Игорю не спится.
В чужих объятиях подсознательно становится до невозможности тесно и жарко, хотя только недавно он жался ближе к Тёме в поисках родного тепла. Но дышать сейчас тяжело, и вязко воздух сжимает трахею; мысли хаотично бегают в больной голове, и сердце, не прекращая, стучит поперёк горла, в аритмии сумасшедшей бьётся, танцуя предательски по рёбрам.
Всё разрушается вновь, не успев восстановится даже до середины. Он ломает себя (в действительности их обоих) своими же руками — они дрожат в касаниях на чужой спине. Игорь пальцами в отчаянии хватается за Артёмовскую футболку — холодные кончики непроизвольно, пугающе танцуют в страшном треморе — всё не могут остановиться.
Сердце, в тисках сжатое, всё просится, просится раненой птицей наружу и режется о треснувшиеся рёбра.
Он вдыхает глубоко застревающий в глотке воздух, пытаясь пустить его в свои лёгкие, но, когда в н о в ь предательски ничего не получается, аккуратно выпутывается из кольца сильных рук, стараясь не разрушить чужой хрупкий сон.
Тревожно вглядываясь в мимику родного лица, Игорь поцелуй оставляет лёгкий на колючей щеке касанием своих потрескавшихся губ, а после тихо подходит к распахнутому окну и вглядывается в далёкое потемневшее от облаков небо.
Глубокая ночь укрыла темнотой горы, прохладный воздух окутывает нежно напряжённое и разгорячённое тело, на секунду позволяя наконец нормально вздохнуть. По виску медленно стекает капелька пота, а Игорь старается не думать, — что выходит откровенно паршиво, — о том, что сейчас последний день, когда они все находятся рядом друг с другом. Последний день, когда не нужно прятать звёзды, когда можно касаться чужой кожи, не боясь осуждения, открыто, когда можно целовать в краешек губ легонько и быть до безумия счастливым.
Последний день, когда можно обнимать каждую секунду свою Душу и тонуть в глубоких океанах её глаз, не боясь задохнуться; когда не стягивает рёбра холодом от невозможности в чужих объятиях согреться, и оседает чужой запах в глубине прогнивших лёгких. Последний день, когда ободок холодного золотого кольца не сдавливает свинцом безымянный палец, — всего лишь необходимое напоминание, как пощёчина ебаной непринадлежности своему человеку.
Ведь пришло время возвращать всё на свои места. Игорь честно старается не думать о том, что его место постоянно было только рядом с Тёмой, но вновь пришло то самое время разрушать всё по новой, з а б ы в а т ь свою Душу. Мысли предательски скользят вязко в черепной коробке, окутывая чем-то тёмным и давящим.
«Когда-нибудь всё непременно закончится, и дышать тогда станет легче.»
Его мама любила повторять эти слова спокойными вечерами, когда маленький, не по-детски уже уставший Игорь уже ложился спать, прижимая к себе свою мягкую, подаренную на День Рождения, игрушку. Он смотрел на маму большими живыми глазами и внимательно слушал сказки о других мирах и Вселенных, где не существует ненавистной боли и каждый человек по-своему, но счастлив.
Но ведь в к а ж д о й Вселенной (Игорь понял это гораздо позднее) счастье существует только вперемешку с болью, как уравновешенные весы ненормальной жизни. Будь Игорь романтиком, он бы непременно подумал о том, что их неразрывность вызвана глупой влюбленностью друг в друга. Но Игорь вновь просто пытается не думать о красивых мифах про любовь в своей голове.
А тогда, при горящем свете ночника, мама была единственным лучиком света в его тёмном, холодном мире, единственной, кто садился рядом с ним, целовал в лоб и шептал нужные, но такие не понятные в то время для ребёнка слова.
«Всё обязательно будет хорошо. Обязательно, слышишь?»
И ему так сильно хотелось ей верить. Своим сильным, детским и добрым сердцем, открытым океаном безграничной нежности и любви — верить в то, что слёзы имеют свойство заканчиваться. В то, что боль и ненависть не могут длиться вечно.
Ведь железный стержень никогда не сломается, ведь ж е л е з о разломить человеческими руками невозможно. И на место боли обязательно придёт усталая радость и тихая нежность. Придёт, пускай и больное, но с ч а с т ь е. Просто нужно лишь немного подождать.
И Игорь ждал. Даже когда уже стал взрослым, когда надежда на счастье таяла с каждым годом в неумолимой прогрессии под гнётом обстоятельств, он всё равно продолжал ждать и в е р и т ь. Пускай даже, это было только лишь потому, что мама его никогда-никогда не обманывала, и он просто вновь надеялся, что она не обманет его в этот раз, но он ждал свою возможность обрести, наконец, заслуженное и выстраданное двоими счастье.
Но порой глупым и детским мечтам в реальном мире не суждено сбыться. Ведь реальным мир не сказка с наивным счастьем, не выдуманная легенда со всё тем же пресловутым счастливым финалом. В реальной жизнь нет титров после двухчасового рассказа о чужой жизни и счастливого «the end» в конце красивого, но не менее больного от осознания конечности ещё одной, чужой по сути, истории. В реальной жизни за себя и своё родное необходимо бороться каждую чёртову секунду.
Ведь если всё имеет свойство заканчиваться, заканчивается даже счастье.
Тёма спит, завернувшись в одеяло с головой, спит беспокойно, ворочается постоянно и бормочет что-то странное во сне. На лбу время от времени проявляется та самая морщинка, которую Игорь никогда не любил и целовал постоянно в моменты всепоглощающей влюблённости отчасти просто для того, чтобы она пропала.
Но сейчас он смотрит на Тёму, на свою любимую Душу, будто в самый последний раз внимательно, запомнить старается каждую ускользающую мелочь — Артём по-детски вдруг, до сжатого сердца в спазме нежности, очень крепко обнимает е г о, Игоря, подушку, лишь потому что рядом с собой не ощущает родное тепло.
Ведь Игорь з н а е т, насколько тяжело бывает вновь отвыкнуть от чужой нежности, чужого тепла под боком.
На небе сгущаются тучи. Полыхнёт вдалеке минутная вспышка света и погаснет тут же, красиво изрежет небо своими ветвями молния. Громыхнёт через секунду следом оглушающе громко где-то невыносимо рядом, и дождь застучит по карнизу мелодией предстоящей разлуки.
Тоска заживо съедает сердце. Оно стучит бешено где-то в глотке, бьётся ранено в клетке, птица в венах на волю просится, и пустота заволакивает изнутри. Говорят, Вселенная умрёт, когда попадёт в Чёрную дыру, она в себя невинную поглотит, и в той пустоте, где ничего нет и никогда ничего не будет, она безвозвратно исчезнет под собственной тяжестью, разрываемая тишиной.
Человек же умрёт намного раньше, ведь помимо звёзд, планет и текущей по венам пыли, в нём есть и та самая п у с т о т а. Не где-то рядом, а именно в нём, в н у т р и, и она лишь ждёт возможности поглотить мечущуюся Душу своей чернотой.
Потоками своей боли.
Игорь думает, что обязательно, через вечность или раньше — не важно сейчас совершенно, всё же наступит тот момент, когда даже родные руки не смогут вытащить его в живой космос из пустоты поглощающей, всё той же е г о внутренней бездны.
Артём подходить к Игорю любит бесшумно, тот напряжён и задумчив, но расслабляется покорно, когда чужой запах улавливает, и обнимать, прямо как сейчас, скрещивая руки на животе, утыкаться носом в ямку между плечом и шеей и дышать размеренно, мягко, грудью своей прислоняясь к спине напротив.
Игорь чувствует чужое сердцебиение и его непокорное под родное не спеша, будто издеваясь, подстраивается.
Спокойствие накатывает волнами тепла, согревая замёрзшую Душу. Сейчас получилось. Но он не уверен, получится ли в следующий раз. Дождь на стёклах пишет оды о разлуке, молнии на небе рисуют узоры. Два сердца рядом друг друга согревают, обнимая нежностью, и звёзды на запястьях в темноте всё так же пылают пресловутым синеватым.
Мгновение после, Игорь чувствует, как на обнажённую кожу ложится чернота необходимой ленты. Пора. Часы оглушающе пробили полночь. Он голову опускает ниже, как обычно пряча глаза с кристаллами слёз, потому что всё ещё не привык (к этому ведь невозможно привыкнуть) — банальной необходимостью всего лишь перетерпеть отголоски не прошедшей боли.
Ведь Тёма с а м любит скрывать больное запястье, шептать что-то успокаивающее, немного заговорческое звёздам и целовать слабый узелок ткани напоследок. Тёма улыбается в немом жесте поддержки, когда Игорь вновь чуть подрагивающими от волнения пальцами завязывает ленту на чужом запястье.
Игорь взгляд поднимает, когда поцелуй последний оставляет на узелке, и смотрит на него неуверенно, на периферии чужого зрачка нежность танцует кровавый танец на краю утёса вместе с болью.
Скоро самолёт взлетит в далёкое небо, но вновь только лишь с одним человеком. Ведь каждому из них пора возвращаться д о м о й. И лишь боль скользит по щекам от осознания того, что их дом постоянно был рядом друг с другом. В той самой теплоте родных объятий.
Неизменным всегда было прошлое. Ускользающим виделось будущее. По крупицам собиралось настоящее. Но ведь только это и представлялось нам жизнью.
Чужие губы отдают кристаллами ненавистной соли, которая любит оседать в глотке послевкусием на предстоящие недели, проведённые в разлуке. Запястье, скрытое чёрной лентой, ощутимо колет болью и синеватое сияние пульсирует отчего-то противным ярко-красным. Ведь оно тоже всё чувствует. По пальцам скользит теплом чужой кожи дрожь.
Поглощённые друг другом и своей собственной болью, они не замечают того, как скрываемая последними моментами чужой близости гибнет на запястье их больная звезда.
Так вновь погасла их первая. Только погасла теперь окончательно.
Вторая гаснет следом, мгновениями, в аэропорту. Только отчего-то тоже без боли. Объятия продолжительные, которые разрывать не хочется. Тишина. Игорь в шею чужую кончиком носа утыкается и дышит глубоко, пытаясь наполнить лёгкие родным запахом. Но он знает, стоит Артёму уйти — запах покинет его вместе с ним; забудет тело и теплоту чужих ладоней. И лишь фантомно иногда в голове будут вспыхивать родные образы.
Тёма в макушку шепчет не прекращая поток связанных слов о том, что любит сильно и всегда скучать будет, ждать, когда в плотном графике вновь появятся выходные. Игорь чувствует, подсознательно знает, — что-то сейчас происходит не так. Тёма улыбается скованно. Целует будто в последний раз. И, отпуская руку, разъединяя переплетённые пальцы, Игорь механически своё запястье потирает, смотря в удаляющуюся спину.
Но сердце не пропускает удар, когда родная Душа скрывается за поворотом. Бьётся всё так же ровно и отчего-то до безумия устало. Ведь если очень долго скучать, раз за разом терзая себя своими воспоминаниями, становится вскоре совершенно на всё безразлично. Но что-то всё же треснуло где-то под рёбрами окончательно, осколками раня сильное тело изнутри, хотя и мышца, глупо именуемая людьми сердцем, банально не сможет сломаться, ведь это не слабые к о с т и.
Третья гаснет, когда Игорь обнимает Катю — от неё пахнет розами неизменных духов, выжигая лёгкие сладким запахом грусти. Кольнёт привычной болью запястье, и капелька крови слетит с пальцев на пол в чужой прихожей. Игорь даже внимания на это не обратит, как не обратит и Катя, потому что так обычно происходит всегда. Ведь в ярком свете коридора, это понимают оба, Игорь прижимает к себе ближе не_родную Душу.
Когда-то давно, в юности, когда они были друг в друга слишком сильно в л ю б л е н ы, они договорились быть всегда вместе, быть рядом, даже если каждый из них найдет свою Душу. Моментами стиралась детская влюбленность, и вскоре они вновь решили быть рядом до тех пор, пока каждый из них не будет счастлив. У неё сейчас половина Созвездия скользит по лопатке и ниже, она улыбается ярко и всё так же светло, как когда-то очень давно, вот только у Игоря сердце не пропускает удар, оно вообще, кажется, даже не бьётся — оно лишь застыло будто в той самой минуте постоянного расставания с Тёмой.
У него ведь ц е л о е Созвездие, годами надрывающееся от боли, немного счастья и уговор, камнями лежащий на сердце.
Четвёртая гаснет, когда на телефон приходит сообщение, отчего-то кажущееся отстранённо-холодным: «Я на месте. Всё в порядке, Игорь.» И сердце, наконец, корку льда прорывает и биться начинает сильнее, от страха колотится где-то под рёбрами. Приходит осознание. Пятая гаснет следом в тот момент, когда Игорь повязку срывает со своего запястья.
В ванной свет слепит покрасневшие глаза.
Что-то ломается внутри. И сейчас без права на починку.
«У тебя тоже?»
Пальцы дрожат, не попадая по буквам. Игорь знает: у его Тёмы тоже. У его пока ещё Души сердце неспокойно по грудной клетке мечется, не в силах ничего исправить.
«Да.»
Умирают планеты. Их разрывает на миллиарды маленьких частиц, они г и б н у т, красиво превращаясь в прах без слов.
Умирают и звёзды, ведь всё в нестабильном мире конечно. Они горят в своём собственном пламени, поглощая в с ё то, что их окружает. Не остаётся ничего. Только обрывочная лента чужих необходимых воспоминаний.
Умирают и люди. Гибнут страшно, некрасиво, ломаются, трещат по швам. Разваливаются на куски. Ведь это аксиома, общеизвестный факт: ничто и никогда вечно длиться не может. Когда умирают чувства, на место их приходит безразличие. Когда на запястьях умирают Звёзды, люди погибают вместе с ними.
Холод ползёт вверх по венам, словно обезболивающее. Необходимое сердцу л е к а р с т в о.
Проходит время. Бежит куда-то стремглав, пытаясь успеть, но вновь не успевает никуда. Игорь пеплом рассыпается в бездонном море, когда в преддверии одиночества ещё одной ночи гаснет их шестая. Безразличие медленно ползёт по телу, когда на постоянное и необходимое «Скучаешь?» в ответ приходит холодное и всё же режущее то самое пресловутое ж е л е з о: «Да не то, чтобы.»
Со Звёздами на мгновение угасают и чувства. Но они пытаются друг друга спасти от потоков собственной боли. Только бы не сорваться, прошу.
«Мне без тебя всё это не пережить.»
«Прошу тебя, вернись ко мне, ты мне так чертовски сильно н е о б х о д и м.»
От обоих. Но вот только оно так и остается неотправленным.
Артём думает о том, что всё можно пережить. И когда гаснет Звезда, алкоголь из организма вытравляет поселившуюся в венах боль. Пережить действительно м о ж н о, но это не значит, что б о л е т ь когда-нибудь всё это перестанет. А ведь он так чертовски сильно устал.
— Ты правда уходишь из Сборной? — у Марио голос ломкий и совершенно не правильный.
Телефон разрывает от бесконечных звонков. И только один самый необходимый человек на свете не звонит. Игорь на Марусю не смотрит, понуро голову вжав в плечи. «Да. У х о ж у.» Тот садится перед ним, совсем рядом, и к запястью тянется, в который раз пытаясь помочь. Молчит. Ведь раньше, после каждой тренировки, Игорь спасал Марио, а Марио пытался спасти его.
Но Игорь руки чужие перехватывает и смотрит покорно, решительно. С болью.
— Не надо, Марусь. Не надо.
Но руки вдруг опускаются безвольно сами, в грудной клетке усталое сердце всё же заебалось бежать в бесконечной аритмии. Марио повязку чужую снимает и молчит. Скользит кончиками пальцев по его неживым. И седьмая вдруг кольнёт болью, кровавым засветится ярко и погаснет, оставляя на запястье лишь собственный пепел некогда влюблённой до безумия Звезды.
Ещё одна безжизненная точка на белом запястье пополнила их кладбище умерших звёзд.
— Почему, Марь? П о ч е м у? — хрипом разрезая тишину.
— Может быть, устали друг к другу тянуться звёзды. А может быть, устали делать это сами люди.
— Мы просто разрушаем себя сами.
«Ты этого добивался, когда уходил? А, Игорь? Э т о г о?»
— Возможно.
— Когда всё закончится?
«Зачем тогда мы всё это начинали? Для чего, Игорь?»
— Когда погаснет Ваша последняя, связь разорвётся, и Созвездие исчезнет с запястий. И тут уже выбирать Вселенной — исчезнет оно окончательно или скользить мёртвыми будет по телу. Совсем как у меня. Только вот чёрными.
— Без права влюбиться?
«У тебя же связи, Игорь. Ты мог давным-давно всё прекратить. Почему? Почему, блядь, Игорь? Почему именно сейчас? Не хочешь меня видеть?»
— Без права любить.
«Мне страшно. Прости. Я не мог иначе.»
Игорьское. Тишина.
«Я приеду?»
«Да. Ты до безумия мне сейчас необходим.»
Только встреча не принесет облегчения. Цепной реакцией прикосновений погаснет одновременно их восьмая. И объятья придётся
(навсегда) разомкнуть. Окрасит погибшая кроваво-алым темноту прихожей, болью пройдёт по венам, заставит каждую клеточку содрогнуться от спазмов холода. Взгляд затянется безразличием на секунду, и Созвездие перестанет полыхать голубым.
И лишь тускло-жёлтым будут сиять две последние, до сих пор друг в друга влюблённые.
«Скучал?»
«Конечно. Всё так же до невозможности сильно.»
И только родные Души никогда не перестанут к своему тянуться. Сердце будет биться всё так же в л ю б л ё н н о, когда та самая вспышка безразличия всё же через время спадёт с обнажённых чувств. И все те слова, которые казались когда-то ложью, начнут сиять надеждой в ослабевшем, до невозможности сильном сердце.
Погаснет девятая прикосновением их губ. Только они так и не смогут расцепить переплетённые пальцы, смешивая дыхание и свою любовь в единение двух Душ.
Но последняя всё же гаснет перед их игрой против друг друга. Погаснет без боли, тихо, но они всё равно это почувствуют, переплетая свои взгляды. И за секунду до они успеют сомкнуть в немых объятиях тела, и влюблённые сердца, наконец, соединятся окончательно. Зажмурившись сильно, они думают и верят — ведь иногда, чтобы быть счастливыми, не нужна Вселенная и Звёзды. Чтобы быть счастливыми, просто нужна невыносимо сильная влюблённость друг в друга не потому, что так за них решил Космос.
А просто потому, что они уже очень давно выбрали друг друга с а м и. Только вот объятия разомкнуть всё же приходится, пальцами прочертить чужую линию ладони. Холод чернотой затягивает сердце, замирая предательски, где-то на трети тёплого.
Пелена безразличия так и не спадаёт с некогда влюблённого взгляда. Но ладони расцеплять почему-то все также не хочется.
***
Прикосновения чужих пальцев всё ещё ощущаются на обнажённой коже, ведь только пару мгновений назад Денис реально чувствовал это — Саша местечко под лопаткой целовал тщательно, чертил узоры на тёплой коже и выученным когда-то на французском Je t'aime разрисовывал всю спину. А сейчас Саша улыбается всё так же нежно и тоже ощущает ярко, каждой клеточкой своего тела будто, дуновение чужого дыхания и короткие чужие поцелуи украдкой в своё угловатое плечо.
У них до сих пор переплетены похолодевшие от волнения или от холода аэропорта пальцы, ведь именно с е й ч а с неотвратимо наступает тот момент, когда их о т п у с т и т ь придётся впервые. Гулко стучат родные сердца, и Созвездие пылает голубым (они его не прячут).
А Саша думает о том, что если Кит — их надежда, то Денис — его нежная, ласковая и мальчишеская л ю б о в ь.
— Понимаете, — Марио вдруг подходит ближе, мнётся рядом, с ноги на ногу переступая, разрушает покой. Саша подсознательно чувствует — сердце предательски начинает колошматить где-то в глотке — чувствует, как паника медленно охватывает его, — когда между Вами начнут расти километры, Созвездие, оно ведь вернётся к Денису. Пропадёт с твоего, Саш, запястья и будет с н о в а светить только одному человеку, — он смотрит так скованно, пальцы заламывает, знает ведь, что боль невыносимую приносит своими словами, но не может и н а ч е, — но каждый раз, когда Вы окажетесь вместе, вновь непозволительно рядом, Ваши звёзды вновь переползут на запястья. Вам же просто необходимо перетерпеть те минуты сумасшедшей разлуки.
Последние слова — лишь неясный гул через вату безразличия, оборванного сердца. Саша сглатывает тяжело и моргает часто. Слишком хорошо помнит, з н а е т всю ту немалую цену терпения. Он замирает на мгновение, в ступор впадает нешуточный — просто не может отпустить чужую ладонь. И с каждой новой больной мыслью всё сильнее и сильнее сжимает свои холодные непокорные пальцы, сдавливая чужую руку.
А ведь Марио не хотел сначала ничего рассказывать, не хотел разрушать хлипкого, едва восстановленного из осколков человека и лишь стоял позади колонны, что-то быстро печатая в своём телефоне. А потом всё же перехватил прямо перед посадкой, и теперь стоит, воробей будто нахохлившийся: холодный пот ладонью со лба утирает и глаза прячет.
Но Саша, правда, даже немного его понимает, ведь им лучше узнать было всё сейчас.
Так должно же быть не больно. Так хотя бы без испуга, когда в темноте комнаты вновь пропадёт с и я н и е. Исчезнут звёзды. Умрёт Созвездие. Он уверен, — успокаивает себя сам — больнее было бы, если они бы начали пропадать сами. Просто исчезать без каких-либо объяснений. Вновь на черепную коробку давит осознание своей дефектности.
Темнота собственного тела.
Денис целует гладкую щеку, отвлечь пытается и всё шепчет, шепчет о том, что всё хорошо будет. Саша знает: нихуя не будет. Ведь всё летит к чертям, всё рушится снова. Ведь это так тяжело — отвыкать. Забывать про счастье. И, сажая Дениса на самолёт, Саша смотрит на своё запястье.
С яркими голубыми точками на коже. И тёплом в сердце.
Он знает. Знает, знает. З н а е т. Звёзды одна за другой исчезают с тонкого запястья. Значит так надо. Так правильно. Правильно терять только что обретённое счастье. Километры между людьми растут. Счастье остаётся где-то за гранью.
Саша боится, что там люди лучше, чем он. Что т а м он забудется и станет ненужным прошлым, новым воспоминанием. Что там, в яркой и солнечной, ему найдут замену. Ведь вновь ему предоставлен выбор. Так ведь бывает всегда. Всегда находится кто-то лучше и правильней. Кто-то родней.
Саша думает, что Денису дефектный не нужен. Саша, в который раз, н и ч е г о не понимает. Саша рушит себя сам и даже не морщится. Потому что привычно уже настолько, что даже, блядь, не больно. Слышите? Не больно.
Осколкам же не должно быть больно, правда? Но ебаные о с к о л к и сейчас стали непонятно отчего целыми. Не больно, говорите? Не больно… И запястье греет теплотой. Только почему-то Саша сейчас сдирает оставшиеся звёзды со своей кожи ногтями в попытке вернуть себе свою прежнюю необходимую ч е р н о т у.
Саша устал. Настолько сильно, что ему дышать тяжело. Грудную клетку сжимают чужие заледенелые руки. Воздух не поступает в лёгкие, и сердце г о р и т в клетке непослушных рёбер. Но он держится. Улыбается. Пытается не сдохнуть.
Когда окончательно пропали звёзды на чужом теле, Денис был уже дома. Последняя, самая яркая, вспыхнула на груди. Огнём опалила всё тело и гореть ровно начала светло-голубым. Но Денис не увидел этого даже, не почувствовал буквально. Телефон в руке дрожал от жуткого тремора, и пальцы всё не хотели попадать по светящимся буквам.
Открытая переписка, и:
«Тебе было больно?»
Молчавшая почти девять лет. Денису смеяться нервно хочется громко. Чтобы вой собственного сердца заглушить. Почему именно с е й ч а с? Когда и так всё летит в бездну. Когда сообщения от него ждёт Саша, потому что больше рядом не чувствует, потому что без него не справляется. А сообщение от него получает он — пальцы по клавиатуре все еще не попадают.
«Да.»
«Прости. Я не хотел. Просто испугался.»
«Чего?»
«Своей дефектности. Тела без Звёзд.»
Всё рушится. Разваливается. Уничтожается. И только чужие карие постоянством перед взором вдруг вспыхивают. Прикосновения начинают ощущаться правильно и необходимо. Тихое «я люблю тебя, Черешня» перед сном, когда он думал, что Денис спит, всё на свои места расставляет. Дышать становится чуточку легче.
«Сейчас уже поздно.»
Прошлое нужно уметь отпускать. Своё прошлое необходимо з а б ы в а т ь, когда всё х о р о ш о в настоящем.
Денис улыбается, и Саше сообщение быстро печатает. Может быть, всё получится пережить. Может быть, к ним придёт навсегда их заслуженное счастье.
Первый спазм боли сковывает тело аккуратно, едва касаясь. У Дениса телефон из рук вываливается и дышать становится практически невозможно. Ползут иголки по телу то теплом, то холодом сковывая от ног и выше, в районе живота скручиваясь в болезненный спазм. Звёзды начинают кровоточить. Боль набирает обороты, грудную клетку сдавливает, не позволяя вдохнуть. Он начинает задыхаться.
Денис начинает к р и ч а т ь.
Его бьёт дрожь, лихорадит слабое тело безостановочно, звёзды пылают, огнём выжигая что-то на хрупком человеческом теле. Футболка душит беззащитное горло, сжимает крепко и не отпускает. Из горла вырывается лишь хрип. Он выгибается в спине до хруста слабого позвоночника.
Какие хрупкие люди.
Сколько времени проходит — он не знает. Лежит в тёмном коридоре своей квартиры и вдыхает вязкий, застревающий в трахеях, воздух.
Денис знал, что будет больно. Он был г о т о в. Он был в этом у в е р е н. Но Дениса не предупреждали, что больно будет н а с т о л ь к о невыносимо. Он встаёт, пошатываясь, на стену буквально заваливается. Пересохшие губы отдают привкусом крови. Он дорожку пальцами аккуратно стирает.
Футболка испорчена окончательно, на ней кровавые разводы. Он снимает её, стаскивает с себя, скуля собакой побитой, и взглядом за кожу свою зацепляется. Созвездие гаснет внезапно и тихо. Он даже боли почувствовать не успевает, только страх.
Когда гаснут звёзды, твоя Душа умирает.
Что-то ломается изнутри. Слишком много всего в один момент. Слишком тяжело.
Денис судорожно телефон свой хватает и номер родной, выученный наизусть, набирает. Раздаются гудки. И ещё. И ещё. Ещё, ещё, ещё — пока механический голос не объявляет об отсутствии абонента.
В сети или жизни?
Мысли обрывочны, лихорадочны. Денис набирает ещё и ещё. Слабеют вновь ноги, тело будто свинцом наливается. И голова тяжёлая. Ватная, мутная. На другом конце провода — механические гудки.
И тишина.
— Саша? — хрипло и взволнованно спрашивает Денис, резко вскидывая голову. Сам не заметил, как уронил её на скрещенные холодные руки.
Сердце затапливает пресловутая нежность, вытесняя на раз всю боль. Живой. И раздаётся хриплое от сна:
— Денис? Всё в порядке?
— Да, Душа моя, всё хорошо. Я просто решил позвонить, узнать, как ты.
— В два часа ночи?
— Прости. Банально не рассчитал время.
Они говорят безостановочно около двух часов, потому что Денису всё ещё страшно. За мальчишку своего страшно.
Но звёзды начинают оживать. Светятся все вновь ярко-голубым при окончании разговора. На секунду вернувшись отголоски прошедшей боли мажут по усталому телу. Денис дрожит в лихорадке, но упрямо на ноги встаёт и идёт на кухню, где холодная вода отрезвляет на секунду разум. И становится легче дышать.
Второй приступ случается на тренировке. Он падает, кажется, замертво — бледнее Смерти, как будто обескровлен, его тело бьётся в лихорадке, а звёзды… Звёзды сияют чёрным. Перемащиваются с голубым и борются за свою жизнь. Получается крайне отвратно.
Не получается совершенно.
Врачи на базе разводят руками. Мол, не наша эта специальность — лечить Связи. Соединять Души. И, когда Денис приходит в себя, настоятельно рекомендуют сходить к врачу. Денис только головой мотает в страхе. Если будут врачи — узнает отец. А это ещё страшнее, чем умереть от своих влюблённых Звезд.
Но отец узнает раньше. Волей случая, просто не вовремя пришёл на квартиру, где третий приступ накрывает Дениса с новой силой. Того будто в огонь случайно закинули и забыли, его выгибает и крик разрезает тишину. Тело буквально в воздухе подбрасывает, и кровь из звёзд течь начинает от перенапряжения.
Очнулся он уже в больнице. Где перевязано было тело белыми бинтами с кровавыми точками на Звёздах.
Денис вдруг всё-всё п о н я л.
— Ты бы умер, если бы не я.
— Но ты не вправе был за меня решать. Не вправе, — шепчет, потому что сил никак больше не осталось.
— Ты должен быть мне благодарен.
— Иди к дьяволу.
Оглушающая тишина накрывает палату. Темнота ползёт по телу. Отец смотрит внимательно, буквально взглядом сканирует и хмыкает как-то особенно зло и надменно:
— Неужели снова влюбился? Ничему тебя жизнь не учит. Ну тогда, если что, он звонил, — произносит отец и кидает на кровать телефон.
Денис смотрит на свой телефон, словно на змею ядовитую, и притронуться боится. Но будто что-то почувствовав, телефон начинает разрываться от звонка.
Саша радостно говорит о том, что на запястье появились их звёзды, и он теперь чувствует Дениса всё так же сильно, как тогда, когда был рядом.
Только вот родинок у Дениса больше нет: они погребены на кладбище влюблённых звёзд. Там же, где и другие, уже не их Созвездия.
— Черешня? Ты что молчишь? Не рад?
Рад. Безумно рад. Хочется закричать. На другом конце провода раздаются длинные гудки.
«Прости. Мне правда жаль. Я не виноват.»
«Я знаю. Прости и ты меня тоже. Видимо, всё же ты не мне был предназначен Вселенной.»
«Врёшь?»
«Вру.»
***
Говорят, сломанные люди ломать не умеют, только вот ложь это всё откровенная. Сломанные люди ломают больней, потому что знают, как правильно сломать тот самый пресловутый ж е л е з н ы й стержень.
Люди всегда ломают. Осознано или нет — осколкам это уже не важно. Но сейчас Федя пытается об этом не думать, ведь близнецы рядом на корточки садятся и целуют аккуратно своё (их) Созвездие, отвлекая от давящих мыслей.
Звёзды нежно горят синеватым, радуются своему, родному, и теплом ползут по всему телу. Лёша и Тоша завязывают аккуратно повязки на чужих запястьях и целуют поочередно в податливые губы.
Когда-то давно ему мама вечерами говорила лишь несколько фраз: «Где любовь, там и разлука, Федь. Пойми, нужно уметь отпускать и верить в то, что оно того стоило.»
Прошло уже столько времени, до непозволительности много, а Федя отпускать так и не научился.
Даже сейчас лишь близнецов ближе к себе прижимает и о т п у с к а т ь подсознательно боится. Сердце птахой раненой в клетке ошалело бьётся, стучится и вырваться на свободу из плена хочет. Но глаза у них карие, с детской хитринкой. И улыбки, такие влюблённые и нежные, что Федя правильным себя в чужих руках ощущает. Что сердце понимает, если и вырвется из клетки тугих рёбер, то только им в руки.
Федя ближе к ним жмётся, будто кот домашний, и ласки требует. Те смеются заливисто и по макушке треплют, одновременно покрывая щёки мимолетными поцелуями. И Федя кажется совсем-совсем, откровенно счастлив. Но отпускать их всё же приходится. Ведь время не бесконечно.
Пришли пресловутые секунды вернуться обратно.
Как тяжело возвращаться туда, где кроме боли больше практически ничего и не было.
Он видит Юлю, когда выходит из аэропорта, и тут же давится прохладным воздухом, застывая в ступоре. Она ни капли не изменилась с их последней встречи — всё такая же красивая до одурения и холодная. Подойти ближе подобно смерти, но он подкрадывается медленно и тайком, самоубийца настоящий, если честно, — от неё всё так же пахнет ненавистными, погаными лилиями.
Сердце никуда не спешит, бьётся всё так же спокойно. Но телефон в руке вибрирует от их сообщений, что сердечный ритм учащается в раз.
Ему просто необходимо было ещё раз убедиться. Наконец, всё пришло к счастью. Он смог отпустить.
— Привет, Федь. Может хватит уже прятаться? Не устал ещё?
Федя себя мальчишкой чувствует, когда взгляд её насмешливый ловит. Ему сбежать хочется моментально, но он остаётся.
Чтобы что-то кому-то доказать.
— Привет, Юль. Дела у тебя как?
Слова путает, как тогда давно, когда ещё мальчишкой был с белыми лилиями в руках и кружкой горячего чая. Девушка смеётся надрывно и ближе плавно подходит. Смотрит внимательно снизу вверх, глазами сканируя будто.
— Издеваешься что ль? — взгляд опускается ниже и губы искривляются в гримасе боли. — Неужели Душу нашёл? — подцепляя ногтем завязанную ткань. — Хах, довольно неожиданно. А я-то думала, что мы сможем продолжить наши интересные и многообещающее встречи, — и смеётся так надрывно.
Он просто не успевает отклониться.
У Миранчуков запястье одновременно болью прострелит и засветится бордово-алым, неправильным и злым. Кто-то смеётся дьявольски, и тело рвет поганой болью. Они первое мгновение не понимают ничего, пока сообщение не приходит на телефон. Они переглядываются и телефон бросают об стену. Из их глаз слёзы капают безостановочно на подушку, они руки к себе прижимают ближе и стонут тихо от страха.
Кричат от невыносимой режущей б о л и. Прижимаются друг к другу ближе.
Созвездие пылает красным.
«Ничего не было.»
«Слышите? Ничего не было.»
«Я переезжаю к Вам. Хватит с меня прошлого.»
«Вы хотите этого?»
«Ответьте, прошу.»
«Я без Вас не выживу.»
«Я Вас так люблю. Простите меня, если сможете.»
На другом конце провода раздаются лишь короткие гудки сломанным телефоном. Кладбище лениво забирает себе ещё одну звезду.
***
Марио в эту ночь не спится снова. Даже ночник не спасает совершенно, не разгоняет страшную невыносимую тьму. Она подбирается всё ближе и ближе, утащить с собой на дно пытается.
Что-то противно хрустит под её пальцами — наверно, сам Марио.
Сегодня что-то происходит плохое. Режущее. Злое. Что-то ломается: Души, звёзды, люди. Марио не понимает. Но что-то приближающееся чувствует.
Ему вновь п о д с о з н а т е л ь н о страшно. Он оглядывается по сторонам, но ничего не замечает. В приоткрытое окно залетают звуки Московской шумной улицы.
Марио пробует сосредоточиться на них. Но вязкое ползёт по мыслям. И родинка на животе начинает печь сильнее, буквально гореть, обращая на себя внимание.
Он бездумно трёт корешок прочитанной книги и не может пошевелиться. Смотрит внимательно на свою серую и отшатывается в страхе от самого себя.
Глаза жмурит. Выдыхает. И смотрит.
Его не_живая, пока ещё только о д н а, сейчас мигает ему голубым. Радостно и до безумия нежно. Марио тыкает в неё пальцем бездумно, уже сотый раз, но когда зажигаются его все, одна за другой, соединяясь лаской и влюблённостью, он смеяться начинает радостно, и слёзы на глазах всё же срываются с пушистых ресниц.
Марио думает, что наконец-то вновь будет счастлив, гладя кончиками пальцев свои синеватым горящие звёзды.
