется, хотя, казалось бы, куда, и шёпотом, собравшись с мыслями, ловя боковым зрением, как другие разобрать, поди, черти пытаются, что там он Мирону втирает. — Подцепился. Вызвали такси на троих, шиканули на мою наличку, к нашей с Ваней хате.       А у самого картинки перед глазами от располагающей атмосферы, вот сидит с ним в такси, Слава придерживает ей дверь, вот улыбается натянуто, пропускает мимо ушей Славину шутку, облокачивается о дверцу тяжело, наблюдает отстранённо за отражениями на противоположном стекле и кажется вчерашней школьницей в хлам, с тоналкой замазанными кругами под глазами, чёрной подводкой и тушью смазанной, в глазах карих ни капли веселья, безнадёга одна тяжёлая, слабеющими пальцами стекло дешёвой водяры с гордым названием коньяк, она сама, конечно, вылезает из машины и идёт за Гнойным, отделавшимся от водилы и на свежем воздухе протрезвевшим, панч про собачью конуру оставившим там, в салоне, выветрилось все, кроме пива, на открывание чипом двери подъезда Гнойного не хватает, замирает на полуслове, растерянный флешбеками, утыкается в шею Оксимирона, лезет дальше, чтобы не услышали, Мирон сдерживается, никак не противясь, и не выказывает своё недовольство, но Гнойный отстраняется, извиняясь, собирается с мыслями.       Окси его останавливает, мажет взглядом по тем, кто не успел получить частичку императорского внимания, как будто с сожалением соре, бро, я заебался, пакеда, говорит короткое «не здесь» и натурально тащит его прочь, к выходу. Слава сам тащится, легко и беспрекословно, кивает, да. — Веди, — Окси и ведёт, не мешкая, разве что совсем чуть-чуть, незаметненько, о чём думает, пробираясь к знакомому Славе выходу? О какой-то очередной придуманной Димой хуете. В подкорку Славе вбивается я знаю, что ты делал, уебан, прошлым летом, накручивает себя, в каждом жесте чудится ему Димин запашок сучий. То-то Оксимирон такой напряжённо-собранный, серьёзный весь, окончательно херит свой образ святого паяца, тащится не что бы прямо на расстрел, но, сука, близко к тому. А, пока говорили, ждал чего-то, в полутьме всякое привидится, да и нечего ему, хуёвому очень психологу, трактовать Мироново поведение. Слава уже натрактовался: под каждым из небес вагабунд, нормальный чел этот Шокк, подумаешь, дерьмецо читает, бумажной работёнкой вытягивает, страшненькой подружкой, личным менеджером халявным, мало ли применений найти можно, у них в Антихайпе вон Букер есть.       На улице отнюдь не потеплело, и Окси в своей розовой холодной рубашке отходит от курящих и веселящихся, срывая овации и хуй проссышь, издевательские (?) вопли с девчачьим визгом, ещё немного — и Гнойный пожертвует ему свой мерч, от греха подальше. Ведёт Мирон его всё туда же, за руку взять не решается, да и зачем, Слава идёт послушно, как на верёвочке, и взгляды чужие ощущает явственно, останавливаются они на прежнем месте, Окси запомнил, где конкретно курил, Гнойный ставит на «судьба у Мирона Яновича такая — курить на одном месте в позе одинаковой, сигарету идентично держать и зажигать».       Сначала молча стоят, Окси задумчиво курит, хватает его на короткие секунды, и выражение у него такое же, как тогда. — Ну?       Переспрашивать Слава не кидается — вечер, такси, Саша, нету у тебя больше девушки, какие цветочки на свадьбу подгонишь трезвущим. — Тусили всю ночь на кухне, пока Ваня дрых, так и повелось у нас, только начало фартить с Антихайпом — перебрались в Питер, — коротко так и скомканно, что ещё сказать, Слава не знает. — Вместе мы жить начали только в Питере и без Фаллена, до этого просто зависали у нас под настроение, — когда ей было негде ночевать, когда по пьяни ей взбрело в голову потыкать в него телефоном, снимая влог, и как она добралась до собственной камеры, на которую Славе не хватило какой-то жалкой пары сотен, пяти, об этом стоит говорить сейчас? Это важно? Бессмысленный трёп?       Окси понятливо кивает в затянувшуюся паузу и терпеливо ждёт, пока Слава прикурит, и закончит нелепым «вот», и чувствующаяся в Мироне нервозность явственно уступает место какой-то экстремальной вовлечённости. — Хорошая девушка эта Саша Дискотека, — Слава как бы понимает, искренность запредельная, прямо, скорее всего, надуманная, но глазищи честные. И никакого Димы и собственных в тысячу раз хуже Славиных, проблем, одна выслушанная им история, Слава верит, знает, это Окси, тот самый, чёрт подери, Окси. — Да, Саша охуенная девочка, — Окси начинает явственно замерзать, его пробивает едва заметная дрожь, Гнойный и самого передёргивает, но так и остаётся, кайфуя, разве что неловко подсовывает коньяк, согреться, и начинает стягивать свитшот, когда останавливает его — «хорош» — и показательным опрокидыванием коньяка двумя глотками протяжными, аж глаза от дыма и алкашки поблескивают мокро, с предложением «ехать уже».       Вызванивать суку, прежде чем ляпнуть «домой» — куда Окси хочет, туда и...       Мирон на него не смотрит, отвлеченно куря, заметно расслабляется, когда понимает — звонит Слава. Спрашивает, где же Дима, и быстро отрицает, щас подойду, выспрашивает место дислокации сам, оказывается им со стороны дороги, туда с докурившим и отстающим на полшага Окси, медленно, хоть и дубак, никуда не спешит, самому нестись сломя голову — западло не меньше. Отвлекается на толпу, провожает долгими взглядами чик, неудачно пытается спереть под шумок пиво, шапочно на свист заинтересованно оборачивается, но в конце концов бар заканчивается, оживлённый, забитый под завязку, афтерпати, хуле, и вот оно, дохуища народу, дохуища такси, второй раз звонить неохота, но приходится, длинные гудки, и Дима растянуто, накуренно сообщает номер, Гнойный не расщедривается на суку и синонимы, с Димой и так разговор предстоит.       Такси оказывается обычным, не самое хуёвое место заняли, и честно заказано Шокком, тот из машины не высовывается, сидит, развалившись на заднем сидении, с тонким ароматом марихуаны. До курения в такси не докатился даже Гнойный, да хуй-то с ним — сидеть Окси с ним не будет, уже перспективой не доволен, на Диму он и не смотрит, пока Слава, открыв дверь, нависает угрожающе и требует с лёгкой руки выметаться, обкуренный Шокк весь такой оптимистично-расслабленный, фальшь аж на зубах скрипит, выделывается, а не пойти тебе нахуй дружелюбненько. — Наху-ууй, — передразнивает, телефончиком не трясет, Дима расслабленно сдаётся, разве что на Мирона посматривает, и давай открывать дверь, пересаживаться вперёд, к водиле. На Окси действует безотказно — быстро отводит взгляд, обжигаясь о расширенные от травки зрачки, полные фальшивого спокойствия, голубые Димины глаза, пара долбанных секунд, с которыми Слава ничего не может сделать, и мрачное удовлетворение Шокка кривовато приклеилось к лицу. Пофигистичный таксист разговоров с Димой не заводит, к сожалению, только врубает ненавязчивую попсу. Слава залезает внутрь, садится, приглашая Мирона, руку тянуть не решается. Окси захлопывает резко дверь за собой, устраивается к Славе ближе, в угол не зажимается, с интересом всю дорогу смотрит через стекло — при Шокке и Славе разговаривать не хочется. Таксист переспрашивает адрес, Дима подтверждает, как и Слава, Мирон не лезет, а едут они муторные полчаса, время детское, нет и полуночи. На Мирона пялится он не так откровенно, как в первую их встречу, Слава тогда всё-таки был в говно, тот от вида за окном не отлипает, разве что когда Гнойный отворачивается и моргает. Достаёт наушники и включает <трекнейм18> на повтор, отключается, наблюдая за Окси и окном, ему кажется, что и Мирон смотрит на него украдкой.       Они наконец приезжают. За проезд Дима уже заплатил, остаются попрощаться вежливо с таксистом, от души.       До подъезда ещё тащится, музычку не выключает, пока идут, Окси последний, и Слава то и дело оборачивается, идёт он медленно и выглядит не очень хорошо в скудном освещении. Слава сбивает шаг и наклоняется ближе к Мирону. — Всё будет хорошо, наебнём мы Шокка, просто смотри, как я, — успокаивать Слава не умеет, Окси лишь хмыкает в ответ, не протестуя, что Слава низко к нему наклоняется и шепчет в ухо привычно. От Димы они отстают, Слава за ним не побежит, оставив Окси. Нельзя было подъехать прямо к их подъезду? Не с той подъехал стороны. Специально, что ли, его Шокк подговорил. Стоит, дожидается у двери, домофон открывает при них, поднимается по лестнице, дверь не придерживает. Поднимаются, входная уже открыта, и Шокк прошёл, скинув ботинки в коридоре. Слава не разувается, в отличие от Мирона, который аккуратно ставит кроссовки и неуверенно проходит. Диму Слава опережает беспардонным «не, мэн», когда тот думает Мирону «помочь», ведь так сумку тяжело собирать, ещё не дотащит на себе, бедненький! Следом увязавшись, Гнойный руки не распускает Гнойный, но на случай, если до Шокка не дошло — тут как тут, загораживает Окси своей тушей 196-сантиметровой. — Ну так... Нести тебе всё, что у меня есть на Окси? — Ага, конечно, только не из того шкафа, — не теряется Слава. — Сначала свои вещи соберёт, тогда и потащишь туда свой зад.       Дима смотрит на него, явно хочет втащить и намекает на то, что может вообще никому ничего не тащить и не помогать, условия спора-то по своей доброте душевной, а Слава...       Тоже втащить может, и не обязан его живым отпускать, если что, сядет он за убийство, собственноручно совершённое, в двадцать семь, какой пиздец. — Тащи пока фотки, какие есть, они же не в шкафчике? Шокка передёргивает, но послушно фотки из запароленной в айфоне папки ему показывает — как же пиздец надёжно, давится Слава. Когда видит их, пробивает неприятным холодным потом, самого передёргивает — Окси. Много Окси — со спины на каждой стянутые ремнём руки, на некоторых свободны — на шее татуировка отчётливая, поворачивается в разные стороны, попадается в футболках и совсем редко — в джинсах, фокус везде идеальный, не от балды нащёлкано, чётенько — айфон, как никак. На каждом, сука, фото Окси избит, на каждом. Слава не разглядывает, к горлу моментально подступает тошнота, не нужно быть гением, чтобы разглядеть следы порки, на каждом. — Удалить? — Да. — Уверен? — Шокк свою коллекцию не комментирует, молча умертвляет одну за другой. Дальше идёт разбитая Миронова губа крупным планом, ебля невразумительная, много распластанного Окси, и Слава, хоть убей, не видит удовольствия от процесса. — Ещё что-нибудь? - интересуется Слава.       Дима отрицает. — Распечатанных на подрочить? Плакатиков там, конвертиков для шантажа? — Нахуя мне? — И зарисовочек никаких? — невинно интересуется, и Шокк тихонечко и не по-детски охуевает, но отступать Гнойный не намерен, продолжает выделываться, кроссовки он скидывает как Окси, шарится безуспешно, круги наматывает лихорадочно. Предъявы всякие разные, не оборзел ли он часом, Слава внимания не обращает, взглядом зацепляясь за склад макулатуры на подоконнике. Не-ееее, так и читается у Шокка на лице, но Гнойный быстрее — хватает, сминая наброски и держит высоко, как пиздюком над школотой, разница в росте у них соответствующая, плоховато выбритая карлица Дима не прыгает забавно, как в памяти Славы однокашник, на листах просматривается Мирон — даже не выпоротый и не изнасилованный, наброски карандашом цивильненько одетого. Потерявшему всякие берега Славе издевательски сообщают, что всё, кончилась лафа, никуда Миро со Славой не поедет, и ебашит по носу кулаком. Миро, запихавший нужное в рюкзак, на корточках не выёбисто смотрит, как, будто в замедленной съёмке, ебашат Гнойного, а тот рвет на мелкие клочочки Димины рисуночки, его, Миронова, лика.       Пыл не охлаждается, из носа кровища, а он всё продолжает упорно, мусорит на вымытый Мироном пол. Слава Диму толкает сильно, это кто из нас ещё не поедет да я тебе и тут же кидается душить, получает добавки, орёт, глотку не щадя, что всё равно уедут, Шокковое возмущение, глазищи нехорошие, шальные. Траурная минута, в течение которой Слава задушенно и задушевно советует Мирону подождать снаружи, но Мирон, как бы ни хотелось согласиться, банальнейшим образом сбежав куда подальше, отказывается, с рюкзаком на одном плече вцепившись в лямку, этот цирк не оставляет и твёрдо стоит на пафосном без тебя я не уйду. Слава понятливо вздыхает, окидывает взглядом устроенный беспредел (крови разве что не хватает на раскиданном по полу конфетти), Диму, похожего на драного кошака, готового к броску (дышит медленно, сердечник хуев), и никак ему не объяснишь всю глубину Славиной ненависти и омерзения, не превращая это в балаганный обмен колкостями. Однако, и на улице Гнойного грузовик с конфетами перевернулся — нет, Шокк рыдать над своими порисульками не будет, не при нём, по крайней мере, но он, чёрт побери, близок — скупая мужская слеза. Ещё одно спокойное и размеренное да некуда вы не денетесь со Славиным ага, как же, только подтёки утирает, морщась от боли и надеясь, что не сломали.       Вмешивается в гляделки Оксимирон, и, как бы криво и неровно он ни был слеплен под Диминым взглядом безобиднейшим, от которого мурашки по коже, говорит, что всё, они удаляются на сей прекрасной ноте. Дима смотрит, и смотрит, и смотрит на него, Миро глаза не отводит, хотя ему очень страшно, и сдавливает паника удавкой, и сложно выдерживать этот взгляд, силы в нём нет никакой, хотя он мастерски убеждает Шокка в обратном. Слава аккуратно трогает его за плечо, это жест поддержки, и становится гораздо легче, оттого что представляет, как Гнойный смотрится, размазав кровь в попытке стереть, по настоящему стоящий на своём, в отличие от. Шокк лишь усмехается перекошенно, всё ещё переживая момент красочного уничтожения его набросков с Мироном за семь лет, притащенных Миро поглазеть. Слава же готов настоять на экскурсии ещё и по Диминой студии, он совсем не прочь живописно раскидать мольберты, где обнаружится хоть намёк на Окси, ради Окси оставляет всё парочкой самых знаковых/палевных/да дорогих сердцу на чистом полу.       Шокк выдыхает: «выметайтесь, а я пока Миро упакую, что он забыл», заёбанность упорно не выдает, но она, сволочь такая, просачивается. Какую именно коробочку Шокк достаёт и любовно вручает Славе, Мирон знает, и, не оборачиваясь, удерживается от позорной дрожи на грусть-печаль Диме. Сам Гнойный никак не выделяет находку, догадывается, что та самая Димина коллекция фаллоимитаторов, которые он Окси обещал уничтожить.       Спускаются они молча, Слава позади, за Мироном не успевает, ловит запоздалый какой-то мандраж. Ещё немного, и Шокка пришлось бы душить второй раз. Дверь тот за ними захлопывает погодя, на улице ждёт такси, как только залезает в машину, Слава начинает его успокаивать, спрашивает нелепо, всё ли у него в порядке, отвечает Окси положительно, ещё и улыбку давит, пока Слава наклоняется к нему так привычно. Время без Димы быстро пролетает, вот он вздыхает глубоко и свободно, ночным Питером любуется, на Славу, который на своей волне, так и не возвращающего наушник, поглядывает, и они на месте, всё, приехали. А, как начать разговор, Мирон не знает, да и сам Гнойный не спешит.       Дима заплатил сполна, так что такси они спокойно покидают. Из квартиры, стоит зайти Мирону, выбегает кошка, смело подходит, обнюхивает, ластится, правда, на Славу переключается, на руки просится к нему, Мирон взять её не успевает, и, подумав, ручку разве что поправляет, и дивится полутьме настоящего драконьего логова, вековая пыль с атмосферкой, даже пол грязноватый не портит, лезет некстати Мирону в голову. Разуваются всё равно. — Ты, это, прости, что не убрано, совсем я замотался, — да ты всегда грязищу разводишь, какое тебе замотался. — Ничего, — честно отвечает Оксимирон, взаправду не ебёт. — Проходи там, располагайся, а я пока... — куда там Слава пока, не дослушивает, в комнату проходит, разбирать свой собранный рюкзак, прямо не терпится, чего он там понабрал, от нервов поди.       Слава отправляется на кухню, давая ему время прийти в себя, вещички разобрать, сам же справится, отгоняя от себя навязчивость. Мирону, сука, тридцатник, нехуй превращаться в Диму в мелочах, и отвращением таким передёргивает сразу — мест, куда Окси может запихать свою одежду, у Славы ограниченное количество, и с его педантичностью оставит, поди, в рюкзаке — не то что бы у Славы грязно совсем и везде, не-ет, всего-то...       На этой мысли, слегка расстроенный, и удаляется на кухню вместе с кошкой, свет там включает, ставит чай, дверь не закрывает (мало ли, Окси захочет), садится за крохотный стол с пепельницей, с окурками, не тронутыми с написания текста, музычку включает одним наушником, болтается второй свободно, с тем же тречком, Коха сидит под столом тихонечко у его ног. Коробку Димину, что интересно, Слава в коридоре не оставил, сложил на кухонный стол, на краешек непритязательно, внимания не обращал до этого момента — теперь же хрен о ней забудешь, сколько не отворачивайся. На вид коробка как коробка, из-под обуви, хорошо сохранилась, несмотря на потёртости в уголках, спустя пару релоудов Слава пытается погромче сделать и переключает случайно на Оксимироновскую «Я хейтер», без Димы, что напоминает ему о собственном хобби вырезать Окси как можно ровнее, не допустив ни звука вражеского Шокковского соло. Гонит-то гонит, но Слава слаб — то и дело поглядывает туда, под Окси из дветыщи восьмого на максималках, нажалось таки сбавление громкости, до этого выжимал Слава на все сто, отбивает ногой под бит и качает башкой, а на следующем Мироновом треке смотрет на коробку задумчиво вблизи, сверху вниз презрительно щурясь, перейдя от глазения со своего местечка за столом, крутит потом в руках, удобно быть длинным, как Слава. Думает, лучше выкинуть её в окно или открыть и пустить резиновые хуи под зажигалку. Паяльник даже Славе немножко жалко, и прожечь себе что нибудь подпаленным силиконом не хочется. Или цивильненько в мусоропровод. Интересно, что из это Окси больше понравится, чтобы не попадалась срань на глаза — нахуй оставить с Димой, пусть один ебё...       От невесёлых мыслей желчь подкатывает к горлу. Оставляет её негигиенично на столе и ждёт Мирона, но тот все задерживается, Слава пробует отключиться под «Пролив Дрейка» ещё один, где только Окси. Проходит минут пятнадцать, ещё парочка, и он открывает коробку. Внутри всё пацанских каких-то цветов — в глаза бросается первым, не ожидал он розовых драконьих хуёв один к одному но Гнойный знает ещё парочку цветов окромя ядрёно-розового, желтый там, зелёный, металлик какой — а тут все грязные оттенки синего и брутальная черная пробка, непруха какая, градус веселья спадает, правда, стоит увидеть первый же падл, сложенный аккуратно, и подумать, для чего эти херовины используются (те самые фотки — подсказочка), а вон там, по ходу, ваще клизма, или хуй знает что такое, хочет закрыть крышкой и думает убрать куда подальше, под стол, лишь бы Коха не растеребонила нечего и не разбросала по полу... Провод привлекает его внимание сразу — какой бы блеклой ни была коллекция, простой черный провод выделяется. Потасканный, много на что годен — Слава берет его в руки, угашенно от эмоций вертит в пальцах, проводит по длине и с запозданием понимает, для чего он, загаженный, затуманенный, во всей этой хоррор-секс-стори не сразу соображает, ну, хотелось ему верить, что не для этого он, такое знакомое технарю-Славе, но стоит картинка перед глазами, какие следы эта срань будет оставлять на коже — в порно видел экзотическом. Что не стягивать руки, Слава почему-то уверен. Кровящие красные полосы на коже, мокрый замученный выдох, образы захватывают сознание, затуманивают, подчиняют и заставляют нехорошо вздрогнуть всем телом, резко оторвав взгляд, а после шарить на столе в поисках ножниц, и по ящикам находя тяжелые и жесткие хозяйственные.       Резать провод по одной несложно, ножницы от старых хозяев новее смесителя, состояние аффекта и истеричное «хуй тебе, Шокк», следы на Окси, из них кровь стекает на абстрактный серый диван. — Хуй, — обстоятельно, делая первый надрез, еще один вдох на сей раз через зубы. — Хуй, — щелк дважды. — Хуй! Хуй! Хуй!!! — черная соломка на столе, отбрасывает ножницы на стол, проезжается в беспорядке. — Ху-ууй тебе, сука, блядь! — сам замечает, как истерично, и в волосы вцепляется театрально.       Зрелище серых хуев не оставляло такой горечи на языке — он просто не думал. — Окси, прости, я не тебе — тут Шокка подарочек, — не уточняет, надеясь что извинение не напугали его сильнее криков матом.       Воспроизводится его плейлист в случайном порядке. Минут через десять нагнетания — за это время Мирон повеситься успел, один маленький шажочек с табуретки, и ни тебя, ни Димы, прыгать низковато тут, ещё на страшенную агонию нарваться — Слава идёт за паяльником, Окси проведать, и находит того у окна, курящего в который раз за день, но чья бы корова мычала, оборачивается он резко и выглядит неуверенно. Гнойный сразу же оправдывается, что за паяльником, как и обещал тогда, и, извиняясь, сваливает обратно на кухню к прячущейся на том же месте подруженьке.       Мирон застаёт его с включенным паяльником и рядом прожжённых зажигалкой игрушек на застеленном полотенцем столе, и той синей хуйнёй, принятой им сначала за клизму. Двигается Мирон как-то медленно, с опаской, что ли, Слава отодвигает эту штуку от себя подальше и думает взять что поприличнее, например, вон тот чёрный хер с отломанным стимулятором клитора (Слава так предполагает), и неловко выключает свое орудие. — А я тут, как видишь, уже развлекаю тебя заранее, ни один дилдак не растёкся ещё, я знал, что это фейк! — Мирон смотрит так же настороженно, и под закатанным розовым Слава видит частые тёмно-бордовые полосы, так близко друг к другу, что, кажется, сплошняком. Торжественно представить свой несостоявшийся номер с клизмой и паяльником кажется ему заманчивой альтернативной неловкому «э-эээ». — Это не клизма, Слав, она, к сожалению, осталась у Димы, — грубит Окси или оправдывается, он не просекает. — А. Ну и хер с ней, в любом случае, хочешь посмотреть как я... — включает паяльник и зрелищно соприкасает их, не хватает разве что музончика из его наушников, останавливается, чтобы выдернуть и позволить им упасть на стол — результат не впечатляет совсем, но Мирон ему улыбается под свой же флоу совсем не пищащий (и не гелий глотал), какие же они идиоты, Слава не может, «Васко да гама» сменяется «Тентаклями», очень некстати, судя по взгляду Мирона, и спешит переключить хоть на «Восточный мордор», чудом не прожигает сам себя паяльником нахуй. — И за этим ты закрылся на кухне? — вопрошает красноречиво, «с ними» невысказанно зависает в воздухе.       Он же не закрывался — Коха другого мнения, и неплотно закрытая дверь — Кохина работа. Мирон ведёт себя иначе, все движения как в замедленной съемке, и голубые глаза поблескивают и он, бледный, замечает с опозданием, что Слава заметил его "царапки" на руке. Слава и сам почти забыл, и рад бы, за сегодня он насмотрелся на столько кровавого и «синячного» пиздеца, и лучшее, что может придумать — делать вид, что ничего, кроме прожжённой резины и порезанных проводов, не произошло, не лезть, не травить душу и не наседать с вопросами. Лучше заварить чай и задвинуть все это вместе с полотенцем куда подальше. — Только развлекаться с паяльником? — терпеливо повторяет Мирон, и наконец доходит до Славы, какой же он, сука, еблан — закрыться с Диминым инвентарём тут, готовя несомненно что-то для Мирона, как Дима Хинтер, что конкретно со всем этим можно страшного придумать, Слава в отличие от той суки, не знает, разве что снимки, сделанные ради исскуства и шантажа, стоят в глазах в разрешении 4к. — С ним родимым, как и договаривались. Присаживайтесь Мирон Янович, — и на стул второй, притащенный Замаем, указывает. Слава не имбецил какой, ни черта не понимающий, как сильно перед Мироном оплошал — не уверен, не оттолкнет ли Мирона сильнее рассыпанием в сотнях извинений. Да и нет у него опыта особого — с Сашей было достаточно спального места, бонга и не доёбывать, а пиздеть отвлеченно, хуёвенько шутить он умеет отлично. Мирон садится за стол и смотрит на «экспонаты». — Димина работа, — Окси же не оправдывается, правда? Что отвечать на такое, Слава, как и раньше, не знает, Мирон только что сам расхерачил домик из стекла камнями. — Какая же сука, — и в унисон ему «забей», нужно, наверное, вернуться туда, к ненапряжному прожиганию силикона, резины и пластика, но Окси выглядит так отчаяннодаспросименясукауже, как будто не может решиться что-то очень важное сказать, к горлу уже поди подступает от всяческих порывов. — Чем хоть, — некстати уже вырывается у Гнойного, и вдогонку: — Сука, прости, не стоило мне ща это говорить... — Да бритвой, — рукой машет похуистично, иррационально Мирон расслабляется, он не спокоен и ни хуя не уверен, но отпускает чуть-чуть. — Сука, выпьем пивка, чтобы никогда не встречаться, и чтоб он в канаве сдох, — не отпускает Гнойного без перекошенной гримасы, но с закосом под ухмылку, оскал. Больше Окси желания об этом поговорить не выказывает, берёт задумчиво Славину зажигалку, щёлкает, и вот огонь уже лижет черный искусственный хер. Одной пропалины Мирону недостаточно, и он водит дешевой зажигалкой ровненько по всей поверхности, огнём глубоко прожигает ненавистный цельный кусок силикона, из которого Слава батарейки даже не вытащил — сам не так педантично работает, ядовито-розовыми потеками испортил полотенечко. Нежно-сиреневый с блёстками, свеженький, незаюзанный, не видавший вида Димы хуй с проводом ебаным, к ним прилагающимся.       Слава не отсвечивает, любуется тихонечко, отложив своё, и не знает, стоит ли корить себя за идиотичность. Поездил ты по его страхам вдоволь, думаешь, полезно это для психики? Смотри лучше, какая тихая, отчаянная безнадёжность, концентрат её, и твёрдая на удивление рука у Мирона. Только он и разложенный Димин «страшенный» хлам, поглощает целиком без остатка, лежит вроде безобидно, а до костей не только Славу пробирает. А Мирон продолжает, переходя на синюю с насосом. Их взаимодействие словами через рот «само собой» почему-то не ладится, и Слава сидит, и Окси сидит, каждый о своём, возникает несколько попыток и со стороны Окси, и с его, но проваливаются. Когда неловкость зашкаливает — Мирон сам не решается начать разговор (о том что его так гложет) а Слава его спросить не может, не столько стесняется, сколько не хочет доёбывать — этим он ой как знаменит. А к чёрту, Слава стесняется и покраснел весь от духоты уже, как и на баттле, а Мирон — ни капельки. Разучился давно.       Встает изо стола и идет ставить чайник наконец, доставать портвейн заместо пивка, оставляя Мирона наедине с клизмой и зажигалкой и паяльником на крайняк. Так и говорит, надеясь, что воспринимается это обычной шуточкой про жопы и хуи — даже готов вслух «это шутка, мэн!» проговорить, но Окси особо испуганным не выглядит, по крайней мере, не хуже чем был, «плюсик тебе Слава в карму!» — Это не клизма, она осталась у Димы — повторяет Окси, Слава надеется, что просто так, без мыслей и опасений всякой жести, чопорность там, педантичность, хитровыебанное контрфричество... — Охуенно, от запоров поможет, — Слава на автомате, а Мирон улыбается как-то невесело совсем, и его накрывает, неестественная улыбка, в следующую секунду руки его на лице — закрывает, и голову низко опускает, качает головой, ага, не истерика, отлепляет а там глаза сухие, глубоко дышит, задушив всхлипы/смех и выдыхает задушенно, «что же ты Слава» (вопросительно?) Гнойный же не паникует — нервничает, и от нервов повторяет «Мирон, Мирон!» как заведённый, наитупейше «Все в порядке?!» Всё в порядке, самому от себя не смешно, мерзко, а, может, стыдно? — Биполярка, Слава, не обращай внимания, не обращай, симулирую, — последнее шепчет скорее как признание, само собой разумеющееся. — Ни хуя такое не симулируют, — увереннейше, и тут же чем-тебе-помочь-окси-воды-принести-скорую-аааа-что-же-случилось? — Да ничего не случилось, Слав, просто я, знаешь ли, ожидал от тебя как минимум игру в бутылочку с резиновыми хуями. — И пьяными вдрызг читать тречки друг другу лучшие, и какая же Саша охуенная ушла с другом моим, как в твоей песенке, ну почти что? — и какой же я сука уебан просто так, без поводов всяких, что отпустил/не удержал/сам оттолкнул/в окно не выбросился, и двушку не переписал чужую, продолжает за Мироном, согласно кивающим. — Реалистичный мужской половой член вот этот показывает на меня. Мы тогда встречались года полтора как, — начинает свой рассказ, тяжеловато, ком в горле мешает, зараза, но история-то интересная, пролог Сашиного долгожданного (и он так за неё рад, правда), счастья, с сиквелом ненужным их отношений, правда, но его Мирон прерывает, обеспокоенный. — Слав, я не то имел в виду, не нужно мне рассказывать что не хочешь, — и сам предлагает запить чем покрепче, от портвейна и покрепче Славу отвращает (наконец-то) и вопреки всему он предпочтёт пиво, сразу о своих проблемищах по сравнению со Славиными не в какое сравнение не идущих, забывает, второй раз уже такое. — Значит, смотрит на тебя во-оон тот стимулятор простаты, — ляпает и сразу жалеет, и с каждым последующим ему легче прощения просить за каждую хуютку, так его и чеченцы не научили. — Если не хочешь, не говори! — Нет, всё в порядке, сам же начал мозг ебать, — неотрывно в стол упёрся взглядом.       Как Шокк ему рассказывал, и правильно, ему же лучше становится от той же порки, как только он начинает расплываться, его нужно гасить, «сшивать куски», латать там, направлять «тяжелой рукой» — рассказывает Мирон путано, не скатываться в откровенную порнуху или того хуже — соплежуйство. — Помогать-то помогала, становилось лучше, оседлать манию (как говорил Шокк), текст вон на баттл тоже он помогал, — а спустя паузу недолгую, — но хуйня оно, Слава, ху-уууйня, знаешь, как оно, — срывается и заглядывает в глаза доверительно, так и прододолжает.       Дима-то всегда знал, когда Мирон до Оксимирона не дотягивает, когда сползает в неровности, о чем конкретно из тысяч хует рассказать, и на что там член искусственный указывает, искусственный член, да его же несёт, вон, уже локти на стол складывает и глядит бесстыдно, и даже блядски, а нарваться на Славу никак не может, ему кулстори и не нужны, слушает внимательно по огрызку, не торопит и не перебивает, сам он тоже затирал в первые что то там про Сашкины глаза, ничего, доползёт Мирон ещё до душевненького стрептиза, за пивком Гнойный сходит, если Мирон захочет, такие вот и называет Шокк подсосами и ещё чем, Миро свидетель.       Слава спрашивает «как часто он так?», когда Миро замолкает на полуслове, правда, звучит не учтиво совсем, за что и в сотый раз извиняется. — Да дважды за десять дней, я же нарывался сам, — хмыкает недоверчиво на это, не говорит, что это всё ссанина в уши, что никакое искусство не стоит подобного, горячо не доказывает, лишь говорит что Окси — талантливее и охуеннее всех, кого он видел, самый что ни на есть Оксимирон, и ни один Шокк лучшим Окси не станет. И уже горячо — и нахуй ему эти Эминемы или кого там Окси байтит! — И еще, Мирон Яныч, никогда вы не нарывались, и нет никакой нужды вас розгами для творчества пороть, творите что хотите, на здоровье, пожалуйста.       Окси не согласен, вспоминает альбом тот страшный, про Горгород, и что любому человеку нужно ограничение, ты же не против законов разумных, не убей там, не укради, не пиши говно, и Слава сбивается «нет не нужды в них совсем — что хотите», а потом в глаза доверчиво заглядывает, не позволяя себе руками трогать. — Ты и так не убьешь и не украдешь, Мирон Янович.       Яновичу пока ответить нечего, позволяет глаза свои рассматривать и их цвет определять в желтоватом свете неэнергосберегающей лампы. Он же не согласен со Славой? Мирон не выкупает.