Босиком через топи

— Ты такой придурок, Ойкава-сан. После ужина, который с натяжкой можно было назвать семейным — напряжение между ними и очевидный дискомфорт Суги, — они уложили невероятно счастливую Иоши спать в комнате, а сами уселись на отстойный пушистый ковер перед диваном, вытянув ноги, и смотрели в разные стороны. Суга не избавился от привычки кутаться в безразмерные вещи и надевать цветастые шерстяные носки даже если дома тепло. Ойкава по-прежнему успокаивает себя, перебирая высокий поблекший ворс, хотя не делал этого уже очень давно. Ойкава молчит. Эта ночь совершенно не похожа на ту, что они впервые провели вместе. Суга не знает, почему он не отправил Ойкаву восвояси. Решает заговорить первым, но не добивается ответа. — Тогда послушай меня, если тебе нечего сказать. Я с самого начала знал, какой ты. С первого взгляда это неочевидно; первый взгляд всегда замутнен впечатлением, а ты производил впечатление самоуверенного красавчика. Однажды, когда мы играли против вас, я осознал: ты — садист. Манипулятор. За милым личиком ты прячешь свою суть, умело управляя людьми, придавая им уверенности, ты обставлял все так, будто ты — сердце команды, и с каждым твоим биением остальные становились все ужаснее. Именно поэтому ты был прекрасным связующим, ты выводил сильных на уровень выше. Сам я завидовал немного. Потому что не умел так же, как и ты. Я мог приободрить, направить в нужном направлении, но тебе этого не надо было — ты просто приумножал силу союзников и уничтожал противников. И даже зная, какой ты на самом деле, я стал с тобой встречаться. Разделил с тобой кров и постель. Ты пугал меня до глубины души. И тогда я думал: что я могу тебе дать? Я не стою с тобой на одном уровне. У меня самая обычная внешность, в волейболе я — среднячок. Да и вокруг тебя всегда вертелись девчонки, даже когда мы встречались и ты показывал им, что на данный момент в твоем сердце есть место лишь для меня, они все вились и вились. Я ждал дня, когда ты поймешь, что омега — не тот, кто тебя достоин. И чем дальше все это продолжалось, тем больше разрастался страх в моей груди. И все же, зная, что этот день придет — продолжал к тебе тянуться. Я видел твое лицо разным — и уязвимым, и расслабленным, но рядом со мной ты никогда не был таким же, каким был, когда играл в волейбол. Видимо, поэтому, волейбол все же победил, да? Суга поджимает пальцы на ногах и вдруг подтягивает коленки к груди. — Я знал, что университет и все это для тебя не имеет значения до тех пор, пока тебя не пригласят в первый дивизион, я ведь знал о твоих планах уехать за границу, но почему-то ты остался. И даже после расставания ты не уехал. Почему? Я так и не нашел ответа, ведь ты любил меня, несомненно любил, просто чуть меньше, чем волейбол. Поэтому, когда встал выбор между странными отношениями с омегой и его ребенком, и мечтой, ты выбрал не меня. Я не был удивлен. Просто… неужели ты смог так легко все отпустить? Даже после школы ты по понедельникам уходил, чтобы потренировать ребят, и я тебя возненавидел: а чем наш ребенок был бы хуже? Ты мог не бросать меня, я никогда не остановил бы тебя, если бы вдруг ты решил уехать — в Токио, Бразилию, Аргентину, да хоть на северный полюс! Я покорно ждал бы твоего возвращения, а тебе было бы, к кому возвращаться! Да, будь оно все проклято, я последовал бы за тобой! И ты же знал это, так какого черта, Ойкава? Суга всхлипывает, поджимая губы. Ойкава поворачивается, только чтобы увидеть блестящий след на его щеке и даже в темноте распознать стыдливый румянец на кончике уха. — И потом я понял! Когда я впервые увидел ее личико — красное, опухшее, — понял. Да ты просто жалкий трус. Ты сбежал, поджав хвост, от меня. Но потом ты снова струсил и остался здесь, побоявшись уехать. Но сейчас, — хрипло, — я снова тебя не понимаю, что тебе от меня надо. — Она знает, что я ее отец, — впервые подает голос Ойкава. — Как я, встретив ее однажды, смог бы ее бросить? — Так же, как и меня. Молча собрав вещи и оставив какую-нибудь гаденькую записку, — Суга подрывается с места, пошатываясь, опирается рукой о спинку дивана и разворачивается, уткнувшись в книжную полку заплаканным лицом. Из книжки «Основы волейбола для начинающих» достает конверт и швыряет его Ойкаве в лицо. — Поэтому прошу тебя, в последний раз прошу. Уходи. Иоши умная девочка, скоро она подрастет и я все ей объясню. Ойкава цепенеет, сжимая в руках тот самый конверт; плечи Суги дрожат, он, навалившись на полку, старается не потерять равновесия. — Я не скажу про тебя ни единого плохого слова. Даже если она будет винить меня в том, что выросла без отца — пусть! Мне плевать. Я просто не хочу больше видеть тебя никогда. Ясно. Теперь ему все ясно. Вероятно, у него нет шанса. Ойкава на ватных ногах встает и бредет в коридор. Машинально отцепляет стикер из пачки, что всегда лежит на входной тумбе, берет маркер, оставляет послание — единственное, что он может сделать, и уходит. Суга оседает на пол после того, как щелкает замок двери, обхватывает себя руками и взахлеб рыдает. Ойкава, наконец-то, исчез из его жизни. Все окончилось так, как Суга и хотел. Но как же ему тошно! …Но правда в том, что Ойкава не привык сдаваться. *** Иваизуми ленно потягивается. Покусывая соломинку в зубах, он лежит на сочной траве у детской площадки, смотрит в небо. По небу плывут кучкующиеся кучевые облака, так что вечером наверняка будет ливень. Но денек на удивление хороший — в Мияги сентябрь, — не слишком холодный для начала осени, не слишком жаркий для конца лета, прямо в самый раз, чтобы прогуляться. Многие этим и занялись — на площадке была целая куча ребятни, война за куличики шла полным ходом. Сам Иваизуми для местной детворы стал чем-то вроде сильного и справедливого судьи, они, едва завидев, сразу неслись к нему, чтобы он рассудил их спор. Иоши в этой ситуации стала чувствовать себя как самая настоящая принцесса, потому что только ей позволялось командовать Ива-чаном, как хочется. Иваизуми вечно посмеивается на претензии Суги по этому поводу, он не собирается баловать Иоши сверх меры, даже Суга понимает, что для нее Иваизуми — связующее звено с отцом. Она не видит в нем Ойкаву, конечно, но знает, что они раньше были лучшими друзьями, так что ставит его, скорее всего, на позицию дяди. У самого Суги нет кровных родственников, но есть люди, которых он считает семьей. Поэтому он рад, что Иваизуми не бросил его тогда, а наоборот, стал помогать — поначалу, наверное, почувствовав ответственность за Ойкаву, а после они сдружились, и с рождением Иоши Иваизуми просто не смог остаться равнодушным. И за эти три месяца, что Иваизуми переехал в этот район, он каждую вторую субботу приглашает Сугу с Иоши на ужин. Рико влюбилась в Сугу с первого взгляда, и теперь, будучи в положении, она спрашивает его совета в любой мелочи. Иваизуми все это нравится. Когда он еще был старшеклассником, будущее он видел по-другому — он становится врачом и одновременно тренером, и следует за Ойкавой по всему миру, чтобы лицезреть его победы. Но сейчас и без Ойкавы, оказывается, можно жить. На нем жизнь не кончается, иногда, конечно, больно вспоминать детство и юность, которые они разделили на двоих, но… Иваизуми все равно благодарен Ойкаве. Время вспять не повернуть. — Какой ты сегодня задумчивый, Иваизуми-сан, — лежащий рядом Суга уплетает пирожки за обе щеки. — Да думаю вот. Отправлять или нет. — Ты про фотографии? Я же согласился, ничего страшного, — смеется Суга и, черт, за этот смех Иваизуми готов порвать кого угодно. — Да, но я сам не очень-то хочу. Он строчит мне каждый божий день и умоляет меня «Ива-чан», «ну пожалуйста, Ива-чан», «как ты можешь предать нашу дружбу, Ива-чан», — передразнивает он умело Ойкаву. — Дурак. — Отправляй. Он дурак, я не спорю. Но он тоже потерял многое за эти пять с половиной лет. Представь, — поднимается он на локтях, — ты узнал, что у тебя есть взрослый сын. Иваизуми приподнимается тоже и смотрит на него в недоумении: — Да когда бы я успел сделать взрослого? — и хмыкает. — И все равно, дразнить Ойкаву — занятие уморительное. Раньше они не говорили об Ойкаве. А после его неожиданного визита стали — полегчало обоим. Телефон пиликает. — Это он. Даже смотреть не хочу. Но вечером все же отправляет Ойкаве фотографии Иоши. Какие-то прислал Суга, какие-то сделал сам — он, все же, наблюдал за ее жизнью с самых первых дней. — В следующем месяце кубок мира по волейболу. Первого октября начинается, — говорит Иваизуми Суге при следующей встрече. — Ты же знаешь, что Ойкаву в том году пригласили в сборную, верно? А в этом — Хинату и Кагеяму. — Боишься, что мои милые кохаи могут дров наломать? — Не помешало бы с ними поговорить, это да. Я и сам при встрече с ним не сдержался. Синяк не сошел даже когда Ойкава наконец-то сел в поезд обратно. Они играли против него раньше, а в этот раз им придется играть вместе. Как союзникам. Боюсь, кто-то налажает. Если уже не. — Они уже встречались на тренировках наверняка. Поэтому, если до сих пор ничего не случилось, вряд ли стоит беспокоиться. Но летом, м-м-м, за пару недель до того, как Ойкава приехал, у них был матч накануне. Премьер-лига, все дела. Похоже, в этом году Панасоник Пантерс опять станут чемпионами, надо же. Я тысячу раз говорил Кагеяме с Хинатой, чтобы они не накладывали личные обиды на игру. Они — настоящие монстры волейбола, и наверняка в любом случае выкладываются на все сто, но все равно каждый раз, когда их команда сталкивалась в предварительных этапах с командой Ойкавы, они извинялись за то, что проиграли, либо с триумфом дарили свою победу мне. Это так… странно. Иваизуми смотрит, как Иоши прыгает через скакалку, лужа под ее ногами размеренно брызжет во все стороны. Спортивной девчонка растет, понятно, в кого. — Но тебе же все равно приятно, да? Когда они его уделывают. — Еще бы! В жизни так не радовался, ха, если не считать выхода на национальные, — говорит Суга, поправляя капюшон дождевика. — Ничего, скоро плей-офф, Кагеяма покажет, кто настоящий король площадки, — и демонически хохочет. — Эй, Ойкава, вообще-то, его семпай, — в шутку бросает Иваизуми. — И что, я тоже! Самый лучший семпай из тех, что были у Кагеямы! В ответ Иваизуми только трет нос. Действительно. Уж наверняка Суга не набрасывался на Кагеяму с кулаками. — Ива-чан! — зовет вдруг Иоши. — Помоги мне повисеть на турнике! — Ох уж эти Ойкавы, вечно не могут на месте усидеть, — умиляется Суга. — Как же ты прав. *** Жена Иваизуми, Рико-чан, нравится Суге по всем параметрам. Невысокая, миловидная, с виду — тихая, но упаси боже сказать что-то не так, и она уже достает сковороду. Впрочем, утихает она так же быстро, как и вспыхивает, ее темперамент Суге очень кое-кого напоминает. Этим вечером, первого октября, они собрались в просторной квартире Иваизуми, чтобы посмотреть на первые матчи Чемпионата мира. Рико-чан и Суга хлопочут на кухне, Иваизуми с Иоши раскрашивает его томики манги — на большее, говорит Рико, они не способны, только место захламляют. Звонил Дайчи, проболтал с Иоши на громкой связи добрых полчаса, Иваизуми эти полчаса громко смеялся, представляя Дайчи в роли дайчиучи и случайно сломал два карандаша. — Сколько же прозвищ ты раздала людям, Иоши, — восхищается он, старательно закрашивая голубым кота, потому что так было указано Иоши. — Твой папа тоже постоянно обзывался. — Правда? — О, он был тем еще мус… дураком. Я звал его Дуракава, а он меня — Ива-чан, прямо как ты. — Здорово! А еще? Расскажи про папу что-нибудь еще, Ива-чан, — заискивающе просит Иоши, прикусив кончик карандаша зубами. — Ну, он неплохо учился в школе. Ты же тоже скоро пойдешь в школу? — В этом году пойду в подготовительный класс! Мама меня хвалит. Я быстро учусь. Хочу скорее вырасти и играть в волейбол, как мама с папой. Будешь меня учить, Ива-чан? — Буду, — одобрительно кивает он и делает телевизор чуть громче. — Смотри, начинается. —…Мы снова ведем трансляцию из Фукуоки. Первый матч США с Аргентиной закончился со счетом 2:3, во втором Польша обыграла Тунис со счетом 3:0. Приближается время третьего матча. Японская сборная сыграет с Италией через двадцать минут, а пока наши репортеры берут интервью у команд. — Мама! Иди сюда, — зовет Сугу Иоши, стаскивая с кресла подушку. Суга, обходя барную стойку, разделяющую помещение на кухню и столовую, направляется к ним и замечает, что Иоши уже устроилась между ног Иваизуми и теперь восседает на подушке, уперев ладони в коленки, точь-в-точь как Нишиноя. Иваизуми пинает журнальный столик, цыкает, когда падают карандаши. Теперь просмотру телевизора ничего не мешает. — Кагеяма-сеншу, если не считать юношеской сборной, это ваш первый матч. Расскажите, что вы чувствуете? — Лучшим связующим буду я, — бросает Кагеяма и сразу же уходит, оставив интервьюера в растерянности. Суга жмурится. Вот дубина! — Я! Спросите меня! Я ведь тоже в сборной! — в объектив телекамеры влезает лохматая макушка Хинаты, фокус съезжает чуть вниз. — Хината-сеншу, для вас это тоже первый матч! — Сегодня мы впервые это сделаем! Кагеяма сделает «вжу-ух», а я — «пау», потом — «бац»! Мы всем покажем! — вопит Хината, Суга стыдливо прикрывает лицо ладонью. — Хина-чан! — хлопает в ладоши Иоши. — Это Хина-чан, мам! Он будет играть с папой? И пока на фоне интервьюер выпытывает у Хинаты хоть какие-то объяснения, Суга говорит: — Да, сегодня они будут играть вместе. Хотя, судя по тому, что в стартовом составе также и Кагеяма, Ойкава, наверное, будет в запасе. — Или Хината, потому что, смотри-ка, Кагеяма заявлен как диагональный, — кривится Иваизуми. — Да, точно, глянь, — на экране спешно списком игроков закрывают интервью, наверное, пока они не найдут кого-то более адекватного. — Хината в запасе. — Но он точно говорил про свою быструю. Скорее всего, его выпустят в критический момент, если что-то пойдет не так. Тактика двух связующих хороша для агрессивной, атакующей стратегии, — Суга вспоминает Карасуно. — Мы частенько применяли ее, Кагеяма хорош на всех позициях, жаль, мне не удалось как следует попасовать ему. — Ох, — с облегчением выдыхает вновь появившаяся на экране журналистка. — Ойкава-сан! — будто он ее спаситель. — Осталось совсем немного до выхода на площадку. Можете рассказать… — Эту игру я посвящаю двум людям! Моему возлюбленному, Сугаваре Коши, и нашей дочери — Иоши! — с гордостью декламирует Ойкава и высовывает кончик языка. — Вы гляньте, какая она милашка! — и прямо в камеру тычет телефон с фотографией, которую ему прислал самолично Иваизуми. — Я его убью! — ревет он. — Мусор, Дерьмокава, я его из-под земли достану! — Хаджиме! — на его затылок со шлепком ложится хрупкая, но тяжелая рука. — Следи за словами. — Но Рико! — возмущается Иваизуми, оборачиваясь. Та стоит, обхватив одной рукой живот, и смотрит на него уничижительно. — Прости. Иоши-чан, забудь все, что я сказал про твоего папу. Но Иоши будто и не слышала ни их перепалку, ни закашлявшегося от шока Сугу. Она широко раскрытыми глазами пялилась в экран даже когда Ойкаву перестали показывать. *** — Вот это подача! Японская сборная даже в этом сете не сбавляет оборотов! Похоже, для Италии этот сет — последний! И снова, сразу при наборе тринадцатого очка, на площадку вместо самого высокого игрока сборной, Ямаучи, выходит Хината. Вероятно, поэтому итальянская сборная перестает так резво набирать очки! Меняется темп игры. Вы только посмотрите, как увеличивается разрыв в очках после того, как Ойкава «уступает» позицию связующего Кагеяме, у них становится все больше возможностей для атаки! — Невероятно, — шепчет Суга. — Так вот, что они задумали. Хината носится по площадке, успевая буквально везде. Подбор, блок, атака. И именно поэтому он выходит только во второй половине сета — для того, чтобы, если игра затянется, отдохнуть, пока Ямаучи уверенно сдерживает натиск Италии своими точными блоками. И как только Италия начинает чувствовать, что у них есть шанс, на площадку ступает Хината. — Вот черт, я думал, что из-за травмы Ушиваки Сакуса один не справится, — бормочет под нос Иваизуми. — Но как я мог забыть про этого мелкого… Снова подает Ойкава. С этого ракурса, наблюдая со стороны, Суга видит, как он сосредоточен. Даже с преимуществом в виде трех очков, даже с пониманием, что они почти победили. Суга знает, как непредсказуем волейбол, и как японская сборная зачастую выкладывалась в первых сетах, а потом теряла мощь разом, когда противники подстраивались под ее ритм. Но также Суга знает, что то, что сказал Ойкава — правда. Это победа. Для него и для Иоши. — Невероятно мощная подача Ойкавы сбивает построение Италии, но Колачи сохраняет мяч и доводит его до Джанелли — какой красивый пас, однако Хината читает связующего и накрывает диагонального! Какой блок, восхитительно! Но следом итальянцы выгрызают очко блок-аутом, мельком показывают реакцию Кагеямы — как обычно поколачивающего Хинату. Суге действительно стыдно за них. — Но сейчас подача Османи! Напоминаю, что он многократно получал награды за лучшие подачи!.. Словно чувствуя, что еще чуть-чуть — и конец, Италия проводит самую яростную атаку за всю игру, разыгрывая шанс-болл после удачного приема Кагеямой подачи Османи, счет — 20:19, и если Италия не возьмет сет — для них эта игра окончена. — Соберитесь! — кричит Ойкава, и его слышно даже через экран. Мяч задевает пальцы блока и летит за край площадки, Ойкава, чуть споткнувшись, несется за ним, не желая уступать даже одно очко, туда — к трибунам, запрыгивает на ограждение, задевает мяч рукой — слабо, до сетки не перекинуть, его страхует подоспевший Хината, Ойкава падает на скамью, но его уже не показывают — Сакуса вколачивает в пол кривой пас Хинаты и сборная берет тайм-аут, несмотря на то, что Ойкава поднялся. — Колено! Я точно видел, он упал на колено, — подрывается Иваизуми. Рико поглаживает его по голове. — Ему нельзя было! Он что, совсем! Мусор! — Ива-чан, что значит мусор? — уже давно переместившаяся с его коленей, спрашивает Иоши, но Суга тихонько сжимает ее плечо: — Не думай об этом, солнышко. Потом. Смотри пока. Ойкаву уводят с площадки, а Суга только думает о том, зачем этот идиот так рисковал — но уже знает ответ. Ведь они сами, сколько травм они получили? Сколько раз бросались за мячом, даже если он почти ничего не менял? Даже если игра была обречена — они рвались за ним, сломя голову. Слезы против воли застыли на глазах. Вот почему Ойкава покинул его. Ради того, чтобы раз за разом выполнить простое правило игры в волейбол: мяч не должен коснуться пола, иначе ты — проиграл. На смену Ойкавы выходит замененной Хинатой Ямаучи и больше они не отдают ни одного очка. Игра заканчивается 3:0 в пользу японской сборной.