Говорить

В тот день у Вальбурги болела голова, но, несмотря на это, она не стала менять свои планы и отправилась в Азкабан. День всё равно не задался — лучше было окончательно испортить его, а не какой-нибудь другой. Визиты в Азкабан ожидаемо не приносили ей радостных эмоций; и оставшийся вечер она проводила в слезах и с бутылкой коньяка. Встреча с Сириусом не предвещала ничего хорошего: Вальбурга знала, что он будет сыпать оскорблениями, злиться и стараться ударить её по больному, а сама она станет кричать на него в ответ. И это было уже почти привычно — их отношения стали такими ещё до его побега. Непривычно было смотреть на Сириуса — такого: с лохматыми грязными волосами, закрывающими лицо, с воспалённо-безумными злыми глазами, цепляющегося за прутья решётки с целью дотянуться до неё и, пожалуй, задушить. Он похудел до костей; но когда она протягивала ему пирог или бутерброды, приготовленные Кричером, ничего не брал. Сигарет это не касалось; Вальбурга регулярно приносила ему три блока и зажигалки каждый месяц, а если не могла, то отправляла с Кричером. Она не любила приходить. Одну зажигалку она оставляла себе — в Азкабан не пускали с волшебными палочками, — вынимала из кармана мантии свою пачку сигарет и закуривала. Сириус садился напротив — по ту сторону решётки — и делал то же самое. Они смотрели друг на друга и курили; им было не о чем говорить, они могли лишь ругаться. Но Вальбурга ненавидела эту тишину больше их громких ссор и боли под рёбрами из-за каждой пропитанной ненавистью фразы. Уходя, она протягивала руку сквозь решётку, чтобы отдать Сириусу зажигалку. Но он никогда не подставлял ладонь — не хотел её прикосновений, — лишь усмехался. Вальбурга кривила губы в ответ; и зажигалка падала ему в ладонь. Она этого уже не видела; её интересовало больше собственное дыхание, которое она с трудом приводила в норму. Ей удавалось прийти в себя только после двух-трёх бутылок огневиски или коньяка, которые Кричер пытался отобрать или спрятать. Она закатывала глаза, когда он пытался объяснить ей, что это вредит её здоровью. Кричер сдавался; и иногда они пили вместе. — Ба, какие люди! И зачем же вы наведались к своему беспутному сыночку, матушка! Не ждал, не ждал! Вот ведь нечаянная радость. — Сириус усмехнулся, когда она подошла к его камере, и кое-как поднялся с кровати. — Выглядишь паршиво. — Ты говоришь это каждый раз, — сказала Вальбурга, опускаясь на табурет напротив и оставляя его последнюю реплику без ответа. Не говорить же ему, что как бы она ни выглядела, то всё равно смотрелась лучше него. От его вида ей становилось совсем отвратно: за месяц он похудел ещё сильнее. Сириус хмыкнул. — Так я каждый раз тебя не жду, — произнёс он. — Неужели захотелось снова пообщаться с предателем крови? Вальбурга ничего не ответила: она могла бы уйти, могла бы огрызнуться в отместку, но промолчала, поджигая сигарету. — Аудиенции у правой руки Тёмного Лорда нужно заказывать за полгода вперёд. Вы когда записывались, мадам? — у Сириуса было отвратительное настроение; хуже, чем обычно. Но у него были силы на злость — это радовало, Вальбурга отстегнула смотрителям достаточную сумму, чтобы дементоры наведывались к нему как можно реже. Она закатила глаза. — Перестань паясничать… пожалуйста, — последнее слово далось ей нелегко, и Сириус это знал. Для них обоих опускаться до просьбы было чему-то сродни унижению; Сириус тоже воспринимал это как её поражение — признание в слабости. Потому-то просить его было так невыносимо сложно. — Как прикажете, мадам. Может, мне вообще замолчать, раз вы так не хотите меня слушать? Зачем же вы пришли тогда? Посмотреть на меня? Понравилось зрелище? Чувствуешь себя удовлетворённой? — Хватит, Сириус, — сказала она, прикуривая вторую сигарету. — Успокойся. — Неожиданный совет, тебе ли его давать? — он сел прямо на пол напротив неё и взглянул сверху вниз. — Помнится, это именно ты никогда не могла успокоиться вовремя: от твоих воплей у меня болела голова. Она попыталась проигнорировать это, и Сириус замолчал, дожидаясь ответа. Вальбурга выдохнула из лёгких дым и затушила сигарету каблуком. Как и всегда, она не знала, что делать дальше: она могла бы спросить, как он себя чувствует, нужно ли ему что-то, но эти вопросы не вызвали бы ничего, кроме агрессии. Особенно, если Сириус находился во взвинченном состоянии, как сейчас: ему хватило бы соломинки, чтобы уколоть её. Поэтому тишина могла длиться вечно; её нельзя было хорошо заполнить. — Не приходи больше, — сказал Сириус, забирая из её рук блок сигарет, и усмехнулся, но не зло, а стараясь скрыть какую-то эмоцию. — Даже удовольствие от твоей боли, отчаяния и жалкого вида не затмевают тошноту. Меня воротит от одной мысли о тебе, хотя думать о том, что ты страдаешь, приятно. Тебе было бы легче, если бы я боролся за чистоту крови, как ты и хотела, мама, и сидел бы тут за реально совершенные преступления? Сириус смотрел на неё безотрывно, с оскалом, исказившим лицо. — Или если бы я умер, как Регулус, преданный нашему девизу? Ты ведь утешаешь себя этим, когда вспоминаешь о нём? Хотя… вспоминаешь ли? Но ведь это ты его убила. Ты и твои требования. Вальбурга встала: она знала, что он добился своего — вывел её из себя, но больше не могла вынести его слов. — Достаточно. Она протянула ему зажигалку через решётку. Сириус не подставил ладонь. В этот раз зажигалка разбилась. — Больше не приходи ко мне! — донеслось Вальбурге вслед, и она почувствовала ноющую боль не только в висках, но и в груди. Она знала, что ещё придёт. Но вернулась домой, легла на диван, приманила бутылку коньяка чарами, приложилась к ней, надеясь заглушить усиливающуюся боль, откинула голову на подлокотник и умерла.