Кладбище мёртвых звёзд.

Федя думает о том, что уже давно привык к своим звёздам. Привык не обращать внимание на косые взгляды чужих людей и нечастое, но отчего-то совершенно необходимое подрагивание незажжённой сигареты в холодных руках — своя бессильная смерть. Но, пряча с в о и звёзды под слоями одежды, он постоянно забывает о том, что две симметричные на его щеках все так же предательски продолжают светить в темноте, выдавая его с головой. Федя до ползущего льда по коже боится влюбляться. До банальности просто боится доверять. Боится впускать в свою Душу кого-то постороннего, с неизменно фальшивой улыбкой на губах, ядовитыми словами поддержки и глазами, которые красиво блестят на солнце ложью, потому что знает, чем все это обязательно закончится. Он боится вновь обжечься или же, наконец, сгореть полностью дотла. Но, противореча сам себе из раза в раз, утопает в людях в надежде, что они его не сломают. Не уйдут. Он привязывается к ним сам того не желая, слишком быстро. А потом корчится от боли в тишине комнаты. Потому что любимые люди его ломают. Потому что они уходят, оставляя на сердце раны. Сотни маленьких порезов, которые постоянно поимённо кровоточат. И они, ещё до конца не зажившие, да и ему кажется, что о н и не заживут уже никогда, по вечерам нестерпимо ноют. Предательски сильно, вторя раненному сердцу, болят и звёзды. Ночами комнату затапливает голубое, чуть блёклое сияние. Оно сияет неравномерно. Дефектно. И колющая симметричная боль ползёт по нервам, охватывая всё тело. У Феди в аптечке тонны обезболивающего, которое его от спазмов пылающего огня совершенно не спасает. Она это знает. Чувствует. Поэтому звонит практически каждый день по вечерам и рассказывает наивные легенды. И пусть они уже давно выросли из того возраста, когда в них позволено было верить, Федя каждый вечер с улыбкой слушает в телефоне Её звонкий голос. И смеётся, на секунду позволяя себе всю свою жизнь забыть. Как будто ему всё ещё семь лет, и ночник горит в комнате, прогоняя темноту. Как будто он ещё целый, не разбитый на осколки осознанием своей дефектности. И Она, уже рисующая мелками на асфальте, но всё ещё не знакомая с ним. От Её слов, кажется, тело меньше болит. Но он хочет обратно в мамины объятия, потому что Её голос каждый вечер напоминает ему о маме и… ему не больно. Он не плачет. Девочка с косичками из детства. Прошло уже очень много времени с их первой встречи, а Федя до сих пор помнит каждую деталь того дня. Они пережили вместе, кажется, всё, что только можно было, спустились в самый ад собственных чувств и выползли из него, немного помятые, разбитые на куски, но с неизменной улыбкой на обездвиженном лице. Он Ей безумно благодарен, — ведь Она всё ещё рядом с ним несмотря ни на что. Такие люди — загадка и неимоверная сила, будто спасение для покалеченных душ чужих людей. Иногда он звонит Ей сам, когда, в который раз, оказывается на краю своей собственной пропасти. Когда сдерживаться больше нет сил. Когда на дне — в самой темноте бездны — ползают демоны. И гадко улыбаются. Зовут к себе. А сопротивляться им не остается никаких сил. Она шепотом тихим его успокаивает. И вскоре, Федя засыпает, в который раз вместе с Ней выиграв в своей борьбе (в своей войне). Много что произошло в его (их) жизни, о чём даже вспоминать не хочется (а что-то не получается буквально выбросить из памяти, как бы они не старались), кардинально изменилось, и Федя каждый раз удивляется тому, что неизменным в его жизни, как маяком в разгаре шторма, оставалась только Её улыбка. И Она сама, как константа. Нужное ему постоянство. На улице сейчас темно. Он ненавидит уезжать. Боится без Неё сломаться. Он лишь один раз сорвался с места и теперь благодарит всех богов за то, что Она поехала вместе с ним. На небе звёзды светятся ярко на чёрном полотне, но Федя на них не смотрит. Федя в них уже не верит. В наушниках играет музыка, тактами ползущая вверх по венам. Он кутается в толстовку и идёт к самолету, — тот белой яркой точкой светится в черноте. Он опаздывает на сборы. Пальцами нервно теребит провод наушников. Федя не любит летать. В самолете он не может спрятаться от своих воспоминаний. Отправляет Ей смс, хотя пальцы дрожат от нервов, что обязательно позвонит после посадки. Получает восторженный ответ о новой найденной легенде, которая обязательно ему поможет в ы ж и т ь. Улыбается уголком губ. Механический голос объявляет о взлёте. Мысли роем мечутся по голове, мешая сосредоточится. Не спасает даже музыка и плывущий пейзаж ярких огней города за окном. Стиснуть руки в кулаки, закрыть глаза. И попытаться банально дышать. И который раз, он знает — не получится. Мысли всё равно утянут на самое дно. Главное после не выдать себя голосом. Потому что Она обязательно будет за него волноваться. Когда-то давно Федя был влюблён в океан и, кажется, немного в неё. Он мог часами смотреть на бушующие волны, игру стихии, которые завораживали своей мощью и красотой, игрой красок на солнце, отражающимся закатом и тихой чернотой при шторме. Юля появилась в его жизни как ураган на суше — стихийно. Она снесла в нём каждую деталь, из которой он вылепил свою жизнь и себя самого, поглотила своей улыбкой заледенелую душу. Она напоминала ему океан, и, возможно, именно поэтому он тянулся к ней поломанным магнитом. А ещё он видел в её глазах своё Созвездие. То самое, о котором ему говорила мама. Он мог часами смотреть в её глаза и тонуть в них, словно в океане, — глубокие оттенки синего, которые на солнце лучились смесью голубого и зелёного, они каждый раз разные, непохожие, затягивали его на самое дно её сокрытой души. Но он и не сопротивлялся никогда — утопал в ней по собственной воле, ни капли об этом не сожалея. Он думал, что в неё влюблен. Только вот, что это такое — л ю б о в ь. Ему хотелось держать её руку, согревая замершие пальцы своим тёплым дыханием, обнимать каждую секунду, ощущая в своих объятиях её дрожащие тело. Ему нравилось ощущать скользящие по родинкам её хрупкие пальцы и влюбленный, теплый взгляд на коже. Она ему нравилась. Он б ы л в неё влюблён. Только вот она (не) лишь позволяла себя любить. И не любила его в ответ. Потому что она, как и все маленькие девочки, верила в легенды. Верила в своё Созвездие, тёмными точками ползущее по телу. У Феди каждый раз что-то хрустело внутри, когда он видел её улыбку, сердце металось по грудной клетке, а Созвездия на коже болели голубым. Он вспоминает этот вечер с дрожью во всём теле. Тогда он пришёл к ней с охапкой лилий, её любимых цветов, которые заполнили подъезд своим приторным запахом за считанные секунды. Он до сих пор, если честно, не понимает, как можно было любить эти едкие цветы. Он помнит каждую деталь того вечера, хотя и молил всё это забыть: её улыбку в ответ, сияющие синим глаза, нос, испачканный в пыльце ненавистных цветов, светлую кухню и горячую чашку чая в своих руках. Запах, от которого голова шла кругом. Помнит, как волновался, совсем ещё мальчишка, вываливая на неё всю правду. Помнит потухшие огоньки на самом дне её глаз. И твёрдое тихое: «Нет». Оно разнеслось в звенящей тишине приговором, — у Феди что-то сломалось тогда внутри. И он думал вновь, раз за разом, что уже не сможет никогда склеить себя обратно, методично вливая в себя алкоголь и разбивая костяшки в кровь о рельефность стены. Но смог. Его вновь спасла Она. В который раз? Девочка с косичками из детства. Улыбчивый ребёнок, который буквально заставил тогда вновь дышать. Который, найдя его под дверью своего подъезда вусмерть пьяного, ни слова не говоря потащила в квартиру и уложила спать. Она что-то шептала ему тогда тихо, сквозь слёзы. У Неё, он помнит, нервно дрожали руки, хотя он бы предпочёл всё это забыть. А утром Она встретила его чашкой горячего чая на тихой кухне, как будто ничего не случилось. И когда волной накатила истерика — просто слушала, потому что понимала — ему это сейчас необходимо. И обнимала. Гладила по голове, изредка что-то шепча в макушку, пытаясь успокоить. Совсем как мама в детстве. И Федя пережил. Хотя орал, что жить больше не хочет. Что ненавидит их Вселенную. Но Она каждый день находилась рядом с ним. Молча поддерживала, держа за руку, улыбалась и рассказывала сказки. Даже уехала вместе с ним. Пусть потом они и вернулись вновь. Но Она подарила ему время. Крупицы времени, что позволили ему всё это пережить. Время не лечит, но п о з в о л я е т притупить боль. И он не мог не пережить, если честно. Боролся с собой ради неё, улыбался и пытался жить. Ведь раны, Она говорила об этом каждый вечер, имеют свойство затягиваться. Вот и его, спустя время, смогли затянутся. Хотя и ныли болезненно осенью, в дождь, когда воспоминания возвращались. Но Она не предупреждала о том, что шрамы любят напоминать о себе одинокими вечерами. Напоминать. Людьми. Это случилось зимой. Они не виделись с Юлей с того самого дня много долгих месяцев. Федя забыл уже цвет её глаз и улыбку. Федя уже её всю з а б ы л. Остался лишь неясный силуэт воспоминаний, который случайными обрывками иногда появлялся в его памяти. Она, вся заваленная снегом, ввалилась в его квартиру, громко всхлипывая, ночью. Упала прямо в коридоре, разодрав колготки и просто начала кричать. Федя застыл на месте статуей, обезоруженный криком боли, боясь подойти к ней ближе. Она руками била стены, её колотило от эмоций, из горла вырывался в последние секунды только хрип. Минута пролетает с сумасшедшей скоростью бездействия, он подходит ближе, садится на пол и просто обнимает, утыкаясь носом в макушку. Она замолкает, уже не воет, комкая в руках его футболку. Сердечный ритм учащается, и он не понимает, почему. Он ведь уже давно разлюбил её. Но она в его руках такая маленькая, хрупкая. Разбитая. Всхлипывает нервно. Тянется за поцелуем, слепо утыкается в губы. На вкус для него они — соль. Горечь. Недавний крик. Движения лихорадочные, какие-то рваные. Истерика берет над ней вверх, она продолжает слепо и яростно его целовать, кусая нижнюю губу до крови. По щекам бегут солёные дорожки. Он позволяет. Не может оттолкнуть чужие руки. Не может. Всё тело как будто скованно цепями. Она руками скользит по его родинкам, которые в темноте дарят болезненное голубое свечение, она ластится всем телом к нему ближе, она целует родинки на щеках, пачкая их слезами, и шепчет. Шепчет не_его имя. Осознание этого обухом по голове ударяет, заставляя прийти в себя. Он её от себя отдирает, встряхивает пару раз. Молчит. В глаза смотрит больные. Осознание происходящего безумной лентой скользит в её глазах. Он поднимает её на ноги, стаскивает сырое пальто, сапоги и тянет за собой на кухню. Там находит пару таблеток снотворного. Заставляет выпить, а она безвольной куклой, пустыми глазами смотрит куда-то поверх его макушки. Федя пытается поймать её взгляд. Встряхивает пару раз за плечи. Еще. И еще раз. Пока её взгляд не зацепляется за чужое лицо. Спрашивает тихо о том, что произошло. Она молчит и, кажется, даже не понимает, что вокруг неё происходит. Он тянет её в сторону спальни. Там заворачивает в одеяло и укладывает спать. Она его не отпускает, руку держит до побледневших костяшек, крепко. Приходится сесть рядом с кроватью на пол, гладя её напряженную руку. Когда она все же засыпает, Федя смеётся нервно, руками в волосах своих путается. Вскакивает через секунду и идёт на кухню. Лихорадочно ищет на полке полупустую пачку сигарет. Она верила в свою Родственную Душу, и даже нашла её, — взгляд помнит её запястье, которое он уловил в свете люстры на кухне, но сейчас по её коже ползут чёрные, неживые родинки. Её Душа мертва. Федя не дышит. Он затягивает первую сигарету, набирая дрожащими пальцами знакомый номер. Сизый дым заполняет лёгкие — ему сейчас это жизненно необходимо. Без сигареты и Её голоса он не справится. — Она пришла, — выдыхает он в трубку вместе с дымом. Всего два слова, у Феди в груди разрывается тайфун. Рушится всё, что он смог построить. Онемевшие пальцы еле удерживают сигарету и телефон. — Ты же понимаешь, что она тебя не любит? — в лоб, после молчания, раздаётся хриплый от сна голос, потому что Она всегда понимает, что он имеет ввиду. — Я знаю. Знаю. Только вот сделать всё равно ничего не могу. Потому что я в неё влюблен. Они молчат, каждый думая о своём. Людей обратно всё равно не склеишь полностью. Частицы встают не на свои места. В трубке раздаются гудки. Сигарета потушена. В темноте кухни ненавистные родинки светятся голубым. Он думает о том, что это свечение может её спасти. Только вот он не знает, кто спасёт после этого его самого. На следующие утро, когда она уходит, он молчит. Рваные движения. Улыбка с лавиной безумия. Но каждый день вечерами исправно впускает её в свою квартиру, чувствуя, как вверх по родинкам скользят её пальцы. Болезненно горит голубое свечение. Губы немеют от чужих прикосновений. Сердце ноет. Горчат на щеках её слезы. Он держится. Лилии она сейчас не любит. Плачет каждый раз, когда видит их. Но покорно покупает пару штук каждый день, когда захлопывает дверь за своей спиной. Она молчит. Ничего не рассказывает. Только постель после неё приторно пахнет духами. Она, сама того не подозревая, скользя пальцами по его родинкам, забирает с собой кусочек его самого. Федя думает, что кроме звёзд на его теле ей больше ничего от него не нужно. Федя понимает, что скоро от него вообще н и ч е г о не останется. Только вот в её глазах он до сих пор видит с в о ё созвездие. Она задержалась в его жизни на два долгих года. А после ушла, ничего не оставив взамен. Запах её духов выветрился из квартиры через два часа после её ухода. И это произошло совсем не потому, что Федя раскрыл все окна настежь и выкинул всё белье, пропахшее ей. Жаль только, что воспоминания из головы выкинуть невозможно. И каждый новый день он начинает заново собирать себя по частям. Только вот одной огромной частицы — её — не хватает для того, чтобы пазл под глупым названием «Федя» сложился правильно, встал на свои места. Время утекает песком вниз, оставляя после себя на руках лишь крупицы чужих воспоминаний. За иллюминатором медленно проносится сонная жизнь. Города. Облака. И ночь. В наушниках музыка, наконец, перебивает надоедливые мысли и, спасая, уносит в детство. Где ночник освещает темноту, и мама шепотом поет колыбельные. Прошло столько времени с тех пор, но он думает, что ни в чьих глазах уже никогда не увидит своё созвездие. Федя закрывает глаза и расслабляется. Внутри космическая пустота, и уже ничего не болит. Потому что он научился с этим жить. Да и глаза дерёт от слёз не поэтому. Слишком много времени прошло с тех пор. Пытаясь себя в этом убедить. Да и от всего этого можно было спастись. Переехать в новый город, как удачный способ сбежать от прошлого. И пусть горят к чертям его воспоминания. И чужие ему люди. На тело наваливается невыносимая усталость. Мысли замедляются, давая возможность усталому разуму наконец-то заснуть. В наушниках голос поёт о красивой взаимной любви. В которую Федя уже не верит. На последней строчке он засыпает. Будит его через несколько часов механический женский голос с просьбой пристегнуть ремни безопасности. Снижение. Плейлист закончился давно, и музыка в наушниках теперь молчит. Федя глубоко выдыхает. Открыть глаза выходит не сразу. Он слишком устал и до сих пор хочет спать. Утомление накапливалось в его теле по капле и сейчас выдаёт утроенную дозу усталости. Но самолет останавливается. И приходиться выходить в тишину и холод ночи, набирая до боли знакомый номер. Потому что обещал Ей позвонить. Да и без Её легенд жить уже не может. Привычка — вечерами засыпать под Её голос. Привычка — пытаться жить под Её голос. — Я на месте. Ещё пару десятков минут и буду на базе, — говорит он в трубку, одной рукой пытаясь поймать такси. Его состояние — критическое. Он устал. Перелёт, кажется, забрал у него все последние, накопленные силы. Язык еле ворочается во рту. — Хорошо. — Она улыбается, он ощущает это, — а я была сегодня в библиотеке, и наткнулась на одну легенду, в которой рассказывалось о человеке с двумя созвездиями… — Ты до сих пор веришь в то, что мне Вселенной предназначена Душа? — перебивает Её резко Федя, забираясь в машину. Кивает водителю, устраиваясь на заднем сидении. Глаза слипаются, и голос затухает на последнем слове. — Да, — резко, — и тебе бы советовала в это верить. Глупая маленькая девочка. У таких как он, дефектов, нет Души. Да и не будет никогда. Смеётся Вселенная, залпом выпивая виски. Забывает о сломанных людях. — Расскажешь? — у них есть десять минут, пока машина быстро едет по пустынным улицам. А после — Федя устал. Ему нужен отдых. Чёртова возможность разобраться в себе. — Когда-то давно на свете жила прекрасная девушка. У неё были длинные белокурые волосы и яркие голубые глаза. Она очень любила смеяться и собирать в поле цветы. Однажды она встретила простого парня, с которым после начала делить на двоих одно созвездие. Но вскоре в их дом пришла беда. У её первенца, мальчика, которому шёл тем летом третий год, на теле одна половинка созвездия раскололась надвое. — Её тихий голос успокаивает, у Феди глаза сами закрываются от усталости. — Теперь на его коже родинки скользили симметрично и горели болезненно-голубым светом. И девушка пошла к волшебнику за советом. Но и тот не смог ей помочь. Шло время, мальчик вырос, и однажды, когда собирал в древнем лесу ягоды, он встретил двух людей, которые на поляне играли с солнцем. Это были девушка и юноша — дети того волшебника, как он узнал об этом позже. Когда они пересеклись друг с другом взглядами, поляну затопило золотое сияние, — на запястьях трёх людей образовалось одно созвездие… — Приехали, — раздался грубый голос водителя, отвлекая. Федя вздрагивает, заснул ведь практически. Он не заметил, как они оказались на месте, — был поглощен её голосом, сонливостью и темнотой в салоне. Легенда казалась ему далёкой и такой нужной сейчас мечтой. Якорем. Но он устал. Верить устал. Устал надеяться, каждый раз слушая счастливые истории о любви, что чудо может произойти и с ним. Но чудо в жизни никогда не происходит. Тем более с дефектными людьми. Которые боятся смотреть на своё отражение. И спать в темной комнате. Он на прощание кивает водителю и выходит, случайно громко хлопнув дверью. — Ты уже приехал, да? Отдохни, пожалуйста, сегодня. А завтра, если что, позвони. И да, Федь, всё обязательно будет хорошо. Просто верь в это. Ведь всегда, понимаешь, всегда после боли приходит время быть счастливым. Он глубоко вдыхает прохладный воздух и с улыбкой на губах прощается с Ней. Обещает, что обязательно будет верить. Обещает, в который раз, невозможное. Но в душе огонёк надежды разгорается с новой силой. А Федя наивно думал, что смог его, наконец, потушить. База встречает его тишиной. На часах мигает три тридцать ночи. За стойкой регистрации стоит сонная девушка, но улыбается приветливо, глядя в хмурое лицо. Когда он подходит ближе, она выдает ему ключи от номера, говорит тихо, что завтра сбор в фойе в одиннадцать и желает спокойной ночи. Он кивает, а после тихо поднимается по лестнице в номер. Скользит по-пустому, полутёмному коридору взглядом. Небольшие светильники дарят тёплый уютный свет. Замок номера поддается не с первого раза. Тело ноет от усталости. Он кидает сумку рядом с дверью, тяжело вздыхает, пытаясь прийти в себя. Рукой проводит по волосам. Пробует ещё раз, и замок, наконец, победно щелкает, открывая взору тёмную комнату с тремя одноместными кроватями. Федя вздыхает тяжело, разминает шею и заходит в номер. Состояние критическое. Тело моментально прошибает секундной болью, он даже понять ничего не успевает, ноги подгибаются, становясь ватными, и Федя оказывает сидящим на полу. Прижимается спиной к стене, стараясь не кричать. Солёные дорожки бегут по щекам, тело скручивает невыносимой болью, его выгибает. И только вовремя яростно закушенная губа помогает ему не закричать от боли. Комнату озаряет вспышками яркий жёлтый свет. Это было бы красиво. Два соединяющихся созвездия. Но Федя этого не видит. Боль длится ещё пару минут. А после отпускает, остатками ползёт по телу, оседая на запястьях. Федя разжимает зубы, на губе трещина кровоточит. Из глаз ползут дорожки соленых слёз. У Феди теперь два абсолютно одинаковых созвездия на обоих запястьях. А он этих людей, его людей, даже не видит. Ему хочется нервно смеяться, ногтями сдирать покрасневшую кожу. Но единственное, что он сейчас может сделать, пока боль отпустила, это подняться с пола и выйти из номера, прикрыв за собой дверь. Он не хочет будить никого своими криками. Не хочет встречаться сейчас с ними. С теми, кого банально боится увидеть. С теми, кого так долго, с надеждой и болью в покалеченном сердце, ждал. Но сейчас он не может просто заставить себя это сделать. Проходит пару шагов в сторону, и тело вновь прошибает мгновенной болью. Он слабо стонет. Оглушающе кричит. Воет. Шёпотом. Спазмами боль ползёт вверх по всему телу, мешая нормально двигаться. И дышать. Федя закусывает губу вновь и смаргивает подступившие слёзы. Созвездия на руках кровоточат. Он облокачивается на стену плечом и вновь тихо стонет. Проходит еще пару шагов, но вновь приваливается тяжело к стене. Когда ноги совсем отказывают его держать, ползёт спиной вниз по стене и садится аккуратно, прижимая к себе кровоточащие запястья. Тихо скулит от боли в притянутые колени. Дует на запястья, потому что боится к ним прикасаться. Он не знает, сколько времени так просидел, кажется, прошла ни одна вечность, но: — Как ты? — раздается тихий голос сбоку. Федя разлепляет глаза. Боль немного отпустила. Игорь сидит на корточках рядом, встревожено всматриваясь в чужое, маской застывшее, лицо. — Разбудил всё-таки? — выдаёт хрипло, улыбаясь окровавленными губами, смеясь практически истерично, — я не хотел, честно. Погано получилось, извини. Сейчас уйду. Холодные пальцы Игоря скользят по Фединому запястью, даря секундное успокоение. — Пойдем со мной, Федь. Я помогу, — тихо говорит Игорь. Встаёт с колен, подавая руку, и смотрит серьёзно. Внимательно. Как будто… всё-всё з н а е т. Федя отрицательно мотает головой, прижимая к себе запястья ближе. Голова проясняется, и боль отступает, наконец, полностью: — Всё нормально, Игорь. Иди спать. Я немного посижу и схожу вниз. Попрошу обезболивающие. Игорь смотрит внимательно. Напряжённо. Глаза темнеют. Он не верит. Чему-то неизвестному кивает. Кого-то рядом с собой ощущает. — Пойдем уже, балбес, — с другой стороны к нему подходит Тёма. Федя его даже сначала не заметил. Вдвоём они помогают ему подняться. Вдвоём они силком тащат его в номер. Он не видит смысла сопротивляться и покорно идёт следом. В чужом номере по глазам бьет яркий жёлтый свет. Его сажают на кровать, словно игрушку, марионетку, дергая за веревочки, и Игорь начинает что-то искать в ящике прикроватной тумбочки. Федя застывшими глазами смотрит на свои запястья. Родинки тёмными точками ползут по коже. Теперь он стал целым. Настоящим. Не дефектным. Только сердце отчего-то всё ещё ноет от боли. Перед ним на корточки садится Игорь, отвлекая от мыслей. Протирает от крови запястья ватой, смоченной перекисью, после даёт таблетку обезболивающего и стакан воды. Смолов благодарно кивает, залпом выпивая предложенную воду. Глаза всё ещё невидяще скользят по тёмным точкам. Потом выше — на разводы потолка. Где-то сбоку Артём достаёт из двух сумок, как думает Федя, одна из которых принадлежит Игорю, две чёрные повязки. И после тихо подходит к ним. Одну подает Игорю, вторую оставляет у себя. Садится на корточки рядом. Они молчат. Завязывают на его запястьях две чёрные повязки, скрывая от посторонних глаз (и от его тоже) Созвездия. И только сейчас Федя замечает на их запястьях одинаковое Созвездие Феникса. Оно ползёт по коже завораживая, тускло в свете горя голубым. Они поднимаются с колен и отходят в сторону, о чём-то напряженно шепчась. Через пару секунд, Артём легко проводит по родинкам Игоря своей рукой. Игорь улыбается тепло в ответ, переплетая их пальцы. У Феди замирает на секунду сердце. Он глаза отпускает на свои, перемотанные чёрным, запястья. Будто увидел что-то запретное. Выдыхает и надеется, что у него в жизни когда-нибудь появится человек (люди), которые будут гладить и его больные Созвездия. Смолов прощается с ними быстро, убеждая, что с ним всё хорошо, и ему не нужна больше помощь. Игорь смотрит внимательно, в самую душу. Но не удерживает. Федя вылетает из комнаты прочь. Больно колет где-то в области рёбер. Стоит рядом с дверью своего номера, практически не дыша, не решаясь войти. Но и не зная, куда ещё спрятаться. После пережитого на тело наваливается усталость. И теплая надежда где-то под сердцем согревает тело голубоватым светом. Он облокачивается на дверь, утыкаясь в неё лбом. Скребет ногтем по дереву краску. Он боится смотреть им прямо в глаза. Два одинаковых на первый взгляд человека подскакивают в кровати, окидывая сонными глазами комнату. Темно. И только на запястье ярким голубым светом горит целое созвездие. Болит рвано. Они недоуменно смотрят друг на друга, а после соскальзывают с кровати, путаясь в одеяле. Федя отрывается от двери и выдыхает. Тянется к ручке, но дверь тут же распахивается сама. Перед ним два человека — взлохмаченные, сонные и помятые со сна. Улыбаются отчего-то ярко. Чуть одинаково. У Феди что-то в груди переворачивается: — Привет, я — Антон… — А я — Лёша. И одновременно: — А ты, кажется, наша Душа. Федя очень громко смеётся им в ответ.