Эбигейл вертится вокруг зеркала, разглядывая себя с разных сторон. Желание произвести впечатление извивалось в груди морским угрем.
Пару часов назад мисс Мид оповестила Эби, что Майкл хочет отужинать с ней. Она не видела его весь вчерашний день, предпочитая отсиживаться в комнате и прокручивать в голове успокаивающие мантры: привидевшееся ей будущее — бред. Фантом. Мираж, воссозданный воспаленным сознанием.
Весь сегодняшний день Эби просто-напросто анализировала. Все, что с ней произошло с момента приезда Лэнгдона. Она даже взялась за давно заброшенное дело — сделала длинную, пугающе длинную на самом деле, запись в дневник. Целенаправленно нашла пустую книжечку без разлиновки и выплеснула все, что крутилось в голове, на бумагу. Пальцы, с непривычки, сводило судорогами, а почерк походил на тихий ужас, но Хобс справилась — записала почти все, что могла из себя выжать. Одни только нецензурные выражения растянулись на два с половиной листа. Ей, по крайней мере, стало легче. Она чувствовала себя опустошенной без всего этого сумбура в голове, но так было определенно лучше.
А потом к ней зашла Мириам и объявила о добровольно-принудительных работах — развлечении Лэнгдона. Мид, разумеется, назвала это по-другому, но смысл был идентичным. А ведь Хобс надеялась, что они не пересекутся больше до прибытия Корделии. Она знать не знала, как относится к Майклу. Потому что в душе ютились такие чувства, как очарованность, недоверие, нездоровая одержимость, обида, страсть и злость. Этот коктейльчик мало походил на чувства в пределах «нормального».
И вот теперь она крутилась перед зеркалом, как школьница, собирающаяся на первое свидание, и тихо себя за это ненавидела. Порывалась прийти в чем-нибудь неопрятно-несуразном, просто чтобы досадить его чувству прекрасного, и никак не могла найти в себе сил на это.
Платье с квадратным вырезом сидело точно по фигуре и было насыщенно-синего цвета. Цвета темного ультрамарина. Цвет, которого она давно не видела. Чуть ниже колена, с рукавом три четверти. Хобс понятия не имела, что эта тряпка делала в гардеробе Венейбл, но подошла она удачно. Слегка жала в груди, но если не надевать бюстгальтер, было вполне терпимо.
Эби перекинула распущенные волосы за спину и мрачно усмехнулась. Она, судя по всему, обожала все усугублять. Не то, чтобы этим в себе она сильно сейчас гордилась. Но увидеть реакцию Майкла на себя в этом платье было так же необходимо, как необходим кислород.
Покидая комнату, на ходу застегивая ремешки туфель с невысоким, комфортным каблуком, Хобс думает о том, что заочно знакомой ей Корделии стоит уже поторопиться с визитом. Пока Эби не наломала тут дров окончательно. Ее ведь бросало из крайности в крайность, как бросает траулер* в разгульный шторм, и это грозило проблемами. Эби совсем не ручалась, что сумеет выстоять против собственной импульсивности и непредсказуемости, проявляющихся в самый неподходящий момент.
От ее комнаты до обеденной залы три коротких коридора, широкая парадная лестница и один длинный коридор с массивными дверями в конце.
Хобс преодолевает это расстояние едва дыша. Не от волнения, тут уж приукрашивать не стоило. Просто в прохладе подземелья плотная шерсть закрытых платьев подходила лучше, чем платье-футляр из полиэстера. Волоски на руках встали дыбом, порождая «гусиную кожу». На ногах, хоть и гладко выбритых, дела обстоят ничуть не лучше, а колени и вовсе — Хобс замечает это, когда спускается с лестницы, глядя себе под ноги, — синеют от холода. Красота медленно истаивает под воздействием окружающей среды. Эби кривит губы и перед тяжелой дверью в обеденную трёт посиневшие коленки холодными ладонями, силясь улучшить циркуляцию крови.
В зале с длинным столом Майкл в одиночестве глядит в пламя камина, сцепив руки за спиной.
Она видит его со спины, в темно-синем — как только подгадал — пиджаке и темных, чуть зауженных к низу, брюках. При неярком освещении, при отсветах пламени, что оттеняют его фигуру, он похож на святого ангела, потому что кажется, будто контур его светится теплым светом, как на иконах. Хобс во все глаза рассматривает этот образ, силясь запечатлеть в голове навсегда. Пусть он и не святой. Откровенно говоря, очень далек от святости.
— Привет, — она непроизвольно говорит тише, потому что нарушать тотальную тишину неловко.
Майкл оборачивается к ней, окидывает внимательным взглядом с головы до ног и тянет губы в довольной улыбке. Усмешке, если точнее. Синий цвет смотрится на нем непривычно, почти дико, но так же успешно подходит к лицу. Эбс вспоминает старую истину: «подлецу все к лицу» и тянет губы в кривоватой улыбке.
— Ты прекрасно выглядишь.
Эби тушуется от комплимента, неловко опускает глаза в пол, чувствует, как теплеют щеки, наверняка наливаясь румянцем. Комплимент отдается приятным теплом в груди.
— Спасибо, — она замолкает, нерешительно шагая вперед, стискивает ткань на бедре правой ладонью. — Ты тоже выглядишь сногсшибательно.
Майкл хмыкает одобрительно, широким шагом направляется к столу, отодвигая один из стульев. Смотрит на нее, кивком головы предлагая сесть. Эби опускается на предложенное место, обмирает, когда теплые ладони собирают ее длинные волосы, убирая за спину. Лэнгдон учтив и обходителен, и это приятно волнует.
Только сейчас Хобс замечает, что еда на столе разнообразна и роскошна. Что это в принципе еда, а не кусок желатина. Свиной обрез, политый красноватым соусом и присыпанный специями, запеченные овощи под золотистой корочкой сыра. Разнообразные закуски и салаты, в изобилии украшающие стол. Хобс глядит на все это великолепие и чувствует, как слюна заполняет рот. Становится абсурдно радостно и в изобилие яств верится с трудом.
— Знаешь, что это напоминает? — пока Майкл обходит стол, чтобы присесть ровно напротив нее, Эби не может оторвать взгляда от вида настоящей еды. Сил на то, чтобы удивляться, уже попросту нет. — Искушение Христа.
Майкл смеется, расправляя рубиново-алую салфетку на коленях, режет Хобс лукавым взглядом и принимается разливать по бокалам темное вино.
— Что ж, «если ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами»…
Эби улыбается на библейскую цитату, накладывает на тарелку пару салатов и тщательно расправляет на коленях свою салфетку.
Майкл, судя по всему, был отлично осведомлен о всех библейских писаниях. Знал, как оказалось, наизусть. И это было отчасти странно, отчасти предсказуемо.
— Приятного аппетита, — пожелание звучит полувопросом, но Лэнгдон в ответ салютует бокалом, приглашая разделить с ним трапезу. И Хобс больше не может себе в этом отказывать.
Вкус настоящих продуктов кажется восхитительным. Таким восхитительным, что от первого кусочка мяса ей хочется плакать. Без преувеличений. Впервые за полтора года она чувствовала вкус еды, и это походило на мини-оргазм.
Эби старается есть неторопливо, чтобы не выглядеть глупо, пытается не стучать столовыми приборами по тарелке, и сдерживается, чтобы не переесть. Порция, что она себе наложила, крохотная, чуть меньше ее сжатого кулака, но все равно приносит дискомфорт отвыкшему от твердой пищи желудку. Хобс отодвигает в сторону опустевшую тарелку и только сейчас замечает, что Майкл все это время наблюдает за ней. Благо, хоть в приеме пищи участвовал, а не просто смотрел как она ест, иначе она почувствовала бы себя совсем неловко.
— Вкусно?
— Можно проглотить язык, как вкусно, — Хобс неловко шутит, сама понимая дебильность подобного юмора, но Майкл одобрительно посмеивается, вновь салютуя бокалом.
— Попробуй вино, Шато Мутон-Ротшильд 1945 года. Прекрасное вино, родившееся в день победы русских над фашистами**.
Хобс удивленно приподнимает брови, удивляясь такой осведомленности в винах, потому что этот сорт вина считался действительно эталоном винного вкуса. И все-таки брать в руки бокал не спешила, с опаской поглядывая на рубиновую жидкость.
Последний раз она пробовала алкоголь в день помолвки с Томом. С тех пор ничего спиртного она даже не нюхала и сейчас очень переживала, что организм может отреагировать неправильно. И все же, вина она любила, а хорошие вина тем более.
Бокал лег в руку давно забытой тяжестью. Эби не была искушенным сомелье, не особо различала вкусовые полутона, но пах напиток действительно хорошо. Чем-то ягодным, помимо винограда. То ли смородиной, то ли ежевикой.
Вкусовые рецепторы связало непривычной кислотой, и Хобс не сдержалась, морщась от неприятного вкуса. Все-таки, когда долго не пьешь, любой, даже самый изысканный, напиток кажется дешевой бадягой.
— Итак. Скажи, Эби, что ты планируешь делать, когда окажешься в Святилище? — Майкл глядит на нее с не сходящей с лица улыбкой, и Эби заставляет себя сделать еще один маленький глоток, чтобы хоть немного расслабиться.
— Не знаю, — небрежное пожатие плечами, — планирую ориентироваться по ситуации. Хотелось бы по мере сил помочь.
— Помочь кому? — Лэнгдон уточняет с какой-то злой насмешкой, сверля ее взглядом, пока она снова прикладывается к бокалу.
— Тебе, я так понимаю. Ты ведь собираешься воссоздать мир с нуля, значит и помощь нужна тебе.
— С чего ты решила, что мне нужна чья-то помощь? — он надменно выгибает брови, улыбка, растягивающая губы, скорее дежурно-вежливая, чем искренняя.
— Да брось, — Хобс морщиться, позволяя себе проявить скепсис во всей красе своей мимики. — Ты ведь не собираешься создавать новую цивилизацию из воздуха? Но даже если ты решишь создать себе обновленную «Еву» из собственного ребра, не забывай, что на поверхности все еще ядерная зима. Ты уничтожил экосистему планеты, и даже если в одночасье сможешь зачистить землю от оставшихся выживших, одичавших и болеющих невесть чем людей, не думаю, что ты сможешь восстановить природу за пару суток. Ты конечно поразительно способный, но на Господа Бога не тянешь, при любых раскладах.
Улыбка с лица Майкла сползает стремительно, пока Хобс смачивает горло очередным маленьким глотком Шато. Желваки на его челюсти ходуном ходят, с потрохами выдавая бушующий гнев мужчины. Эби запоздало пугается и едва не давится вином.
— Не помню, чтобы в списке твоих увлечений биология была в фаворитах, — недовольно тянет он, сводя брови на переносице.
Эби понимает, что пьянеет. Потому что вместо того, чтобы заткнуться и замять тему, она издевательски салютует ему своим бокалом и тянет губы в ехидной улыбке.
— Когда у тебя есть мозги, ты можешь разобраться в чем угодно — было бы желание.
— Самоуверенности тебе точно не занимать, — его острота вялая, без цели задеть по настоящему, и Хобс понимает, что избежала катастрофы.
Но адреналин уже гуляет по венам, а потому хотелось сделать что-нибудь безумное.
Хобс покрутила в руке бокал, разглядывая, как преломляется в вине свет от камина. Представила себе, как весело было бы плеснуть ему вином в лицо, просто чтобы взглянуть на его охеревшее выражение глаз. Наверное, было бы весело. Первые пару секунд до момента, пока он не стер бы ее в пыль.
— А как ты все это достал? — движение и речь у нее замедляются весьма заметно, потому что отвыкшему от алкогольного яда организму даже пяти глотков предостаточно, чтобы окосеть, но Хобс этого уже даже не замечает.
Она обводит плавно-небрежным жестом стол, имея ввиду угощения, проводит этой же рукой перед своим лицом, удивляется, приметив в ней бокал, и снова делает глоток. На этот раз больше.
Желудок, переполненный непривычно твердой едой, толкается в горло, сопротивляясь поступлению алкоголя, но Эби мастерски скрывает это от визави, — тот, кто умудрялся налакаться в кампусе католической школы, должен быть «в говно», чтобы спалиться.
— Магия дает много преимуществ.
— Как здорово, — Эби тянет гласные, нагло ехидничает, совершенно этого не замечая, но Лэнгдон смотрит на ее поведение снисходительно. Пока что. — А что еще можно с помощью магии? Ты мир взорвал тоже с ее помощью?
Лэнгдон поджимает губы, делает большой глоток и бросает короткое, недовольное:
— Нет.
— О, я так и знала, — Эби заливисто смеется, впервые с того дня, как Майкл вырастил на ее ладони пион, но смех пьяный, неприятный. — Мистер Палокер часто говорил, что когда ты знаешь физику и химию, тебе не нужны суперспособности. Видимо, он был прав.
В затуманенном алкоголем мозгу Хобс проносятся картинки из прошлого, и это удивительным образом заставляет ее притормозить. Она отставляет недопитый бокал, откидывается на спинку стула, пытается сконцентрировать расплывающийся взгляд на Майкле. Тот явно недоволен поворотом их беседы, но пока не психует, и Хобс позволяет себе расслабленно улыбаться.
— Ты скучаешь по прежнему миру? — Эби спрашивает это неожиданно даже для самой себя. Вопрос просто срывается с губ прежде, чем она успевает его осмыслить.
— Прежний мир был полон лжи, грязи и боли, — Майкл в презрении кривит фигурные губы, демонстрируя свою позицию.
Эби раздосадовано взмахивает рукой, словно пытаясь отмахнутся от его слов.
— Да я не про человечество. Не стану спорить, люди, в массе своей, малоприятная разновидность жизни. Хотя, это не оправдывает того факта, дружочек, что ты вроде как угандошил моих близких, — она наигранно куксится, подается вперед, скрещивая руки на столе и перенося на них вес. Лицо выдает усталость и легкое недовольство. — Ты знаешь, у меня в жизни, к моменту апокалипсиса, было не так уж много людей, кого я любила. А ты умудрился их всех прихлопнуть. Я, блять, только сейчас это сообразила, представляешь?
Эби шлепает раскрытой ладонью по скатерти, усмехается, сквозь сжатые губы протягивая ехидное «хмм». Майкл хмуро молчит, не считая нужным вставлять комментарии в пьяную исповедь, и Эби делает очередной глоток вина, слизывая винную капельку с уголка губ.
Выговаривать ему то, что НА САМОМ ДЕЛЕ вертелось на уме, было кайфово. Наконец все осторожности сошли на нет, позволяя не бояться его природы и темперамента, и Хобс отрывалась на полную, не думая о последствиях.
— Вообще, я не об этом. Ясное дело, срать ты хотел на чужие, мало ебущие тебя жизни. Ты мне лучше скажи, природы тебе не жалко? — Эби запивает свой вопрос остатками вина из бокала, задумчиво косится на бутылку, раздумывая о повторении, но не торопится наливать новую порцию.
То, как сдержанно Лэнгдон цедит свое вино, выглядит забавно. Если бы не его наигранно-внимательный взгляд вкупе с издевательски поднятыми бровями, Эби подумала бы, что он пристыжен или как минимум растерян. Но Лэнгдону, похоже, было плевать, что она тут щебечет в пьяном угаре. Главное, что ему не приходится напиваться в одиночестве.
Хорошее развлечение, как сказала бы Таиса, прилетевшая когда-то давно, словно в прошлой жизни, в Лос-Анджелес из Одессы и помогавшая Хобс в организации благотворительных вечеров. Украинская хохотушка не уставала шутить над каверзами мероприятий, повторяя: «Хороший тамада. И конкурсы интересные».
— Ты вообще когда-нибудь на природе бывал? — Эби обвинительно тычет в его сторону пальцем, но то, что ее руку малость ведет, не замечает. — Где-нибудь за пределами Америки? Знаешь, наша природа мне никогда особо не нравилась — пустоши, поля. Вот Канада красивая с ее хвойными лесами. Или Швейцария. В Италии хорошо было, в России. Русские себе вообще много красивых уголков захапали, знаешь? Я когда каталась по их природным заповедникам, все насмотреться не могла. А они вечно рвались из страны своей уехать…
Эби затихает, подпирает тяжелую голову кулаком. Недовольно поджимает губы, вспоминая канувших в лету русских. Она никогда не понимала, как можно не любить свою родину настолько, чтобы переезжать в другие страны на постоянное место жительства. Впрочем, все та же Таиса часто повторяла Хобс: «Не суди, если не знаешь фактов».
— Ну зачем было природу уничтожать? Пустил бы вирус какой-нибудь, усилил бы заклинаньицем, чтоб ни одна вакцина не спасла, раздал магический иммунитет богатеньким «избранным». И красота. Кто вообще тебя надоумил бомбы взрывать?
В голосе Хобс вселенская скорбь и осуждение. Правда, говорила она так, словно рассуждала о поцарапанной машине — кто надоумил тебя проехать сквозь соседский забор, машине ведь хана. На Майкла она уже толком и не смотрела, а потому не видела выражения его лица, говорящее очень о многом.
— Знаешь, чего помимо нормальной еды и неба над головой не хватает умственно здоровому человеку здесь? Музыки, — Эби жмурит глаза, улыбается. — Не знаю кто из ваших придумал крутить одно и то же на повторе целыми месяцами, но это больше походит на пытку. И плейлист, на самом деле, полнейший шлак.
— Ну, включить музыку по вкусу, это совсем не проблема, — наконец подает голос молчавший до этого Майкл, заставляя Эби вздрогнуть.
Она неведомым образом умудрилась забыть, что он тут. Да она, пока болтала, в принципе засыпать начала.
— В таком случае хочу Пенелопу Крус. Она когда-то исполняла «Кокаин» для фильма, и это один из моих любимых треков.
Музыка из радиоприемника включается неожиданно. Эби настороженно оглядывается на старенькую технику, улыбается, качая головой — от вина она что-то совсем расклеилась и потеряла связь со своей невероятной реальностью.
Пока в песне вступлением звенели струны гитары, Эби поднялась на ноги, обходя стол и протягивая Майклу руку.
— Потанцуй со мной.
Лэнгдон не в духе, хоть и старается хранить хладнокровие, но впервые за время их знакомства, Хобс это не пугает. Не отталкивает.
— Не думаю, что умею танцевать.
Она смотрит на его недовольные глаза и тепло улыбается, стараясь придать голосу мягкости и вкрадчивости:
— Я покажу тебе.
Когда голос Крус из динамиков вкрадчиво начинает первый куплет, Хобс прижимается к Майклу, приобнимает его за шею и медленно двигается под музыку, вынуждая его отзеркаливать движения. Музыка чувственная, как и вокал исполнительницы, но танец Эби затевает бесхитростный — простое топтание на месте, детская версия медленного танца.
Лэнгдон держится чуть скованно, а к концу припева и вовсе встает истуканом, и Эбс какое-то время совершенно нелепо переступает с ноги на ногу, держась за его шею.
Она поднимает взгляд, собираясь высказать ему за его невежество, но Пенелопа шепчет из динамиков: «ты захватил мои мысли, и мое маленькое тело…», и Хобс откликаясь на исповедь почившей голливудской актрисы, подается вперед, накрывая губы Майкла своими.
Поцелуй выходит горьким, надломленным, полным истомы и неторопливого отчаяния. Смирения. И хотя Майкл не отвечает, плотно сомкнув губы глядит на ее прикрытые дрожащие ресницы, Эби сжимает в руках его шейный платок и пытается прижаться теснее.
Голову кружит, а тело будто искрится. И ей ужасно хочется почувствовать его кожей. Просто до одури хочется, наплевав на все свои сомнения и метания.
Майкл отстраняется, когда она развязывает на его шее узел и принимается за пуговицы на рубашке. Крепко стискивает в руках ее запястья и дождавшись, пока она откроет глаза, строго заглядывает в самую душу.
— Не лучшее время для секса.
— Не любишь пьяных, липнущих к тебе девок? — голос у Эби немного обиженный, и ситуацию не спасает даже обильно вложенный в интонацию сарказм.
— В первый раз ты потеряла сознание, потому что наши магические силы вступили в конфликт, — Лэнгдон отчитывает ее, но вдруг усмехается, разом теряя всю строгость. — Мне приятно, что ты так хочешь меня. Но в прошлый раз мне не понравился итог, поэтому сейчас я не хочу тебя, Эби. Лучше отправляйся спать.
Хобс непонимающе хмурится, глядя в его удаляющуюся спину. В руке до побелевших костяшек сжимает шейный платок, но даже не чувствует этого, не помнит. Потому что в голове крутится заевшей пластинкой «мне не понравилось» и «я не хочу тебя». Сердце в груди рвется, губы дрожат и Хобс изо всех сил сдерживает рвущиеся наружу слезы.
Она дожидается, пока за ним закроются двери, отсчитывает с этого момента до пятидесяти, сдерживая всхлипы, и только потом выпускает крик, рвущий горло. Заходится в судорожных, злых, полных обиды рыданиях.
Если Лэнгдон и мог вынуть из нее сердце и растоптать, то именно это он только что сделал.
***
Хобс разглядывает потолок, извернувшись в постели. Покрывало под ней сбито — истерика прошла через чур эмоционально. Она даже успела разбить два стакана, что были в ее комнате, и графин с водой. Бутылка из-под вина валялась у ограждающей решетки камина, смотря горлышком в сторону кресел.
У Хобс пекло веки и гудела голова. Но сон не шел, вспугнутый крутящимися в голове словами мужчины.
За что он с ней так? Вопрос на полтора миллиона долларов, ответа на который она, наверное, никогда не получит.
Эби повернула голову, наткнулась взглядом шейный платок, лежащий на соседней подушке.
Надо было сжечь его.
Красный шелк ласкает пальцы и одуряюще пахнет им. Эби прикасается губами, втягивает терпкий аромат и надрывно шепчет в никуда: «Как бы я хотела знать тебя. Понимать тебя хоть немного».
Теплая щекотка взрывается в желудке, как хорошенько взболтанная бутылка с шампанским. Сила прокатывается по всему телу сшибающей с ног волной и накрывает с головой. Эби проваливается резко, неожиданно, не успев толком сориентироваться в происходящем, и только напоследок успевает подумать, что лучше бы действительно сожгла проклятую тряпку.
***
Хобс следит, как Констанс закапывает в саду очередной куст роз, и озадаченно переводит взгляд на стоявшего рядом Майкла.
Лэнгдон не видит ее, он следит из окна за действиями бабушки и раздосадовано куксится.
Эбс наблюдает за его юностью с того момента, когда Констанс вызывает священника. Видимо незадолго до этого момента в их семье начинается конфликт, раз провидение показывает Эби эти картины. Она не совсем понимает, что происходит в семье Майкла. Видит только жестокость белокурого юноши и злое отчаяние женщины в годах.
Майкл вообще кажется ей странным. Ведущим себя слишком не серьезно для его 17-18 лет, слишком неосмотрительно для того, кто, вроде как, был порождением зла. Во всяком случае, выглядел юный Лэнгдон именно на этот возраст.
Констанс у Эби тоже не вызывает особого восторга. Женщина как будто знать не знала, как нужно обращаться с подростками, переживающими возрастной кризис — слишком много раздражения было в ней по отношению к нему, слишком мало любви, уважения и понимания. Словно миссис Лэнгдон давно забыла, что сама когда-то была подростком. Словно забыла, что в этом возрасте важнее всего поддержка близких и готовность слушать.
Хобс наблюдает за отношениями этих двоих и четко осознает — любви в детстве, настоящей, нежной и преданной любви, Майкл не знал. Во всяком случае в юности.
Когда Майкл уходит из дома, с раскрасневшимися глазами и ужасным штормом в душе, растерянный и жалкий, Хобс неуверенно следует за ним. Точнее вынуждена следовать, привязанная к нему видением.
Майкл бродит по городу до самой темноты, едва не влипает в неприятности в одной из темных подворотен, а по возвращению от души жмет горло спящей Констанс.
«Ты больше не будешь мне указывать».
В душе его клокочет темная, липкая ярость. Эби чувствует ее отчетливо, наблюдая со стороны. Даже когда Майкл, сам напуганный своей жестокостью, плачет у Констанс в объятиях, Эби продолжает усиленно размышлять и наблюдать. Запоминать.
Когда Майкл находит уже начавшее остывать тело Констанс в доме напротив, Хобс стоит за его спиной и позволяет слезам тихо катится по лицу. Его боль, что она волшебным образом чувствует, порождает резонанс. Отклик в душе и сердце. И это эхо его чувств, находящее отражение в ее сердце, пугает. Она хотела его понимать, но не чувствовать все его эмоции со стопроцентной точностью.
Время, проведенное Майклом с Беном, заставляет Хобс улыбаться. Она узнает Хармона, вспоминает, что видела прежде в видениях. Майкл от внимания мужчины светится, и если бы сестра и мать не избегали общества парня, было бы и вовсе чудесно.
Хобс узнает историю зачатия Майкла вместе с ним, когда тот слышит ее от более древних призраков. Реакция Тейта на парня заставляет Эби злиться, она без особого удивления наблюдает как скатывается младший Лэнгдон в свою персональную тьму, любезно подопнутый в эту бездну давно почившими родственничками.
Темная месса вызывает у Хобс слабые позывы тошноты. Она с отвращением следит, как Майкл откусывает кусок от девичьего сердца, и морщится. Когда на стене за его спиной вытягивается рогатая тень, а дом наполняется непередаваемо пугающей энергией, Хобс дрожит и едва не отпускает контроль над видениями.
С момента темного крещения Майкла, его жизнь в ее видениях движется словно скачками. Эби знать не знает, сколько времени проходит между картинами прошлого, но Лэнгдон либо не меняется, либо неуловимо взрослеет, будто между видениями проходит по несколько лет.
Она внимательно следит, как Майкл обосновывается в школе колдовства, как медленно перетягивает на себя одеяло власти. Удивляется тому, что узнает коридоры и лестничные пролеты и далеко не сразу соображает, что школа чародеев располагалась аккурат в третьем аванпосте.
Хобс словно смотрит нарезки из длинного фильма с одним главным героем и целой кучей второстепенных персонажей.
Когда Корделия сжигает на костре чуток фанатичную Мид, Хобс теряется в сомнениях, как именно Майклу в будущем удастся воссоздать свою преданную помощницу. Лэнгдон подавлен, испуган и растерян, и, конечно же, яростно зол на ковен за их наглость и смелость.
Она смотрит на его потерянный вид, пока тот сидит в центре пентаграммы в лесу, и понимает, что будь у нее возможность, она хотела бы обнять его в том моменте. Прижать к груди, утешить, заверить, что он со всем справится. Не потому что антихрист, а потому что это просто он.
Сатанисты-фанатики, полная отчаянность Лэнгдона, все это выворачивает Хобс наизнанку, оголенными нервами наружу. Когда, приведённый в лабораторию одной из продавших душу последовательниц, Майкл знакомится с двумя не совсем адекватными парнями, Хобс начинает подозревать неладное. Вслушивается и всматривается внимательнее. Парнишки с дурацкими прическами кажутся ей странными. Ушловатыми, не испытывающими к Майклу и сотой доли уважения. Странная позиция для тех, кто вроде как ходит под сатанинским началом и торчит Его Темнейшеству душу.
Эби с презрением кривит губы, когда приходится наблюдать за сатанинскими оргиями, полными крови и похоти. Лэнгдон отрывается, с подростковой жадностью вкушая прелести секса с мужчинами и женщинами, и Хобс понимает, что ревнует. Остро, до трясущихся рук ревнует юного Майкла к его многочисленным любовникам и любовницам. Даже не смотря на то, что все они, как правило, умирают в конце акта. Лэнгдон жесток и деспотичен, и Эби осознает, что с ней он еще был на удивление сдержан.
Когда ведьмы школы Робишо валятся безжизненными телами, Эби чувствует сожаление и капельку сострадания. Понимает, что вполне возможно могла бы быть среди них в тот день. Могла вот так же исчезнуть за пару мгновений, в первый и в последний раз столкнувшись взглядом с кристально-голубыми глазами белокурого дьявола.
Майкл дерзко скалит зубы, обводит розовым языком белые резцы, прогуливаясь по залитой кровью комнате. Хобс следит за молодым человеком, стараясь двигаться так, чтобы видно было его лицо. Осознание, что самые главные его противники сбегают, режет Лэнгдона недовольством и новыми приступами ярости, которые хлещут Эби по сердцу. Он едва сдерживается, обвинительно тычет в андроида украшенным перстнем пальцем и трясет курчавой головой: «Что мне делать?». Мид отвлекает, уверяет, что Корделия все равно умрет, если будет уничтожен весь мир и Эбс в этот момент презрительно кривит губы. Ей отчего-то кажется, что настоящая Мид не отступилась бы и с воодушевлением помогла бы Майклу найти сбежавших «светленьких волшебниц».
Эби смотрит дальше, внутренне уверенная, что развязка близка. С некоторым волнением наблюдает за сборищем Кооператива, сожалея, что не может заглянуть под маски. Потому что знать, кем именно являлись эти люди, хотелось до нервного мандража.
Жизнь Майкла скачет, рвется вперед, как машина со слетевшими тормозами. Вот он курирует проекты развития аванпоста, а вот уже сидит внутри внедорожника, передвигаясь сквозь ядерную зиму. Вот общается с незнакомыми Хобс людьми, а вот с хищной улыбкой следит, как эти самые люди режут друг друга направо и налево.
Хобс тяжело вздохнула, понимая, насколько близка была к истине, когда говорила о других аванпостах, но концентрация вдруг спала, видение исчезло, выбрасывая ее на сушу реальности.
Выход из забвения вновь как удар о воду. Хобс тяжело, загнанно дышит и расплывающимся взглядом сверлит зажатый в руке платок.
Звук небольшого колокола вспарывает тишину, Эби вздрагивает, озирается в сторону запертой двери и непонимающе хмурится. Пытается определить, откуда исходит звук, и как-то само собой вдруг осознает — звук этот только у нее в голове, и она прекрасно знает, что он означает.
