***
— Ойнон, ты как так умудрился с такой раной пробегать весь день? Твоя кровь тянется следом по всем кварталам. — Дела.. — Прохрипел тот. — Не жалеешь себя, а ведь предупреждали, что вечером на улицах неспокойно. — В этом городе никогда не бывает спокойно, тебе ли не лучше знать? — С полуулыбкой, которую еле смог выдавить, проговорил бакалавр. Бинты, наспех обмотанные неаккуратно у ребер, пропитались полностью кровью и неприятно прилипали к коже. Живой ведь всё-таки змей, не железный, как судачат люди. Хорошо хоть на видном месте нашёлся. Около рельс близ заводов грохнулся. Выглядел доктор совсем худо: лицо с заострившимися от голода чертами и залегшими под глазами тенями было бледнее самого воплощения Суок. Но от этого такие чернильные длинные ресницы, густые брови, смолянистые волосы и глубокие угольные глаза, где не различишь в полумраке Машины радужку от зрачка, резко контрастировали с кожей и будоражили. Вот почему змеем прозвали. Было за что. Тот же лишь задумчиво сверлил точку в полу, клюя носом, и лишь изредка шипел, пока Гаруспик зашивал аккуратно порез. Через некоторое время Потрошитель закончил свою работу и поднял взгляд на Данковского. — Ну, как новенький. Доктор же его даже не услышал и спал, сидя на жёсткой табуретке. Даже во сне мускулы на лице не разгладились, находясь в напряжении с нахмуренными густыми бровями. Легко и нежно дотрагиваясь и чуть тряся, Артемий произнёс: — Ойнон, оставайся у меня. Уже за полночь, боюсь, так и свалишься от усталости посреди рельс, пока будешь идти. Тот лишь неопределенно хмыкнул не разлипая век. Бурах осторожно запрокинув себе на плечо худую руку, донес и без того уставшего Даниила до кровати, устраивая его поудобнее у стенки. Кровать была одна, но в тесноте, да не в обиде, как говорится. Он уже смаковал смущенное лицо столичного франта, который будет со всем возмущением клясть его на своей латыни. «Влюбился, словно мальчик» — подумал про себя Артемий. С этой мыслью он и заснул, притягивая к себе размякшее тело Даниила.***
Утро встретило доктора с теплом. Открыв глаза и долго всматриваясь в то, что сейчас представало перед ним, светило медицинских наук думал, что это скорее его предсмертный сон, чем явь. Расслабленное и такое домашнее лицо вечно хмурого Гаруспика было перед самым носом. Они переплелись руками и были слишком близко для так называемых «противников». Но от чего-то было приятно и так спокойно, что не хотелось портить эту картину. Во сне у младшего Бураха размывались черты такого грубого лица. Хотелось осторожно провести рукой от линии скул до уголка губ и бакалавр не смог себе в этом отказать. Задержав руку на лице и чувствуя тепло кожи, он чуть улыбнулся, удивляясь реальности происходящего. Его размышления резко прервались разбуженным Артемием, что внезапно открыл глаза и сонно уставился в ответ на Данковского. — Ойнон, — произнёс с улыбкой Артемий. Тот от неожиданности подскочил, заехав локтем по лицу Бураха и сам ударившись о стену затылком. Рана также отозвалась острой болью, отчего доктор согнулся пополам и зашипел. — Если бы знал, что ты так будить меня будешь, скинул бы тебя на пол без зазрения совести. — Какого черта я тут делаю, Ворах! — Не дергайся, швы разойдутся. Гаруспик явно наслаждался происходящим. Так и хотелось заехать ещё разок по этой самодовольной роже. — Во сне ты казался гораздо милее. — Из-за этого ты тянулся меня поцеловать? Мм? От возмущения бледное до этого лицо, стало беспросветно пунцовое. И что-то не произнесённое витало в воздухе напряжением.Из такого яркого воспоминания его выдернула реальность.