Говорить

Время, когда после школы Долохов только начал жить один и на пару с Альфардом снимал квартирку в дешёвом маггловском районе, было самым счастливым в его жизни. До Министерства было рукой подать, но до аудитории, в которой проходили курсы мракоборцев, Долохов обычно не доходил. На это у него всегда были уважительные причины: похмелье, ещё не закончившееся ночное веселье или Вальбурга, забывшая разбудить его с утра, хотя он её очень просил. К сожалению, иногда она его всё же будила и безжалостно выставляла за дверь, чтобы его не отчислили. Они оба знали, если его отчислят, их беззаботная жизнь закончится и отец начнёт строго за ним следить. Поэтому Долохов повиновался ей, хоть и ворча. С Вальбургой вообще сложно было спорить; аргументы против она не слушала, а иногда даже очень незаметно накладывала на оппонента Силенсио. Так что очень часто Альфард ещё с полминуты открывал рот беззвучно, пока Вальбурга с Долоховым помирали со смеху при одном взгляде на него. Альфард страшно дулся. А Долохов думал, что он счастлив. Он даже тогда уже знал, что он ужасно счастлив, и отчасти понимал, что это ненадолго. Но в ту пору казалось, что эта беспечная жизнь будет продолжаться вечно. Особенно, когда Вальбурга была рядом. Она бывала у них в квартире чаще, чем в особняке Блэков; да она почти жила вместе с ним — у неё была своя комната, а продукты на кухне принадлежали лишь ей. Альфард как-то сказал, что из-за того, что она почти поселилась вместе с ними, у неё часто возникали конфликты с их отцом. Но когда Вальбурга его слушала, даже если он говорил важные вещи? Она лишь смеялась в ответ. И уходила. Или сбегала — их домовой эльф её обожал и ни в чём не мог ей отказать. Долохов его понимал — отказать ей он тоже не мог. А она у него ничего и не просила: ни звезду с неба, ни убить кого-нибудь, ни положить мир к её ногам, — только разве что помочь ей сбежать из дома или сходить за алкоголем. Мир и так лежал у их ног, и они были так свободны, так молоды. И так невероятно счастливы, что, вспоминая, Долохов не мог поверить, что это была реальность, а не его сон: насыщенно-яркий, путанный, расплывающийся перед глазами в хмельной дымке. Просыпаться Долохов не хотел. Вальбурга хохотала, опрокинув на него бокал вина, Альфард тащился за тряпкой и вытирал лужицу на столе, бурча, подобно их домовику, что они расплескали столько денег. А Долохов целовал Вальбургу и думал, что друзей лучше у него никогда не будет. Альфард кричал им слова ненависти в спину, когда они скрывались в спальне, и включал музыку погромче. А потом присоединялся. — Ты помнишь, что я выхожу замуж в следующую среду? — спросила Вальбурга однажды, раскачивая бокал за тонкую ножку. Долохов рассмеялся, она смотрела на него серьёзно, не желая присоединиться. Не шутила. Он сглотнул.  — Почему ты не сказала об этом раньше?  — Ты издеваешься, Долохов? Мы пили за это несколько дней напролёт пару недель назад. Долохов не помнил, и она поняла это сразу, тихо вздохнула и отвела взгляд. Долохову казалось, что его мир рассыпался на кусочки.  — Орион. Мой кузен. Да, тот самый, который только-только закончил Хогвартс, — с усмешкой проговорила Вальбурга, отвечая на все его не заданные вопросы. Долохов молча встал, подошёл к бару, вытянул бутылку водки, чуть не уронил её и наконец приложился, сделал несколько больших глотков. Вальбурга ничего не говорила, следя за ним.  — Это же ничего не изменит? — спросил он, смотря на неё. Она улыбнулась самыми уголками губ.  — Конечно, — кивнула она. — Ничего не изменит.