Говорить

После Азкабана Беллатрикс преобразилась — Волдеморт заметил это сразу, только взглянув на неё, но продолжал замечать и впредь. Годы заключения отразились не только на её внешнем облике, собрав паутины горестных морщин у губ и истощив тело до скелета, — нет, их последствия закрались куда глубже. Всё это он не успел понять сразу. Осознание пришло лишь со временем после некоторых наблюдений за ней: движения её рук стали нервными, безумие заполняло радужку горящих темнотой глаз, изгиб губ стал жёстким. И когда Беллатрикс задумывалась, опуская голову на грудь, Волдеморт видел затаённую боль в её взгляде. Она рождала злость — неукротимую и страстную и усиливала ненависть и — Волдеморта это забавляло — любовь. Если раньше Беллатрикс просто любила его, то теперь она его боготворила по-настоящему. Он помнил поцелуи, которыми она осыпала край его пыльной мантии, цепляясь за него худыми дрожащими руками когда они увиделись впервые после её освобождения. Слёзы струились по её щекам. И во взгляде вместе с благоговением была намешана боль — едва различимая в уголках глаз. Но уже оставившая неизгладимые следы на её лице: на него смотрела почти незнакомая, измученная, худая женщина с горестным изгибом рта и сединой в волосах. — Я рад нашей новой встрече, Белла, — сказал Волдеморт, позволяя себе сжать в ответ её руку и наконец отстранить Беллатрикс от себя. Сквозь кожу он почувствовал только выпирающие кости, его пальцы могли бы обернуться вокруг её запястья почти дважды. — Я ни на миг не усомнилась, что вы освободите нас, Милорд, — прошептала она, заглядывая ему в глаза. И Волдеморту не нужно было проникать под ныне слабую защиту её мыслей, чтобы распознать ложь. Она сомневалась, не могла не сомневаться, содрогаясь от прикосновений дементоров и от холода, но искра веры тлела в ней. И это Волдеморт тоже видел. Он лишь кивнул ей в ответ. — Твоя преданность похвальна, Беллатрикс. И она будет вознаграждена, — промолвил он и оторвался от неё, переводя взгляд на лица других Пожирателей, столпившихся вкруг него, и с трудом узнал их. — Вы все будете вознаграждены за свою верность. Беллатрикс пришла к нему за этим той же ночью, всего лишь за час до того, как за окном задребезжал рассвет. Она сменила серое рубище на прозрачный пеньюар, и от неё больше не веяло затхлостью. Было холодно, и Волдеморт видел, как Беллатрикс дрожала, когда он протянул к ней руку, повелевая подойти ближе, и она приблизилась. Её плечи мелко тряслись, а пальцы были очень холодными. Волдеморт её не поцеловал. Он склонил голову набок, разглядывая её лицо: перемены в ней всё еще казались ему разительно неприятными. И хотя худоба её тела даже привлекала его, в постаревшем лице он с трудом отыскивал следы былой красоты и очарования, дотоле лучившегося в каждой черте. В лунном свете её глаза воспалённо блестели, а в волосах серебрилась проседь. — Я сильно изменилась, Милорд? — Беллатрикс слабо, почти страдальчески усмехнулась. И Волдеморт помедлил с ответом, прежде чем отрицательно покачать головой. Они оба знали, что он соврал. Он потянул левую руку и дотронулся до её скулы, скользнув пальцем вниз по выпирающей кости. Беллатрикс прикрыла глаза, пока он очерчивал линию её подбородка и касался шеи. — Мне всё кажется, что это сон, — прошептала она; её ресницы подрагивали — всё такие же длинные. Волдеморт скупо улыбнулся, хотя она не могла этого увидеть. — Это более не сон, Белла, — она вскинула на него взгляд. И когда он заметил слёзы, дрожащие в её глазах, он её поцеловал. Она была настолько худой, что он даже пытался быть с ней осторожным; кожа обтягивала рёбра так плотно, что он не пытался уцепиться за неё зубами, а лишь скользил языком по ним. Во взгляде Беллатрикс читалось удивление и горькое понимание. Но она ничего не говорила и не спрашивала ни о чём, только криво усмехалась и отводила взгляд. Она словно действительно не верила и готовилась вот-вот проснуться. Но цеплялась за него так, словно бы желала перед возвращением в кошмар насытиться этими горькими мгновениями счастья до остатка. Волдеморт чувствовал, что снился ей не раз, но это мало его волновало. Подтверждение её любви не трогало его, и он чувствовал раздражение от того, что ему было жаль касаться её, как он привык это делать прежде. Ему хотелось сжать руки на её горле и услышать надрывные хрипы, срывающиеся с её губ. Но он этого не сделал — та ночь была действительно вознаграждением для неё. А потом всё вернулось на круги своя. С синяками на бёдрах и с кровью на губах Беллатрикс напоминала ему саму себя, но вопреки обыкновению она хрипло смеялась в ответ и тянулась за этим, словно за причастием — как прежде, за его поцелуями. Это в ней Волдеморту нравилось. Не нравилось другое — её дикое сумасшедшее поведение, когда Беллатрикс окончательно лишалась контроля над собой. Раньше всё было проще: он мог отправить её на любое задание и был уверенным, что она в точности исполнит его указания. Теперь это изменилось: Беллатрикс превратилась во второго Долохова — плохо управляемого, теряющего голову в бою и неудержимого и безумного в своей жестокости. Не то, чтобы Волдеморту это совсем не импонировало, но как бы странно это не звучало — в разумных пределах. Беллатрикс же, обуреваемая вспышкой ярости, не замечала ничего вокруг, кроме своих врагов, и вопреки безопасности могла броситься на нескольких противников. Она не рассчитывала свои силы, и это могло бы привести к куда худшим последствиям, чем провал их миссии в отделе чар. Но даже наказания — после того дня, когда он вытащил её из битвы — она не изменилась; он мог облекать слово «Круцио» в нестерпимую боль по нескольку раз за час, но на Беллатрикс это не действовало. Она кричала, рыдала, почти вопила, глотая слезы и слизывая кровь с искусанных губ. Молила о прощении. Но он всё равно видел пламя, пляшущее в её глазах. И не всегда ему хотелось его тушить; в конце концов, в пытках Беллатрикс была незаменима. Если пленники не умирали от её руки. Точнее, если они не умирали от её руки до того, как открывали ей нужные сведения. Она кружила возле них, подобно хищному зверю; и её глаза полыхали, губы изгибались в лёгкой улыбке, а когда она заносила над жертвой палочку, руки у неё не дрожали, и движения были плавными и завораживающими, словно бы она танцевала. Задушенные стоны были ей мелодией. Волдеморт порой любовался ей издали, слабо улыбаясь; пока она не забывалась, позволяя ярости взять над ней контроль. И тогда ей становились неважны те сведения, которые она должна была узнать, имели значения только пытки — боль, срывавшаяся с её палочки. Беллатрикс хохотала, и этот звук был похож на карканье ворон. Волдеморт морщился, но признавал, что в эти мгновения она была красивой, как никогда. Даже печать, оставленная на её внешности годами заключения, не искажала её лица паутиной страданий. Волдеморту не хотелось её останавливать. И всё же он перехватывал её руку за запястье, и Беллатрикс поворачивалась к нему с досадой и покорностью во взгляде. Ей не приходилось повторять дважды: она была послушной, если он был рядом. И он мог укротить её гнев и усмирить ярость. И потушить боль. Но последнего он никогда не делал, боль он желал лишь причинять. И Беллатрикс принимала её, подобно дару. Волдеморт выкручивал её запястье до боли, заставляя её разжать пальцы, держащие палочку; и она со стуком падала на пол. — Ты должна контролировать себя, — повторял он. — Мне нужна информация, а не трупы. От них никакой пользы. Беллатрикс кивала, но он чувствовал, что тратил время бесполезно. Через мгновение, стоило бы ему отойти, она снова входила во вкус. И Волдеморт думал о том, что исполнительная женщина, млевшая перед ним не то от испуга, не то от любви, устраивала его больше. Теперь же барьеры разума, сдерживавшие её в узде, пали. С этим надо было что-то делать, пока не стало поздно. Думал он, а затем слышал её надрывный смех. И качал головой, притягивая её к себе. И кровь грязнокровок, попавшая на её губы, казалась ему слаще райского плода. Её плечи хрустели под его пальцами. — Не советовал бы терять над собой контроль снова, Беллатрикс, в следующий раз моё прощение ты не заслужишь.