And we wouldn’t be judged for who we loved but whether we loved at all. The unseen (2005)
И нас будут судить не по тому, кого мы любили, но по тому, любили ли вообще. «Незримое»
Неделя вторая. Страдательная. Понедельник Смешно. Столько мозгоправу денег отдал, чтобы перестать в каждом симпатичном мужике ту троицу видеть, а прилетело оттуда, откуда и не ждал вовсе. И такая тоска вчера накатила, что и не рад был, что домой вернулся. Сергей Львович, блядь. Серёга. Серёженька… И как прикажешь мне, мил человек, жить теперь? Собрать всю троицу для полноты ощущений? Представленное привычное зрелище почему-то не возбуждало. Воспоминания о той южной ночи — незаменимая скорая утренняя помощь и персональный фетиш для качественной вечерней дрочки — сбоили со вчерашнего дня. С чего бы? Может, зря мозгоправа, к которому меня тогда Светка пристроила, к хуям послал? Подавленная травма, блядь. Да у него в кабинете и чего не было возникнет. А вот со Светкой зря тогда поделился. Ну сделал внутрисемейный каминг-аут, не выдержав перспективы очередного сердешного знакомства. Но нафига лишнего-то наговорил? Выложил, чтобы и сомнений не было, что выбор мой не модное инфекционное заболевание. Сдал всё: с кем, где, когда, да за какую ногу. А эта психичка педагогическая вообразила себе невесть что и давай пугать замещениями да фрустрациями скрытыми. Сколько не объяснял ей, что той ночью всё добровольно случилось (не маленький же был, помню), так и не угомонилась, пока, как ребёнка, к доктору за ручку не отвела. А на хера мне доктор? Мне и без того доктора на работе есть мозг кому вынести. Много раз представлял, как встречу тех ребят, столько себе сценариев разных насочинял за эти годы. Жарких да влажных. И вот сейчас, вроде руку протяни и хватай Серёгу тёпленьким. Так нет, смолчал, сука. Почему? Хрен разберёшь. Непорядок. Не привык я к неопределённостям и всяким разным душевным непоняткам. Мне такого дерьма в законодательстве нашем хватает. Полдня вчера себя разбирал, каталогизировал да под рюмку крепкого на полки ставил. А увидев к ночи полученный результат, матернулся и набрал номер того самого доктора. Теперь сидим вместе. Разбираемся. — Алексей, у всех реакция разная, кто-то замыкается, кто-то сам становится абьюзером. А кто, как вы, облагораживает случившееся, а иначе не может примириться с происшедшим. Да ещё и винит себя в том, что случилось: не был бы малолеткой — не бросили бы, испугавшись, без сил одного, словно… — …словно гондон использованный или куклу бездушную резиновую? Вы это хотели сказать? — Вряд ли такими словами. — Да бросьте вы, оставьте красивости для чувствительных барышень. Не было ничего такого. Потрахались, обкончались сладко и разошлись по домам, довольные друг дружкой. Не бабы, чтобы после секса полночи лизаться и трепаться. Пожрать да поспать. Ну, покурить максимум. Что ненормального-то? — Нет ничего ненормального. То, что по-настоящему нравится да душа просит, всё нормально. Только за бравадой видится мне, что душа ваша за удовольствиями плотскими и запретными в тот момент иного искала. И до сих пор ищет. И боится признаться, отлично усвоив в ту ночь, что у взрослых правильно и неправильно. Только вы теперь сами взрослый: помогите ей. Не отворачивайтесь от себя. Нет никаких правил. Не существует. Но, может, что-то вас тогда задело? Что вы ещё почувствовали, кроме удовольствия от «потрахались-обкончались»? Чем бы вам самому хотелось, чтоб тот день завершился? Память противилась делиться подробностями, вытесняя минуты, как неприятно было идти домой, перевозбуждённым мозгом рисуя себе кошмарные картины непонятно чего, заставляя позабыть физическую боль в растраханной заднице. И от этого непонятного было ещё страшней пробираться между невоздержанной южной растительностью, видавшей истории уж точно погаже моей. — Да мне пофиг, как бы он закончился. Как закончился, так нужно было. Поделом мне. — Поделом? Это за что же в шестнадцать лет вы заслужили быть использованным взрослыми мужчинами, а потом брошенным в ночи без присмотра. А там с вами многое могло бы ещё случиться. И никто из них не позаботился о том, что после таких «внедрений» вы в медицинской помощи могли нуждаться. — Не знаю… Какая разница за что? Может, за то, что родителей подвёл, фриком уродившись, может, за то, что по жизни одиночка никому не нужный. Может, за то, что счастья не заслуживаю. — С этим нам в первую очередь придётся поработать. — Не над чем здесь работать. И без того вкалываю, как подорванный. Будто бесконечный черновик пишу. А завтра закончу и сразу жить начну… Только что-то это долгожданное завтра не наступит никак. Да и нужно ли? Зато никаких посторонних мыслей. На неделю вот отвлёкся, и какой результат? Сижу у вас кабинете и соплю жую, переживаю. Зачем мне такое счастье? Слово-то какое дурацкое… счастье. О чём, непонятно. Не всем «рождаться для счастья, как птицам для полёта», док. Счастье для слабаков. Не нуждаюсь я в нём.***
Первая мысль всегда верная — нахер докторов, сам разберусь. Если он считает, что нужно лечиться, бум лечиться. А лечатся сейчас все в одном месте — в инете. Неплохо так насёрфил — люблю алгоритмы, схемки разные, планы. Так... решение вылечиться присутствует — полдела сделано. Хочу ли измениться? Да с полпинка, чего бы мне не поменяться? Стадию кризиса прошёл успешно — воспоминаниями и смятенными чувствами и со Светкой, и с доктором поделился, не поморщился. Поверить, что сексуальный абьюз со мной случился? С этим сложнее. Хрен с вами — верю, раз другой веры во мне нет. Ранило ли меня это? Вряд ли. Но раз вылезает временами, уж равнодушным не оставило. Точно. Молчание нарушил. Неоднократно. Уже неплохо. Что там следующее? Понять, что не моя вина… Да чья, блядь? Сам пошёл с ними. Или они со мной. «Разместить стыд туда, где должен быть — в абьюзере или насильнике». Даже не знаю, с чем у меня больше нехватка — со стыдом или насильниками. «Установить контакт с внутренним ребенком»… и эти про то же… И где тебя искать, парень? Без «пол-литра» никак. Мысль о горячительном напомнила, что пожрать да выпить и вправду не помешало бы. Нарубал хлебушка белого, маслицем намазал, кружочки редиски да розовой сольцы гималайской сверху и под стаканчик ледяного сансер блан от Паскаля Жоливе принялся за поиски собственной уязвимости. На пятом бокале почувствовал к себе такое охуительное сострадание… но гнев, сцуко, на абьюзеров моих не желал приходить вовсе. Вторая бутылка полностью заменила собой стакан и бесполезные поиски, а Серёженька в моей голове решительно навис надо мной словно над той железякой в домашнем спортзале. Вот так… возьми меня, милый, в ручищи свои цепкие, да нагни пониже. «Наобщавшись» со Львовичем, уснул, успешно пропустив и доверие к себе, и стадию горевания. А проснувшись, сразу перешёл к Злости. Блядь, пока я тут переживания переживаю, эта зараза, Сергей Львович с вновь обретённой женушкой трахается на своём сексодроме («плавали», знаем, по-другому ту кроватку назвать язык не повернётся). Значит, как в ресторане на парнишку повестись да анальной девственности в кустах лишать, он первый (второй, а может, третий, извините, подробностей в трусах не удержал), а как по пьяни признаваться, так меня, чтобы окружающим не марко было, в девушки записал, сука… Нахуй горевание, нахуй уважение к своей боли. Нет у меня никакой боли, а если и была, то вся сплыла давно. А вот Светке на этого фрукта глаза открою, пусть знает, на какую двуличную скотину время своё драгоценное тратит. Сестрёнка не заставила себя долго ждать и к вечеру позвонила сама. — Прости, Лёш, так закрутилась, даже не поблагодарила за то, что выручил. — Ага, закрутилась, но наорать на меня успела. — Ладно тебе. Ты же меня знаешь. Знаю. Терпеть не может, когда пью. Всё боится, что по папенькиным стопам пошагаю. Самой впору к доктору обратиться — не во мне же дело, если папаша наш частенько пьяным за руль садился. Мама наша поваром в столовке гэбешной работала, а отец, как нам говорил, слесарем. Там они и познакомились. С детства с сестрой не любили, когда мамины смены на выходные попадали. В тот чёртов день, когда он мать с работы встречать попёрся и они в аварию попали, отец тоже пьяный был… не стало у нас с сестрой ни мамы, ни папы. С тех пор ненавижу воскресенья. Всегда ненавидел. А ещё журнальчик мой дрочибельный исчез, не иначе как папаня его тогда обнаружил (я это жаркое чтиво, между прочим, на подарок Светкиного несостоявшегося женишка выменял — крутой ножичек швейцарский отдал. Соврал, что для сестры, а одноклассник мой не дурак был, чтобы лишние вопросы задавать, типа, нахрена Светке сборище горячих парней-геев?). — Сергей Львович тебе хотел деньги передать, могу заехать сегодня. — Себе оставь, пригодятся. — Нет, я так не могу. — Как знаешь. Скажи лучше, не охренела ли ты, мать, у него за всех подряд работать? — Ты не понимаешь, о чём говоришь… У Сергея Львовича дела совсем плохи. Уже и так все разбежались. Только мы с Игорем и остались. А теперь и Игорь не выдержал. Видно, место хорошее предложили, долго думать не стал. Я его не осуждаю, но сама их не брошу. Вон девочки о тебе всё время вспоминают. А ты бы бросил? Зря она про девок сказала. Запал мой сразу делся куда-то. — Он же вроде богатый у тебя? Недвижимость крутая, контора солидная, я справки наводил, когда ты меня на работу «устраивала». — Богатый… Как к нему эта змеюка присосалась, так всё неладно стало. Змеюка… Не иначе как про финдиршу речь. Ладно, сначала выясню, где собака зарыта, а уж потом сестре глаза на Сергея Львовича открою.