Говорить

Долохов не любил её. Друэллу интересовало лишь его тело — ей нужны были сладостные ощущения, которые дарили его прикосновения, и страсть, сжигающая разум в ярком пламени ночного пожара. Долохов целовал её, и от его жесткой короткой бороды на её подбородке и щеках оставались светлые, почти неприметные царапины. На его губах таился привкус крепкого алкоголя, Друэлла скользила по ним языком, пока его руки ловко развязывали мантию на её спине — Долохову явно было невпервой. Друэлла знала, что он спит с одной из её дочерей, но даже не думала ревновать. Её это совсем не трогало. Когда Друэлла оказывалась в его постели, она совершенно теряла связь с миром и лишь тянулась за каждым прикосновением, стараясь прочувствовать до конца. Долохов усмехался краешком губ. Сигнус даже в лучшие годы не был настолько хорош. Но Араминте много и не нужно было — она его любила. Друэлла не знала, что такое любовь. И не желала узнавать, радуясь, что это счастье обошло её стороной. Ей говорили, что любовь распускается в браке, но к Сигнусу с каждым днём расцветала лишь её ненависть. — Ты красивая, — говорил Долохов с привычной ухмылкой, ломавшей правильную линию его рта. Друэлла улыбалась, касаясь щекой его плеча, и, чтобы поверить, старалась позабыть, насколько она была старше него. Он смотрел на неё с желанием, горящим адским пламенем в его светлых глазах, и она чувствовала себя юной и очаровательно-хорошенькой. И беззаботной. Сейчас она стала другой: утончённой, ухоженной, величественной, равнодушно-холодной, с тёмно-красной помадой вместо нежно-розовой. Блэки оказали на неё должное влияние. И ей это нравилось. Но иногда она хотела почувствовать себя по-другому и потерять голову; Долохов дарил ей это. И трахал её так, что у неё дрожали ноги. Он не любил её; по крайней мере, она так считала, пока он не припадал к её плечу губами, не давая ей вырваться из кольца его рук. — Хочешь, я сделаю тебя вдовой? Она не помнила, когда смеялась так.