…responsibilities are the anvil on which a man is forged.
Terry Pratchett. Dodger.
…мужчину выковывают на наковальне, имя которой — обязательства. Терри Пратчетт. «Финт» (перевод С. Лихачёвой)
Счёт дней закончился. Пока дневал-ночевал на работе, пробегающие недели грозили обернуться месяцами. Реализуя собственные предложения, ощущал себя Богом, наново творящим империю Серёги. Восстанавливая поблёкшие тинктуры, щедро добавлял пурпура и золота в потускневшую было геральдику, пытаясь отколупнуть со щита залётную хищную птицу, замещая собой. Ясен пень, благородным львом. Настороженная физиономия субординарной геральдической фигуры, постоянно пускавшей в ход острый клюв и коготки, свидетельствовала о правильности пути. Одно огорчало — не только я занят: Серёгу почти не видел, совещания не в счёт. Разве что пару раз появлялся и оттаскивал за шкирман от монитора — отобедать. После первой совместной трапезы с завидной регулярностью из ниоткуда возникала бодрящая жидкость, а после второй тайный Санта, разобравшись в деталях, элитный алкоголь заменил шоколадом, материализующимся затейливой Годайвой в незапертом ящике моего стола. Вот и пойми: то ли спаивает, то ли ухаживает, то ли ценные кадры вдохновляет — в местных регламентах про подобную стимуляцию ни слова. Фигня. Вместо скорой перспективы диабета лучше бы я о марках авто трепался. Да чего там, сразу о яхтах, а вдруг? Про ответные меры речь не шла. Беспечно отмахивался от самого себя: что можно подарить тому, у кого и так всего через край? До той поры, пока день влюблённых не замаячил кровавыми сердечками в глазах. Тогда и вспомнилось другое сердце. Оловянное. Инет — спасение заблудшим на работе душам. Нашёл парней из Ижевска, подвязавшихся на всю страну наборчики делать. Всё по-взрослому: форма, металл, ковшик-плавильня — хошь на газовую, хошь на электрическую конфорку ставь. Заказал экспресс-почтой несколько штук, чтобы с племянниками потренироваться — на промо видео всегда всё просто, а на деле кто ж его знает. Только с сердечком не задалось — у родины калаша в ассортименте лишь брелоки-пистолетики — не в сердечную память, но для ключиков сгодятся. Благо, в масштабе, а не в натуральную величину. Как и думал, не сразу, но с пятого раза справились, уделав Светке весь подоконник. Жаль, надпись не сделать. Зафигавать бы сейчас от души, как есть. «Хочу любить». А то не ровён час так на мозговом штурме и ляпну: «Хочу любить вас, Сергей Львович, прямо здесь, на рабочем столе, в окружении приспешников верных да неуёмной финансистки.» И забьём мы с ним, сердечным, совместно на весь налоговый комплаенс, на всю налоговую выгоду к херам. Чтобы не мозгом, кожей познать лишь одну ценность — собственную. Да так, чтобы по-настоящему: до онемения в разъёбанных яйцах. До смятых сосков, стёртых клиторов, саднящих вагин и разорванных задниц. До смятения в сердце, до темноты в глазах, до крика, до треска в рёбрах. Так, чтобы после — не поморщась — не ступить и не сесть вечность. Любить... не за что-то, а вопреки. А иначе зачем тратить жизнь на безвкусное желе, именуемое глупцами «любовью»? Как сказала бы Светка, «когда других туфель не видел, то и это туфли». Спасибо, но лучше я как-нибудь босячком.***
— Алексей, есть что добавить? — Ммм… да нет… вроде… Правильно всё, — в который раз перемещаю внутренний взор от его паха вверх. И снова, по факту требования, безнадёжно сосредотачиваюсь где-то в районе губ. Туточки я, у ноги. Чего изволите, Мон Женераль? — Что-то ты сегодня рассеянный, задумал что? Рассеянный? Это вряд ли. За прошедший час, не забывая параллельно отбиваться от энергичной Оленьки, язык мой давно сломил надменную оборону зубов, выпустивших дружное белофлажье, как только в грёзах я запрыгнул Львовичу на колени и, легкомысленно забив на гравитацию и ресурсы мебели, обхватил поясницу ногами в неразрывный замок. А вцепившись руками в Серёгины плечи, в такт поцелуям елозил лихим ковбоем на окрепшем в миг возвышении. А после успел добровольно стечь на пол и, освободив от штанов и трусов объект фантазийной страсти, до блеска вылизал то, что сейчас занимало сознание поболе бездарных совокуплений кипрского офшора и голландского оператора. Так что не «задумал» я, Серёженька, а воплощаю уже вовсю. Истово, прямо как в детстве, заполучая новую игрушку — здесь и сейчас. Без промедления и оглядки на разумные доводы, не ведясь на уговоры взрослых подождать вожделенное до дня рождения или новогодней ёлки. Жадно дорваться и, не успев отблагодарить, пытливо распотрошить, безуспешно силясь понять, как там внутри всё устроено, с малолетства откуда-то зная, что чудес не бывает. А вы тут, голубчик, с несущественными вопросиками встреваете. Я, знаете ли, с ментального испугу и подавиться могу размером. — Как-то сомнительно это. Вот консультанты, тобой же, кстати, рекомендованные, советовали иначе. И консультанты, и балбес-психиатр Светкин, и инет всемогущий, как ни крути, без индивидуального комплексного подхода — глупость одна. Нельзя всё и всех под одну гребёнку чесать. К примеру, согласно инструкциям умным мне тебя, Серёженька, ненавидеть нужно, да гнев выплёскивать, а не взамен того третий раз за сегодня член сосать, да в мечтах нежных в жопу трахаться до потери совместного пульса.***
Раньше не выносил, когда чёртов День святого Валентина выпадал на будни. Старый офис, наводнённый оплывшими крысами предпенсионного возраста в одночасье молодел и, подобравшись, как по волшебству стройнел, поголовно ожидая чуда даже от самого плохонького, давно списанного с амурных балансов мужичонки. Ждали если не алых парусов, так хотя бы кусок розового поздравительного картона. Но замены зардевшегося тряпья не доставало и юным. Расстроенные тётки забывали благодарить судьбу за то, что та по жизни уберегла их от покосившейся грот-мачты — навеки прикипевшего к телевизору сварливого лысоватого сомнительного трофея (некогда красавца-однокурсника, вырванного по молодости некоторыми незрелыми охотницами из лап недотёпы Амура). И к вечеру необилеченными Психеями недовольно косились на более удачливых баб с цветами в метро. Праздничное утро напомнило о себе сообщением, содержащим задолбавшую хитовую песенку. Поддавшись порыву, тут же добавил в плей-лист, наплодив кучу дублей, чтобы почаще натыкаться при случайном звучании. Непривычно раскачивая утренний недоспавший мозг размышлениями, с какова хрена незатейливая мелодия подействовала на меня похлеще бинауральных ритмов. От кого прилетело, гадать и не нужно было: на днях сам впёрся к Львовичу в кабинет и смело поинтересовался, не занят ли четверговым вечерочком. — Есть предложения? Если о работе речь, уволь, ты меня на совещаниях затрахал. Это кто, блядь, кого?! Даже не начинай: материализовавшимся мыслям одна дорога — к проктологу. — Нет. Можем вспомнить недавнее «прошлое» — я ужин приготовлю. Посидим. Ага, а если повезёт, ещё и пообнимаемся, потискаемся. Полежим. «Поебёмся», — чуть было не вырвалось вслух закономерное продолжение затянувшейся последовательности. Пиздец ненавистным фракталам. Неопределенность жизненного предела, меняя эфемерную порядком подзаебавшую бесконечность на скромное число четырнадцать, позабыв про правило Лопиталя, изо всех сил стремилась закончиться долгожданным трахом. — Ладно, — согласился Серёга. Некоторое слышимое придирчивым сердцем колебание списал на девчонок, зная, что Светка в этот четверг выходная. — Дочки с Верой побудут, — счёл нужным прояснить он. — Всё равно собирался поработать подольше и в городе заночевать. Ужин так ужин. Напитки за мной. Какие пожелания? Покрепче? — Нет, люблю ловить кайф трезвым, — ляпнул, и тут же исправился: — От вкусной еды. — Вино? Какое? Что в меню? — Омар и ассорти из устриц. Устроит? — Вполне. Давно не придерживаюсь правила «белое — к рыбе, красное — к мясу». — Тогда... что сам захочешь. Особо не старайся: я из тех «ценителей», что сладкое вино предпочитают хорошему.***
Ко дню «Х» окончательно свихнулся: убрал квартиру, заказал продукты в проверенном интернет-магазине, подготовил одёжку, в которой Львовича встречать буду — не в дерьмовых же трениках и в потной майке, как в первый раз, когда он в мою светёлку незапланированно ворвался. «Красота нищеты» — задницей чувствовал, что понравятся Львовичу непотребства всякие — к джинсовой рванине кроссы стёбные, «distressed sneakers», на свет вытащил. Искусственно состаренные, испачканные, скотчем подклеенные, за охуеть сколько евро. А что? Вещи с историей сейчас ох как в тренде. Недаром мужичьё в шоубизе на потасканных баб поголовно западает. И не только в койку залечь, под венец тащат, ироды. Спрос, как на жареные пирожки с повидлом в Светкино детство — с виду невзрачные плоские коричневые плюхи размером с ладошку, а вкусные... Сколько раз сестра пыталась воспроизвести, не то. Не выходит, говорит. Меню продумал, чтобы особо не мучиться при «клиенте». Даже с лобстером возиться не пришлось: хоть замороженного омара за омара не считаю, будучи таким же лицемером, как вегетарианцы и шубохейтеры, преспокойненько разгуливающие в кожаных ботинках, доверил готовку приглашённой поварихе (у самого никогда рука не поднималась живое существо в кипяток засунуть). Дама непростая, с регалиями, в Европах обучалась. Поваренной книгой клялась, что сперва лобстеров из холодильника в морозилку сунет, а уж потом уснувших особей в свой ведьмовской котёл с бутилированной морской водой отправит. Разделает, приготовит соус с томалли, разложит порционно, а остальное — сам доделаю перед подачей. Но омарами местечкового олигарха не удивить, вдобавок к блюду заранее маслице сливочное перетёр с ферментированным чёрным чесноком — вкус есть, а запаха никакого. Вернее, запаха нет чесночного, а так вполне себе запах — хороший, как от сухофруктов. И не просто вкус, а нотки моденского бальзамика вперемешку с черносливом — не солёный, не сладкий, не горький, не кислый. Загадка природы. Пятый вкус. «Умами».***
Ближе к вечеру решил уточнить, к какому часу «подавать». Видать, к тому времени мозг усох полностью, раз телефоном воспользоваться не захотел. Сунул в карман подарочек (а вдруг он свой предъявит?) и попёрся ретивой лошадкой по опустевшим офисным пространствам. Аккурат к эшафоту. Секретарши его не наблюдалось, лишь знакомые голоса доносились из-за приоткрытой двери. — Серёж, жалко парня. Ершистый, но умный. Дело говорит. — Жалко? С чего это тебе его жалко? Влюбилась, что ли? — И карьеру ему сломал, и репутацию… — Уймись. Не к лицу тебе жалость. Оставлять его без присмотра с такими познаниями о наших делах неразумно. Убили двух зайцев. А может, и трёх. И конфиденциальность при нас, и смышлёный малый на коротком поводке самим пригодится, и если хорошо постараешься — будет на кого повесить кипрскую проблему. — Я постараюсь, в каком это смысле?! Ты не видишь, как он на тебя смотрит? — Успокойся, я не в том лагере. — Мальчонка-то в курсе? — А меня должно это заботить? — Темнишь. Помню, какой ты в прошлый раз от него заявился. Если бы не позвонила тебе, как договорились, заночевал бы с ним. Проехали. Сегодня к тебе или ко мне? — К тебе. Разберусь с Лёшкой и сразу же приеду. «…Умный. Дело говорит… жалко…» Скажи́шь ты… Do you believe that women have souls? (Считаете, у женщин есть душа?). Не ко времени вспомнился персонаж невозмутимого Стивена Фрайя из «Неуютной фермы». Оказывается, да. У Ольги Петровны точно была. Вот только зачем? «…Разберусь и приеду.» Не парень, а мечта юриста. Бланкетные нормы в действии. Кто лучше меня знает, что это. Моя собственная жизнь была соткана из бесконечных отсылок, ни одна из которых не следовала маршрутом «Счастье». «Учёба», «Карьера», «Охуеть сколько работы», «Облом перед обломом», «Никому не нужный тупой фрик». На худой конец (обожаю двусмысленность этой фразы), «Любимый брат». Но никогда — просто «Любимый» с простенькой пиздатой остановкой «Хорошо и будет ещё лучше». Отыскать бы того, кто, не спрашивая, неизменно опустошает и вновь переворачивает предназначенные только для меня песочные часы. Снова и снова. С одним и тем же опостылевшим конечным результатом. С одним и тем же бесконечным началом. Отыскать и прихлопнуть суку, не дожидаясь очередного конца-пиздеца, а ебучие часики те положить в нужный момент набок и, сотворив в желанном месте из восьмерки бесконечность, заботливо прикрыть ладошкой. А лучше... с разбегу плюхнуть ботинком в хрупкую стеклянную оболочку, как когда-то счастливым ребёнком в глубокую нажористую лужу. Перелистывая страницу, наблюдая в кадре за чужими страданиями, бесчисленно посмеиваешься над незадачливыми героями, мечтающими очнуться словно от дурного сна. Пока в один «прекрасный» момент не поймёшь, кто истинный герой той ничтожной драмы. Желая, приняв за сон, прервать неизвестно за что и откуда свалившийся кошмар, разорвать череду нелепиц, созданных самым бездарным из сценаристов — твоей собственной жизнью.***
На автомате, почти бегом добрался домой. Глупо было искать сигареты или тянуться к бутылке — ничего из этого гарантировано не спасало от боли. Требовались средства мощнее. Не думал, что пригодится, когда по случаю затарился Актиком (больше из-за желания обладать запретным плодом нежели интереса испробовать на себе). Леденец, по-детски расположившись за щекой, щедро делился ягодным вкусом, успокаивал, замедляя дыхание. Созданный фармацевтикой для сожранного болезнью тела, заботливо укутывал опиоидными обезболивающими душу, даря временную эйфорию и передышку. Вскоре Светкины «Новоебеневские Горбуньки» показались мне куда ближе и уютней, чем моя пафосная, нашпигованная морепродуктами квартира. Стараясь не думать и, главное, не жалеть себя, вызвал такси и поехал к сестре. По дороге застиг звонок. — Лёш, ты где? Мы же договаривались. Через силу, но всё-таки выдавил. Сумел. — Прости. Тут такое дело… Не смогу сегодня. У друга серьёзные проблемы. Сорвался, не успел предупредить. Это важно. — Важно?.. Видимо, действительно, важно. Ладно, завтра на работе увидимся. Кстати, с праздником. — И тебя, — отключился, почувствовав гадкое набухание в глазах. Ну давай, сука, поплачь ещё.