Босиком через топи

Большие города — это океаны, всепоглощающие океаны и им сложно противиться. Ойкава не противится давно; он растворился в людском потоке и потерял самого себя, кажется. Он смотрит в отражение — стеклянные блоки, из которых собран большой, стремящийся в будущее, мегаполис, превращают его в урода. Или он сам себя в него превращает? Ойкава прикусывает губу, лицо кривится — но в отражении ничего не меняется. Токио его осушает, по крупицам, по клеточкам — скоро Ойкава иссохнет, и для того, чтобы восполнить самого себя, он собирается вернуться к истокам. Он не был дома уже несколько лет. Токио от Сендая отделяют лишь три сотни километров. Но это небольшое расстояние Ойкава не был готов преодолеть до сегодняшнего дня. Среди провалов ночного неба между небоскребами, вокруг неоновых вывесок и мигающих оконных проемов Ойкава смотрел на нее. Даже не реклама — короткий видеоролик о заканчивающемся международном конкурсе академической музыки в Сендае. А в непрочитанных — от сестры — сообщение, что она выходит замуж. И она счастлива. Наконец она нашла в жизни то, чего желала. Ей хотелось создать свою семью, ей хотелось чтобы Такеру был обласкан и отцовской любовью, чтобы она чувствовала себя не только матерью, но и любимой женщиной. Ойкаве становится гадко. Город вокруг вот-вот сомкнет челюсти на его глотке, сожрет его, не оставив и косточки. У него перерыв. Закончились матчи лиги наций всего неделю назад. Ойкава вернулся из США даже раньше — они не прошли в финальный раунд. До чемпионата мира больше месяца. Продолжились матчи между клубами Премьер-лиги, и Ойкава впервые осознал, что устал от волейбола. Его не вернули в норму ни вопли коротышки из Карасуно, ни хмурый взгляд Кагеямы, когда он жал Ойкаве руку после поражения. Все оказалось слишком надуманным — Ойкава хорош для Японии, он сделал, о чем мечтал — вошел в сборную. Но на этом все. Он связан по рукам и ногам — мужская сборная на мировой сцене просто не та, что была раньше. И то, чего хотел Ойкава еще в школе, не сбудется. Ему хотелось сиять, посвящать победы любимым, радоваться каждому мгновению, но он — стоя посреди просыпающегося ночного города — осознал, какой все стало рутиной. Он срывается — весь тот режим, которого он, как по накатанной, придерживался много лет, летит к чертям. Ойкава звонит менеджеру и говорит, что хочет уехать на пару недель. Тот возмущается сначала ради приличия. Потом смотрит расписание — клуб вполне обойдется и без Ойкавы, который в последнее время не радует отсутствием хоть какого-то энтузиазма, — соглашается. Просит не задерживаться и приехать хотя бы за неделю до чемпионата мира. В хорошей форме приехать, Ойкава! И приведи себя уже в порядок. Ойкава уже забил билет до Сендая на шинкансене, поэтому, проснувшись, сразу закидывает первые попавшиеся шмотки в спортивную сумку, вещи первой необходимости, не берет лишнего — он не останется надолго, но надеется, что настолько, чтобы почувствовать себя лучше. Всего за два часа поезд доставит его домой. *** В школьные годы было легче. Тогда не приходилось сдерживаться, если уж разгневался или обозлился. И когда хотелось прыгать, кричать громче всех, поддерживать команду всеми способами, — он делал это со всей душой. Смотря на Иоши, Суга удивляется, как он может оставаться таким спокойным и тихим? Откуда он берет столько самообладания? Он думал, что повзрослел давным-давно, но, как оказалось, нет. Ему прямо сейчас хочется вопить во всю глотку, чтобы перекричать плач соседского ребенка, скакать по квартире вместе с дочерью, кружить ее на руках и пританцовывать под музыку — ох, как давно он не включал музыкальный центр! Иоши сопит, ее сон крепкий и приятный; она улыбается краешком губ и сминает одеяло. Ресницы — медно-рыжие ресницы, светлеющие к кончикам, — мелко подрагивают. Будто Иоши вот-вот засмеется и хлопнет, как обычно, ладошками. Она привыкла по выходным днем спать на диване в гостиной, а не в своей комнате, а Суга привык наблюдать за ней краем глаза, занимаясь своими делами. Обычно по субботам в послеобеденное время он протирает пыль, читает, готовит документы. А когда Иоши просыпается, то они делают что-нибудь вместе. И раз в сегодня Иваизуми повезет Иоши в аквапарк, то можно поучить слова на эту тему. Суга как раз взял пару распечаток на работе. С каким же восторгом Иоши хватается за все новое! У Суги никогда не было такого рвения познавать окружающий мир. А вот Иоши, проснувшаяся только-только, уже заинтересована. Первым делом она оглядывается на Сугу, спрашивая разрешения, а вторым — просматривает прописи с разноцветными картинками. Иваизуми зайдет за Иоши через час, Суга идти вместе с ними отказался. Внезапно — даже для самого себя, ему просто захотелось побыть одному, включить музыку погромче и переставить, наконец, в гостиной мебель. Он уже какой раз запинается о тумбочку на входе? Как он вообще умудрился впихнуть ее туда? Это Иоши протиснется куда угодно — и с помощью этой тумбочки она строит из диванных подушек волшебный замок, больше похожий на криво поставленную палатку. Так что, пока ее не будет, Суга отодвинет диван к окну, поставит рядом и тумбу, и торшер, книжный шкаф можно развернуть, а полку и вовсе убрать. В конце концов на ней лежат только кассеты со старыми матчами, которым давно пора в кладовку. Пока он бездумно набрасывал будущий вид гостиной на обратной стороне ненужного уже какого-то там договора, Иоши исписала половину первого листа. Она всегда сначала пробовала сама, прибегала к помощи лишь изредка, и это в ней от Ойкавы. В ней столько тех черт от него, которые поначалу невооруженным глазом и не заметишь, что Суга перестал понимать, верно ли то, чему его учили в университете или же нет. Иоши ведь никогда и Ойкаву-то не видела, а с самых ранних лет и не могла копировать его поведение с коротких интервью по телевизору. — Аквапарк! Правильно же? Суга пододвигается и смотрит на неровный ряд еле втиснутых в клеточки символов катаканы и утвердительно кивает. — Только вот тут вот, — показывает он, — видно, что ты не в том порядке писала. Это важно! Иоши бурчит: — Ну и что, понятно ведь! И в чертах ее лица видится Ойкава. Тот Ойкава, которому отказали в утреннем поцелуе, тот, поджавший губы и надувший по-ребячьи щеки. Суга не чувствует к нему ненависти, но все же что-то испытывает. Что-то, что не дает ему забыть всех тех мгновений, принесших слишком много счастья и боли одновременно. Они были вместе так недолго, но так — будто были вместе всегда. Это обманывает, подкидывает ложные образы, и Суга устал от этого; как будто в глотке сухо, а он никак не может выйти к реке, вода тает миражом, едва ты видишь ее блеск. — Мам? Ма-ам, ты чего? Суга прикладывает холодную ладонь ко лбу: — Что-то мне нехорошо, извини. Сейчас я проглочу волшебную таблетку и вернусь к тебе. Хранить таблетки Суга после того случая стал иначе. Завел аптечку с несколькими отделами, рассортировал все для удобства, перестал покупать хоть что-то отдаленно похожее на противозачаточные — хотя за все эти пять лет они и пригодились-то ему лишь пару раз. Хотя он не был бы против, если бы Иоши стала старшей сестрой. И пусть у нее уже был период, когда она требовала братика или сестричку, но Суга обошелся объяснениями, что без папы этого никак не получится. Правда, поэтому начались вопросы, почему же папа в таком случае не приедет. Но и их удалось замять. Суга судорожно боится, что Иоши узнает правду до того момента, когда будет понимать, что люди расстаются и мама с папой не могут быть всегда вместе. Иваизуми приходит, когда Суга застегивает на спине Иоши рюкзак с вещами. — Я точно все положил? — спрашивает он. — Точно-точно. Иоши для уверенности притопнула и уставила руки в бока. И пока она обувается, Иваизуми отводит Сугу в сторонку. — Обратный поезд приедет в шесть, встретишь нас у станции? — Конечно, Иваизуми-сан, не хочу доставлять лишние хлопоты. Извини, что не могу поехать с вами, нужно избавиться от этой тумбочки, — Суга кидает взгляд на нее и легонько пинает ее пяткой. — Я позвоню как сядем, удачи тебе с местью, — Иваизуми улыбается так простецки и по-доброму, что волнение начинает отступать, а до этого Суга и вовсе его не замечал. *** Солнце клонится к горизонту. Оно тоже устало светить здесь, так что Ойкава на чуточку займет его место. В нем энергии хватит весь город осветить, он улыбку сдержать не может — все кажется до жути знакомым, настолько, что он сходу, даже не налегая на память, скажет, что и в каком магазинчике можно купить. Вещей при Ойкаве немного, он надеется, что мать еще не все выбросила. Еще он немного рад, что не уведомил о приезде, потому что тогда бы она точно наготовила столько, что за неделю не съесть, даже если постараться. Была у нее привычка закармливать своих мальчиков до отвалу. Вон там, на углу, продают вкусные молочные булочки, и несмотря на то, что магазин далеко и от школы, и от дома, Ойкава частенько в него заглядывал. А у этого цветочного магазина он всегда встречал толстого черного кота, который отказывался от всего, что не консервы. Бабушка с повязанным на голове платком вечно шугала его метлой, когда утром подметала крыльцо. А этот затылок Ойкава узнает из тысячи. Совсем не изменился. Та же стрижка, тот же шрам за левым ухом, тот же низкий смех и куртка даже кажется та самая — хотя, может, просто цвет похож. — Ива-чан! — радостно зовет Ойкава, пусть они и созваниваются редко теперь, пусть у них произошел разлад, который не заштопать даже шелковыми нитками, но Иваизуми не может не обрадоваться ему, они не виделись так давно — кажется, что годы прошли, по правде, целых пять. Ойкава быстрым шагом подлетает к Иваизуми и обнимает его до тех пор, пока кто-то не пищит откуда-то снизу: — Только я могу так называть Ива-чана! Ойкава отшатывается и видит перед собой Сугу, с расширившимися от ужаса зрачками и дрожащим приоткрытым ртом, а после склоняет голову. Девочка роняет данго на землю и ее лицо озаряется искренней радостью. Она говорит: — Папа! И тянет руки вверх, подпрыгивая от нетерпения. Ойкава инстинктивно подхватывает ее, она смеется ему на ухо и лепечет, как же долго она ждала его, как хотела, чтобы он передал ей привет, как скучала — и всегда знала, что он придет. Иваизуми закрывается ладонями и отворачивается. Лицо Ойкавы жутко забавное, но в самой ситуации нет ничего, что заставило бы улыбнуться. Ойкава приехал — то ни слуху, ни духу от него, то он стоит у киосков рядом с вокзалом и держит на руках свою дочь. Переводя ошалевший взгляд то на него, то на Сугу. А на Сугу смотреть вообще больно. По нему видно — он хочет выхватить Иоши и убежать, запереться в своей маленькой квартирке и стереть всем память. — Папа? — тянет Иоши, будто почувствовав, что что-то не так. Она чуть отклоняется, и Ойкава едва успевает ее подхватить, — ты чего? — Он просто так рад, что у него не хватает слов, — вмешивается Суга, он пытается вернуть самообладание, но получается с трудом. — Что значит «не хватает слов»? — Иоши оборачивается к нему и Суга подставляет свои руки, чтобы забрать ее. — Понимаешь, Иоши, это когда ты так счастлив или зол, что не знаешь, что сказать, — шепчет Суга и медленно оседает на землю. — Суга-чан? — Суга! — Мама?.. Мама, что такое? Вокруг собираются люди, есть даже те, кто узнал Ойкаву, но только одна пищащая девчонка попросила автограф, даже не обращая внимания, что руки у Ойкавы, вообще-то, заняты дочерью, а его возлюбленный только что упал в обморок прямо посреди улицы. Иваизуми склоняется над Сугой, проверяет пульс, касается лба и говорит куда-то в сторону: — Вызовите скорую. Та самая бабулька, шугавшая кота, оказывается прямо между ними все с той же метлой, помогает Иваизуми поднять Сугу, подхватывая того с другого бока, и дает указание нести его в лавку. — Бедняжка, ну разве можно так себя изводить, — негодует она, стреляя неодобрительными взглядами в сторону Ойкавы, который будто все еще не понимает, что происходит. — Что ж не следишь за суженым своим, ресничками хлопаешь? Поставь ребенка на ноги, авось не убежит. Вон там автоматы, возьми холодненькой водички. Ойкава слушается ее незамедлительно, Иоши цепляется за его брюки и жалостливо смотрит, она старается не разрыдаться, но нос уже покраснел и лицо пошло алеющими пятнами. — Иошиччи, пойдем со мной, с мамой все будет хорошо, мы купим ей водички и ей полегчает, — растерянно говорит Ойкава себе под нос, но Иоши слышит его и хватает за большой палец, не собираясь больше отпускать папу — хотя бы пока мама не вернется. *** Для начала Иваизуми бьет Ойкаву в челюсть. Хорошо поставленным ударом, не жалея силы. После хватает за грудки и молча смотрит. Рот наполняется кровью, и сплюнуть бы — да некуда, они стоят в коридоре больницы и Иваизуми воспользовался моментом, пока они одни. — Ты сраный мудак, Ойкава, — говорит Иваизуми. — Ты портишь людям жизнь и когда рядом, и когда далеко. Хоть что-нибудь ты можешь хорошее сделать? Что тебе не сиделось в своем Токио, а? Что мешало набрать хоть кого-нибудь? — Все… получилось… кх, спонтанно, — отвечает Ойкава и кровь начинает течь по подбородку. Он утирает ее кулаком, а после отталкивает Иваизуми от себя локтем. Схаркивает Ойкава в бумажное полотенце, найденное в боковом кармане сумки, а после садится на пол, упрямо игнорируя лавку. — А вам-то что мешало сказать? — Тогда ты бы точно явился, начал качать права и говорить, как ты всех любишь, как сожалеешь и даже поревел бы для виду. Я тебя знаю, Ойкава. Ты не усидел бы на месте. — Все было бы лучше, чем так. Да. Именно так в мечтах Ойкавы и проходила встреча старых друзей детства. Они бьют друг друга морды и плюются кровью. Обвиняют друг друга, ненавидят. По крайней мере Иваизуми, до сих пор сжимающий кулаки, явно не прочь ударить еще раз. — Я же не знал, Ива-чан! — голос Ойкавы соскакивает вверх, и получается откровенное нытье, таких жалобных нот Иваизуми не слышал очень давно. — Я не зна-ал, — всхлипывает Ойкава, обнимая колени и утыкаясь в них лицом. Заглушенный плач Иваизуми никак не трогает. Его трогали медленные шаги еле передвигающегося Суги с гигантским животом наперевес, трогали первые шажочки Иоши, ее первое «Ива-чан», но не этот вой ребенка, по странной случайности запертого в теле взрослого успешного человека. — Заткнись уже, Ойкава, — шумно выдыхает Иваизуми и в этот момент из палаты выходит доктор, а за его халатом прячется Иоши. Иваизуми искренне надеется, что она ничего не слышала. — С Сугаварой-саном все будет в порядке. Переутомление, стресс, воспитание ребенка — все это не легко на нем сказывается. Вы, — обращается доктор к Ойкаве и удивляется, увидев зареванное лицо — совсем точь-в-точь как у девочки полчаса назад, — вы — отец? Ойкава кивает и поднимается на ноги. — Спасибо вам, сенсей, спасибо, — кланяется он. Иоши склоняет голову, ожидая от Иваизуми пояснений, но он только пожимает плечами — пусть теперь Ойкава разбирается сам. Для этого Иваизуми устраняет доктора, продолжив разговор, а Ойкава подходит к Иоши и говорит: — Прости, милая, что опоздал. Я постараюсь все исправить. Она еще совсем ничего не понимает. А может и понимает все, просто не может выразить словами. Иоши толкает Ойкаву на лавку, садится рядом и устраивается у него под боком поудобнее, потому что куда им без Суги? Пусть тот поспит еще чуть-чуть, а потом, как проснется, Иваизуми проводит их до дома. Ойкаве вряд ли будут рады, так что пока он лишь приобнимает новоприобретенную дочь, надеясь урвать себе хоть немного человеческого тепла.