Босиком через топи

Приятные черты лица и, без сомнений, чарующая улыбка. Человек, привыкший к вспышкам камер, женскому вниманию и восторженной влюбленности. На обложке волейбольного ежемесячника за июнь он вместе с капитаном национальной сборной. Молодой, амбициозный, в свои почти двадцать пять самый молодой игрок, выступающий в основном составе наравне с легендами. В интервью он благодарит тех людей, что верили в него, что были с ним и поддерживали. Рассказывает о школьном соперничестве, о контракте, заключенном сразу после выпуска, о переезде в Токио на следующий год. О том, как тяжело ему было в незнакомом городе, но друзья всегда оставались на связи и желали ему успехов. Ойкава Тоору всегда благодарил своих друзей, но никогда не упоминал о семье. Наверное, именно поэтому Момо не верит ни этой улыбке, ни этому лукавому взгляду, ни словам, что Ойкава Тоору произносит с экрана. Она все поняла с первой же минуты, когда малышку Иоши привели знакомиться с воспитателями. Она до безобразия напоминала Момо Ойкаву, хотя было в ней что-то и от второго родителя, крепко сжимающего дочь в объятиях. Маленькая, аккуратная родинка под глазом, например, или тонкая линия губ. У Иоши фамилия мамы, а в документах, принесенных Сугаварой-сан, нет ничьих контактных номеров, кроме его собственного. В школе Ойкава казался Момо милым мальчишкой, которому ничего легко не давалось, но он никогда не опускал рук. Вокруг него всегда было шумно, он знал каждую девчонку в лицо и рад был обменяться почтой, только сердце открывал немногим. Друзей Ойкавы Момо помнит не так хорошо, как его самого, ведь сам Ойкава был до них жаден и прятал их в тени собственного ослепляющего света. Чужая душа — потемки, но любопытство пересилило, и Момо как-то все же решилась узнать, почему Ойкава не вместе с семьей. — Он выбрал спорт, — с привычным добродушием ответил тогда Сугавара-сан. А у самого руки сжались в кулаки. И Момо помнит, как Иоши еще почти не разговаривала, вместо этого любила посмеяться и помахать ручками; как она постоянно роняла ложку и пускала слюни в подушку в тихий час. И у Момо на глазах Иоши впервые упоминает папу. — Мой папа — спортсмен! — говорит она, упирая руки в бока. Пусть от запачканных землей кулачков на нежно-голубом платьице останутся следы, ее это не заботит. Ей не нравится, когда над ее семьей смеются. — Его даже показывают по телевизору, а если не верите — спросите сами! — и показывает на воспитателей. Момо тут же отвлекается от разбитой коленки Хару и оборачивается. Отряхнув шортики, мальчишка поднимается и тычет Иоши в щеку: — Врунья! Врать нехорошо. У тебя только мама! Тут же Момо оставляет Хару на другого воспитателя и спешит вмешаться. …Иоши не любит детский сад, потому что все считают, что спортсмен из телевизора никак не может быть папой дурочки-Иоши, и иногда она сама перестает в это верить. Когда они с мамой возвращаются в пустой дом, и на «мы вернулись!» тот отвечает тишиной; когда телефон раздается трелью, и из трубки звучит не чужой-знакомый голос папы, много раз слышанный по телевизору, а голос Дай-чана. Иоши постоянно говорят «он занят», и она соглашается посмотреть волейбольный матч, хотя совсем не понимает правил и иногда не успевает понять, что происходит на площадке и куда летит мяч. Мама говорит — это нормально, подрастешь — поймешь, но Иоши растет, а понять ничего не получается. Ни почему папа никогда не передает ей привет, когда дает интервью, ни почему он любит волейбол больше, чем ее. Конечно, она верит маме — она дочь Ойкавы Тоору. Иоши похожа на него даже больше, чем на маму. Но чем больше слов узнает Иоши, тем больше вопросов она может задать. Вот только не задает, ведь взгляд мамы печальный, и всякий раз, когда Ойкава Тоору вновь исчезает с экрана, маме сложно ей улыбнуться. — Что такое, Иошиччи? — спрашивает Момо-сан и опускается перед ней на колени, когда мальчишки убегают, кинув в нее песком. — Они опять тебя задирали? — Они обзываются! — Иоши отталкивает заботливо протянутую руку, — не верят мне! У меня есть папа. Он большой и сильный! И спортсмен! — Хорошо, моя дорогая, я тебе верю. Я тоже его видела по телевизору, — Момо-сан поправляет поправляет челку Иоши заколкой, утирает влажной салфеткой лицо, говорит: — Когда придет мама, попросим ее принести в следующий раз запись матча, пусть все посмотрят, как ты похожа на папу, хорошо? Иоши поджимает дрожащие губы, но кивает. Момо-сан обещает себе поговорить с родителями мальчишек, ну, а пока, до приходы Сугавары-сана, она усаживает Иоши на лавочку под деревом и предлагает поиграть в слова. Иоши поразительно развита для своих лет, она уже знает почти тридцать кандзи, усердно учит слоговую азбуку и считает до сотни, когда Момо играет с ребятами в мячик — легкий, бейсбольный мячик для детей, — то Иоши ловит его чаще всех. Она уже отучилась называть себя и маму по имени, ей проще понять, о чем говорят взрослые, но все равно она еще ребенок и вряд ли поймет, почему папа не приходит. — Иоши, — раздается оклик, когда часы отбивают шесть. Сугавара-сан, насколько помнит Момо, работает в детском развивающем центре, помогая младшим школьникам адаптироваться в школе, работа у него непростая, а он еще очень молод. Момо бы не справилась, если и после работы ей нужно было бы сидеть с ребенком, ведь он — не игрушка, а маленький человек. И только Бог знает, как Сугаваре-сану тяжело. Пока Иоши собирает вещи в свой красный рюкзачок с девочкой-волшебницей Сакурой, Момо пересказывает Сугаваре-сану краткую версию произошедшего. При упоминании Ойкавы тот меняется в лице: бледнеет, закусывает губу и едва-едва нахмуривает брови, но когда слышит голос дочери, будто разом приходит в себя; заправляет за ухо выскользнувшую прядь, говорит: — Хорошо, Момо-сан, если это нужно Иоши, — и прощается. Момо может лишь переводить взгляд с маленькой ладошки в крепкой мужской руке на сгорбленную спину, будто тянущую за собой тяжкий груз. *** — Нам сегодня никуда не надо? — по-деловому интересуется Иоши. Суга шутливо встает в задумчивую позу под светофором, протяжно мычит и, наконец, отвечает: — Не-а! А что, хочешь куда-нибудь зайти? Начинает играть детская песенка с узнаваемым мотивом, Суга подхватывает Иоши на руки и переходит пустой перекресток. Она тут же вплетает пальчики в его волосы и заливисто смеется, чувствуя родной запах матери. — Давай поиграем на детской площадке, ну, там, куда любит ходить Дай-чан? Суга соглашается не раздумывая. Там есть и тенек — даже под вечер солнце не перестает палить, и совсем рядом туалеты и автоматы с водой. Ему и самому не помешало бы чуть-чуть отдохнуть. Впереди выходные, провести которые им придется в компании Асахи, Нои и Дайчи с семьей, а значит будет шумно и не выдастся ни одной свободной минутки. А в воскресенье, ближе к вечеру, и Кагеяма с Хинатой приедут. Любой другой на месте Суги быстро устал бы от этой карусели, но Суга очень любит детей. Даже рождение Иоши не помешало ему закончить учебу, и этим он обязан маме Асахи и Мичимие, согласившейся сидеть с Иоши, пока он защищал дипломную, а после бегал по собеседованиям. — Сугавара? На соседние качели усаживается Иваизуми, из рук на землю он аккуратно опускает пакеты, улыбается широко, будто давно не видел хорошего друга. — Иваизуми-сан, — кивает Суга, — добрый вечер. — Гуляете? — Да, только забрал Иоши из садика, решили немного побродить. Все лучше, чем весь вечер смотреть махо-сезде, — Иваизуми на это только смеется. Говорит: — А мы в этот район переехали. Моя жена беременна, а здесь тихо и спокойно. — Примите мои поздравления! — Ива-чан! — взвивзгивает Иоши, заметив Изваизуми, и на всех парах летит к нему, позабыв о разворачивающейся баталии между плохими куличиками и куклой, несущей свет во имя мира во всем мире, — привет, Ива-чан! Она без зазрения совести забирается к нему на колени и тут же шлепает Изваизуми по щекам вымазанными в песке ладошками. — Привет-привет, Иошиччи, — охает Ивазуми, — хочешь прийти ко мне в гости? Я теперь тут рядом живу. — Можно на следующих выходных, на этих мы поедем к Азумане-сан, — Суга поднимается, чтобы отряхнуть платье Иоши и подтянуть носочки, сползшие до самых туфель. — Рико приготовит ужин, она будет рада гостям. Вечно ворчит, что я ее затворницей сделал, — бормочет Иваизуми. Суга смеется, потому что Иваизуми и его супруга — та еще ворчливая парочка, друг друга они точно стоят. — Ива-чан, а ты сводишь меня в аквапарк? Мама работает и устает, а я этим летом еще никуда не ходила. — Иоши, ну зачем ты… — Не стоит, Суга, конечно же я схожу. Позвоните мне, как выберете день, у меня до начала учебы еще полно времени. И я рад буду провести хоть целый день с тобой, Иошиччи, — Иваизуми бережно сжимает Иоши в своих медвежьих объятиях; когда-то он обнимал и Ойкаву так, когда тот расстраивался и своим писклявым голоском просил не бросать его. Она очень похожа на Ойкаву, она даже зовет его так же, как он — потому что тоже запуталась в слогах его имени и решила, что «Ива-чан говорить проще!», и интонации у нее те же — немного заискивающие, ведь она уверена в своей очаровательности и Иваизуми просто безоружен перед ней. Перед Ойкавами довольно сложно устоять. Ни Суга, ни Иваизуми, об Ойкаве никогда не говорят даже оставшись наедине. Суга просто не хочет знать, стал ли Ойкава счастливым, хорошо ли у него все вне роли профессионального спортсмена, а Иваизуми не хочет тревожить Сугавару пустым трепом. С Ойкавой он еще созванивается, хотя никогда не скрывает того, что не одобрил его поступка и не простил его — и только многолетняя дружба удерживает его от того, чтобы набить Ойкаве его прекрасную морду при встрече. И то, что Ойкава все еще винит себя и всегда одергивается, чтобы не поинтересоваться, как там Суга, для него ничего не значит. По крайней мере, пока Ойкава сам себя не простит, у Иваизуми тоже не хватит на это сил. Он намеренно обходит тему Суги в их редких коротких разговорах, оставляя его в неведении насчет того, что у него, вообще-то, растет самая лучшая в мире дочь. Потому что Ойкава снова все испортит. А совершить ему еще одну ошибку Иваизуми не позволит. *** — Ива-чан? У нас проблема, — голос Ойкавы дрожал, Иваизуми неохотно оторвался от конспектов и перехватил прижатую плечом к щеке трубку рукой. — Говори конкретнее, Дуракава, какие у тебя могут проблемы? Тренер наругал? Или, погоди, — что-то всколыхнулось в памяти, — Суге стало хуже? Что, придурок, прекрати хныкать и скажи уже по-нормальному! — Я сейчас приеду, Ива-чан. И сбросил. Этот идиот просто сбросил звонок! Все полчаса, что Ойкава трясся в пути до его комнатушки, Иваизуми извелся. И него зачетная неделя, вообще-то, а у Ойкавы снова дурость какая-то проснулась! Ойкава бледной, измученной тенью скользнул в квартиру, и на секунду Иваиузми даже стало его жаль, но отпустило быстро, Иваизуми уже привык к тому, как часто и по пустякам Ойкава привык себя накручивать. Но то, что он рассказал, дух из Иваизуми вышибло. — Как так? Вы что, не предохранялись? И что, подожди, ты вот просто взял и помчался ко мне? Ойкава, ему сейчас ни на каплю не лучше, чем тебе! Какого черта ты творишь? — Я не могу смотреть ему в глаза, Ива-чан, — только ныл Ойкава. У Иваизуми опускаются руки. В графине с холодной водой пусто — а Ойкава, поджав мокрые перья, смотрел ошеломленно: — Ты чего, Ива…чан? — Возвращайся к нему! — Нет! У меня не получится! — Не веди себя как идиот! Вспомни о Такеру, неужели ты хочешь для Суги той же судьбы, какая выпала твоей сестре? — в Иваизуми разгоралась злость, и, видят боги, он старался, чтобы не сорваться, не повысить голос и не отвесить Ойкаве смачных пинков. Ойкава завалился на татами, скрючился, сложив локти на колени и вцепившись в волосы руками, он дрожал, будто от сильного холода, Иваизуми тяжел вздохнул и пошел заваривать чай с мелиссой, выудил с полки вазочку со сладостями и подогрел молока. Больше Ойкава ничего не говорил, Иваизуми тоже молчал, потягивая чай и листая конспекты. С Ойкавой, пока тот не в себе, разговаривать смысла не было, но больно уж ситуация походила на одну из типичных детских истерик, что Ойкава лет до двенадцати закатывал с незавидной частотой. У Иваизуми, когда тот начал всхлипывать, задергался глаз. Ситуация обрисовалась не самая радужная, но Ойкаве нужно, черт побери, успокоиться, иначе ничего дельного у них не выйдет. А еще Иваизуми был уверен, что Ойкаве стоит поговорить с Сугой как можно скорее, ведь тот — в его-то состоянии — не должен нервничать, а Ойкава кого угодно до ручки довести сумеет. Ойкава, устав вымученно рыдать, задремал, и Иваизуми вышел на лестничную клетку, чтобы позвонить Суге. — Ты как? — первым делом спрашивает он. — В порядке, завтра даже смогу поехать на пары. А он, я так понимаю, сразу заявился к тебе? — Так и есть. Он тот еще придурок, тебе ли об этом не знать. Уснул, кстати. Я подумал, тебя стоит предупредить, чтобы ты не ждал. С утра сразу отправлю к тебе, вам стоит поговорить. Уверен насчет учебы? Останься дома, отдохни. — Все хорошо, Иваизуми-сан, — сказал Суга с улыбкой, — мне нужно будет закрыть все к концу марта, и я смогу взять академ, не хочу пропускать в самом конце учебного года. — Береги себя, Суга-ян. Не в такую взрослую жизнь Иваизуми планировал вступать, но вряд ли у него был выбор. Еще когда соседский мальчишка разбил его окно мячом, а потом запутался в собственных ногах и упал, выбив себе пару передних зубов, Иваизуми сразу догадался: просто с ним никогда не получится. Восторженные фанатки даже догадаться не могли, что Ойкава носил розовую пижаму с головой условного инопланетянина на груди дома, что запинался о каждый порог и путал носки из разных пар, даже если они не одинаковые ни в цвете, ни в рисунке. Ходячая проблема. …И эта ходячая проблема, едва Иваизуми поехал с утра на свой последний экзамен, закрыла двери оставленными на тумбе ключами и вернулся в опустевшую квартиру Сугавары, чтобы забрать свои вещи и, любовно проводя кончиками пальцев по их совместным фотографиям, попрощаться с этим местом. *** Естественно, Дайчи рвал и метал. Вздулась венка на лбу и стиснутые до желвак зубы чуть ли не скрипели; Суга стоял, сложив руки на груди и опершись плечом о дверной косяк, ему до жути надоело выслушивать все это «я же говорил», не таким Дайчи был раньше. Суга понимает, что в нем взыграла давно накопленная ярость вкупе с вечным раздражением, испытываемым к Ойкаве, но, господи, — Не мог бы ты заткнуться? Дайчи грузно опустился на диван, плечи его опустились. Асахи почесывал отросшую бороду, но все никак не мог выдавить из себя и слова. Кофе на вынос в картонных стаканчиках остывал, так никем и не тронутый. — Он поступил, как урод, и я этого не отрицаю, — спустя минуты две тяжелого молчания начал Суга, — но у него могли быть и свои мотивы. — Какие мотивы?! Что, черт побери, может заставить человека бросить свою пару, которая еще и носит его ребенка?! — Дайчи, — Асахи опустил ладонь на взъерошенную макушку друга, — возьми себя в руки. Суга взглянул на часы и пошел на кухню, чтобы принять выписанные врачом лекарства. Горчило на языке больше послевкусием ситуации, чем составом таблеток. — Я ребенка не брошу. Выкарабкаюсь, — говорит он, возвращаясь в небольшую гостиную. Асахи кивнул, мол, «это правильно, а Дайчи как-то побелел, но ничего не ответил. Суге немного душно, он попросил Дайчи приоткрыть окно и присел, приложив влажное полотенце ко лбу. — Вы что, не рады? Вы будете дядями! — наигранно засмеялся Суга и прикрыл рукой лицо. — Я не знаю, честно. Не знаю. Как я буду справляться? Но я не могу избавиться от… И не в Ойкаве дело, Дайчи. — Мы тебе поможем, Суга. Уверен, Юу будет в восторге! — у таких, как они, своих детей не будет никогда. — И я позвоню маме. Она наверняка что-нибудь да придумает. У нас вроде бы остались детские вещи. — Надеюсь, она многому меня научит, если воспитала такого сына, как ты. У Суги что-то отлегло от сердца. До этого — он и не замечал — оно, будто в тисках, билось через силу. Как он мог думать вообще о чем-то настолько печальном, когда у него вот такие вот друзья. И когда у него под сердцем ребенок, которого он будет любить больше жизни. Дайчи вздохнул — последний, завершающий аккорд его отчаяния, и уже вполне бодро предложил: — Ну что, пойдем лапшички навернем? *** Загородный дом семьи Азумане больше похож на небольшой особняк в традиционном стиле. Сюда Асахи приглашал их на праздничные дни, они устраивали барбекю и веселились под строгим надзором Азумане-сан. К детям она питала слабость, а вот вступивших во взрослую жизнь сыновей и их друзей гоняла в три шеи. Волевой характер Асахи — проявляющийся в редкие, но нужные моменты, — передался ему именно от матери, и Суга относился к ней, как к родному человеку, точнее, он думал о том, что если бы у него были родители, он любил бы их точно так же. — Бабушка! — кричит Иоши, едва перед ней распахиваются тяжелые ворота, и бежит навстречу Азумане-сан с букетом полевых цветов, которые они с Сугой нашли у обочины, пока шли в деревню от автобусной остановки. — Это тебе! Азумане-сан зарделась, принимая перевязанные розовой резинкой бледные космеи, и тут же возмутилась, что прибыли-то они совсем не как положено! — Автобус задержали, Азумане-сан, — немного извиняющимся тоном говорит Суга, — так бы мы ни за что не опоздали к чайному времени. Асахи, одетый в темно-серую юкату, найден Иоши в саду перебирающим деревяшки для розжига. За ним, сидя в строгой позе на дзабутоне, с большим довольством наблюдал Ноя. — Привет всем, — машет рукой Суга, обращая на себя внимание, — а вот и мы! — Вот и мы! — вторит Иоши и сразу направляется к Ное, чтобы дать ему пять. — Иоши-сан, вы сегодня превосходно выглядите, — Ноя кладет руку на сердце и обольстительно улыбается под задорный смех своей боевой подруги, — как насчет чтобы пойти напугать Дайчиучи, пока он нас не заметил? Иоши беззвучно хлопает в ладони и лукаво улыбается. Ноя на цыпочках крадется по террасе в сторону небольшого сарайчика, где, судя по звукам, Дайчи возился с установкой мангала. Едва Иоши исчезла из виду, Суга подсаживается к Асахи и, чуть склонив голову, спрашивает: — Как ты? Прежде чем ответить Асахи мнется, по его нахмуренному лбу и поджатым губам Суга понимает, что все не так хорошо, как могло бы быть. — В порядке. Мама восприняла это… нормально. Они затаились, услышав шорох варадзи. Мать Асахи прошла мимо них с небольшой кастрюлькой в руках, и Суга осмелился продолжить только когда она повернула за угол. Шепотом: — И все? — Немного покричала, конечно, но в основном ее задело то, что я так долго скрывал, а не то, что я гей. В любом случае, теперь Ноя может спокойно приходить в мой дом в качестве моего избранника, а не просто друга-из-старшей-школы. Суга обернулся туда, где еще минуту назад была Азумане-сан, неторопливо шедшая по своим делам. В отличие от всех своих сыновей, Азумане-сан невысокого роста, а глаза ее намного темнее, кожа — светлее, она совсем не похожа на своего супруга-иностранца, и Суге всегда казалось, что нравов она более строгих. И если бы она не приняла Асахи таким, какой он есть, то Суга разделил бы с ним всю его печаль, потому что наверняка нет ничего больнее, когда от тебя отказывается самый близкий человек. И, прислушавшись к тоненькому голоску Иоши, Суга думает: что вообще должен сотворить человек, чтобы родная мать отказалась от него? И что он — совсем еще крохотный, маленький человечек — такого сотворил при рождении? В тон мыслям что-то грохочет в помутневшем небе. Взгляд Суги провожает сорвавшуюся с деревьев стаю птиц туда, где тяжелые тучи припали к высоким кронам и недовольно рокочут, обещая ненастный вечер. Не то чтобы дождем можно было испортить намечающийся в семейном кругу ужин, но на душе стало лишь еще тяжелее. Когда Суга впервые пересек порог этого дома, шел поздний августовский ливень. С обоих сторон его поддерживали Асахи и Дайчи, а Иоши неторопливо пинала его под ребра. Слезы Суги — в тот поздний августовский вечер — смешивались с пресными теплыми каплями, он не понимал тогда, почему плачет. Ведь он уже дал себе обещание быть сильным, но паника — та самая, которой пугают в книжках для беременных, — возникла внезапно, заткнула глотку сухим комком, не дающим сглотнуть, и Суга, мигом позабыв, что умеет трезво мыслить, разрыдался. Мысли, что он ничего не умеет, что у него ничего не получится и неоткуда ждать помощи, появились на пустом месте. Ведь тогда рядом был Дайчи, готовый всегда подставить плечо, был Асахи, обещавший, что с детскими вещами и всякими советами по воспитанию проблем не будет. И монитор ноутбука с открытым браузером намекал, что, если что, поможет Суге найти ответ. И сейчас Суга бескрайне благодарен друзьям за то, что они оказали ему скорую помощь, на ближайшем же такси отвезя его к Азумане-сан. Он стоял в тот вечер на пороге перед ней, промокший до нитки, рыдающий навзрыд и обнимающий живот так, будто тот — последняя его драгоценность, а она приоткрыла в изумлении рот и выронила фарфоровую чашечку из пальцев, глядя на него, как на что-то диковинное. Асахи бормотал: «помоги, помоги, мам», Дайчи все время извинялся. И в суете Суга даже не заметил, как оказался в просторной кухне, на кресле, принесенном отцом Асахи из гостиной, и с ложкой в руке. И не помнил — вот ни капли — как умудрился съесть половину праздничного пирога, рассчитанного на целую семью. Ведь на следующий день, как оказалось, семья Азумане праздновала день рождения старшего сына. И на следующий день Суге было неловко настолько, что он в каждую секунду готов был лицом слиться с красно-белыми стенами, едва к нему кто-то проявлял интерес. За обедом, когда один из племянников Асахи подошел к Суге и, дернув его за рукав, спросил: «Это будет наша сестричка?» неловкость, казалось бы, достигла своего пика. Но, поразив всех присутствующих, Азумане-сан поднялась на ноги, негромко кашлянула — так, что все моментально притихли, — и командирским голосом сказала: — Добро пожаловать в семью Азумане, Сугавара-кун. Я надеюсь, хотя бы третий мой внук окажется внучкой. *** — Иоши, палочками нельзя двигать тарелку! Для этого есть руки, — качает головой Азумане-сан, Суга давится рисом, услышав настолько неприкрытое неодобрение в свою сторону. — Но ведь так удобнее, ба, — Иоши приподнимает свои тонкие бровки и, подняв указательный палец вверх, говорит: — но ты, как и мама, ничего не понимаешь. — Почему ты не хочешь есть вилкой? — спрашивает Ноя. Сам он уже расправился со своей едой, поэтому тасует колоду карт, сидя на полу у стены. — Потому что я уже большая! Мама сказала, когда я научусь хорошо есть палочками, то она купит мне только мои. Суга тут же поясняет, в основном для Азумане-сан: — Воспитатели сказали мне, что у нее хорошо получаются упражнение на мелкую моторику, да, Иоши? Она кивает, хоть и не понимает, о чем говорить мама, но повторяет вновь: — Палочки будут только мои! И сам Суга с нетерпением ждет того дня, когда они подберут ей красивые палочки в небольшой лавочке, что в паре кварталах от дома. Потому что его дочь достойна есть самыми лучшими палочками. А пока ее маленькие пальчики сжимают самые обыкновенные, бамбуковые, немного не подходящие по длине для ребенка, но то, с каким усердием Иоши старается подхватывать еду, умиляет Сугу еще больше. Азумане-сан заинтересованно щурится, но больше ничего не говорит. Асахи заходит в столовую, почесывая затылок, и немного растерянно бормочет: — Почему-то не получается открыть кладовку. — Все-то у тебя как-то не так, — спокойно говорит Азумане-сан, не отрывая ладони от горячей чашки с чаем. Асахи крупно вздрагивает и пятится, но его мать улыбается, отчего ее лицо выглядит даже моложе, несмотря на проявившиеся морщины, говорит: — Садись, я сейчас сама все сделаю. В ее воспоминаниях Асахи такой же неловкий. Он был ей ростом по пояс, шепелявил и постоянно путался в слогах «са» и «чи», его записки, которые он оставлял на столе, когда убегал в поля поиграть с мячом, она хранит до сих пор. Сейчас он вымахал, в школе был чуть ли не самым высоким, и ей приходилось не раз подшивать ему форму, когда он вновь прибавлял в росте. Даже домашняя юката слишком сильно открывает щиколотки, качает головой Азумане-сан. Купили ее Асахи на первом году университета, и с тех пор дети обычно не вырастают еще выше. Куда уж больше-то? Юу манит Асахи рукой, тот присаживается рядом и они что-то увлеченно рассматривают на игральной карте. Иоши, поблагодарив за еду, быстро уползает к своим великовозрастным друзьям, устраивается на коленях Асахи и восторженно шепчет «ух ты», когда его палец — один, почти как вся ее ладонь, — указывает на что-то. — Мама, смотри, тут такая красивая птичка! — говорит она уже громче, и Суга с большой охотой покидает насиженное место. Он не ел столько, наверное, с последнего новогоднего корпоратива. Весь вечер они раскладывают пока, и Иоши так и норовит повертеть разложенные по краям стола блестящие камушки из набора го. Суга не знает, радоваться или печалиться, когда его маленькая азартная дочь обыгрывает раз за разом Юу и Асахи. Сам же за игру не берется, увлекается сборником рассказов. И «Человек-кресло» заставляет его тихонько хихикать. Мысль о том, что Ойкаву можно было бы назвать тем еще «креслом», забавляет настолько, что скоро Суга хохочет, едва не роняя книгу из рук. Ойкава любил, когда Суга сидел между его ногами, спиной упирался в грудь, любил носом водить по шее и втягивать сладкий запах чего-то невообразимого, такого, что непременно хочется попробовать на вкус. Любил не озвучивать такие мысли — боясь, что Суга над ним лишь посмеется, а еще. Все то давнее, что Суга пытается много лет забыть, просто может оказаться чьими-то писательскими бреднями. И что он — лишь тщательно подобранная жертва издевательской ухмылки автора, а его кресло — на самом деле лишь кресло. И не было никакого Ойкавы. Глухой смех прерывает всхлип, и Асахи тут же оборачивается. Суга лишь бросает: — Чтоб ему пусто было, — поднимается, оставив раскрытую книгу обложкой вверх, и идет в ванную. Там он приведет себя в порядок. От слез не останется ни следа. В конце-то концов, сколько можно думать о всяких идиотах, не способных даже извиниться. *** — В этом году попроще будет, Иоши исполнится пять осенью, а весной ее уже можно будет отдать на подготовительные курсы. — Не рановато ли? — старший брат Асахи оглядывается, наблюдая за сыновьями, пытающимися спрятаться от Иоши в шкафу. Он своих детей на подготовительные отвел, когда им было по шесть. — Она у меня сообразительная, справится. Да и с другими детьми у нее, вроде как, проблем в общении нет. — Да-а, был бы ты моим супругом. Шутливый тон не спасает его от подзатыльника. Асахи возвышается над братом, сложив руки на груди: — Тебя, вообще-то, мама искала. Кое-кто обещал ей забор подлатать. — Мог бы и сам это сделать, со вчерашнего утра тут торчишь. Под ворчащие звуки поднимающегося на ноги брата Асахи закатывает глаза. — Это не я тут обещаниями разбрасываюсь, а потом убегаю от них. Суга посмеивается и тоже встает. Им с Асахи еще предстоит встретить Хинату с Кагеямой. Они уже пару раз были здесь, но Азумане-сан убедительно настояла на том, что надо бы встретить гостей прямо у остановки. А то они вновь будут соревноваться друг с другом, снесут соседский курятник, повернув не туда, или спорить по дороге будут чуть ли не крича. И задолго до того, как Суга увидел своих неугомонных кохаев, он их услышал. — Если не сможешь прыгнуть под углом сейчас, то зачем просить тренера включить эту быструю в тренировки? — Я-то могу, это твой пас кривой какой-то! — Может руки у тебя кривые, придурок? — Заткнись! — Сам заткнись, тебя никто на весь лес орать не просил! — Вообще-то это ты тут орешь громче меня! Асахи лукаво смотрит на Сугу, лучики солнца играют у его глаз, он складывает ладони рупором и низко рычит во все легкие: — Ка-ге-я-я-я-ма! За коротким вскриком Кагеямы раздается оглушительный смех Хинаты; отсмеявшись, и как раз показавшись из-за деревянной пристройки отсутствующих — слава богам! — соседей, он машет рукой и зовет их: — Асахи-семпа-а-ай! Суга картинно прикрывает уши руками и отворачивается. У него есть всего пара секунд прежде чем безудержным вихрем его сметет в объятиях Хинаты и прежде чем Кагеяма, по обыкновению неулыбчивый, пожмет ему руку. — Автобус сломался там, — Кагеяма машет куда-то за спину. — Поэтому нас пересадили на мега-быстрый и супер-крутой, так что мы приехали раньше и решили не ждать, пока вы нас встретите. — Что мы, маленькие что ли, чтобы нас семпаи за ручку водили. Хината внезапно поникает, замедляя шаг. Сугавара оборачивается — так гармонично Хината выглядел в летней зелени, он словно делал ее — укрытую грозовыми тенями — ярче. Его волосы отливали темной медью без света, непослушно лезли в глаза; растрепанные Кагеямой и их маленькими межличностными соревнованиями, а Суга вспомнил — заточенной стрелой пронеслись перед ним картины прошлого. Как Ойкаву вело под его руками, как Суга цеплял его челку монотонными заколками к макушке, потому что непослушнее волос Ойкавы Суга никогда не встречал; оттого Ойкаве и приходилось постоянно фиксировать их лаком. А Иоши, едва челка добиралась до глаз, просила ее подстричь или — прямо как отец — собирала ее в хвостик. — Ойкава-сан… — шепчет Хината так, будто его сердце растерзано в клочья, но Суга, зная его как королеву драмы, уверен, что услышит что-то до безобразия наивное. Слово берет Кагеяма, его плечо дернулось — об Ойкаве говорить Кагеяма не любит: — Мы играли против Ойкавы-сана. — Простите, Суга-семпай! Мы проиграли. Асахи смеется в кулак, обменивается с Сугой веселым взглядом и явно еле сдерживается от того, чтобы не задушить парочку идиотов в своих объятиях. — Ничего страшного, Кагеяма, Хината. Не стоит переносить личные обиды в большой спорт, — «в конце концов, мои обиды». — Мы с Иоши смотрим все его матчи, и трансляцию вашей игры тоже видели. Кстати, она была так счастлива увидеть тебя, Хината! Хината явно воспрянул духом, раз засиял как лампочка. Кагеяма удовлетворенно хмыкает и начинает шагать по направлению дома Азумане-сан, тогда как Хината, расчувствовавшись, снова виснет на Суге с восторженными выкриками. Дайчи выходит им навстречу, на его шее сидит Иоши и на голове у нее венок из полевых цветов.