Одно Рождество до тебя, пять недель до Рождества

наше время истекает, и сжимается пространство. ни один из нас ни разу не посмел сказать: «останься»

                           Женя заранее перечёркивает седьмое января на календаре, и скребёт по глянцу ногтем, всё ещё не понимая, что делать. С самого Нового года не знает. Подумать только, ей изменяют, а она молчит! Да она даже из-за грязной посуды в раковине не молчит! Но ведь не орать же на него в самом деле… Он ведь тогда уйдёт. А Женя его терять не хочет. Она, если бы Тим вдруг стал скучным, тоже могла бы… Разум чётко противится этой мысли словом «нет» и всё портит.       Девушка снова выдыхает, обнимая себя руками, касаясь халата, который уже ненавидит. Она огибает пушистую искусственную ёлку и лениво направляется на кухню, с которой Тим вылетел ещё шесть минут назад, рассказывая, что ему пора на работу. Женя думает об этом и сердится ещё больше от невероятно правдивой для неё мысли, что Тим снова находится рядом с этой сукой со стрелками. Слишком рядом. И терпеть дальше становится невозможно. Девушка рывком меняет маршрут, думая, с каким удовольствием она сейчас перережет все вещи Тима и разложит их в чемодане. С глаз долой, из сердца вон. И точка.       Но взгляд вовремя останавливается на старом гвозде в коридоре. Если коротко, то ссорились банально о незабитых в доме гвоздях, что как бы было знаком отсутствия в доме настоящего мужчины, и Тим со злости вколотил его куда совсем не нужно было почти до конца. Вытаскивать отказывается упрямо, потому что гвоздь — это напоминание. «Напоминание о первом и последнем дне, когда ты признала, что не права».       На этом гвозде, едва держась, висела цепочка. Та самая, которой Женя улыбалась, когда нашарила её в кармане Тимофея. И записка. Надеюсь, что в этом году ты не искала свой новогодний подарок (ха! совершенно не надеюсь) и сейчас просто удивляешься, а не думаешь «фух, не шляется по бабам». В общем, в любом случае пранк вышел из-под контроля, но, надеюсь, вышел поучительным (не фиг рыться в чужих вещах и искать подарки заранее!) С Рождеством. Чмокс.                     И точка. Забыть, и точка. Макс помог, и она просто поцеловала его из благодарности. Но ведь даже из благодарности замужним женщинам нельзя целовать других мужчин. Даже если этот мужчина спас тебе жизнь. Даже если он единственный, кто делает тебя особенной, кто дарит тебе особенную любовь.        Соня видит перед собой дженгу, — ёе брак — и вытаскивает из середины одну палочку, наблюдая, как маленькая башенка разваливается, градом рассыпая по журнальному столику. Олег шипит разочарованно, неумело скрывая это, — они ведь только начали, и Соня осознает, что ей хочется курить. Хочется выдыхать дым и кашлять, как тогда, когда Макс и Серёжа утверждали, что курение расслабляет. Чтобы в горле была боль и горечь, а не ком из слов, которые она поклялась никогда не произносить вслух.       И, пока Терновой снова выстраивает башенку, предлагая начать прямо с того места, где всё рухнуло, брюнетка делает вид, что её снова заворожил камешек на её обручальном кольце. Когда она смотрит на этот камешек, Олег чувствует себя лучше, чувствует себя достойным её. Потому что он может обеспечить её, может подарить ей любое из украшений, которыми она даже никогда не интересовалась. Подарками легче привязывать к себе.       И Софа знает это как никто другой, потому что билеты в театр от Макса на Новый год не значат будь со мной. Это два билета, которые он подарил ей и Олегу прямо в руки, чтобы они насладились, как сказал Анисимов, классикой Островского.       Брюнетку подкупает то, как умело Олег с азартным трепетом переставляет деталь дженги, не то, что не руша её, даже не позволяя шелохнуться. Соня подпирает голову рукой, поражаясь, как ловко её муж проделывает все эти трюки, и слегка расстраивается, когда мужчина улыбается, подсказывая: — Твой ход, Соф.              Они просыпаются вместе седьмое утро подряд, и если Руслан думает: «Не это ли признак отношений?», — то Диана думает: «Естественно, это не отношения». У неё ведь были когда-то настоящие отношения. Отношения с поцелуями и попытками найти что-то общее в перерывах, после которых снова случались поцелуи от нежелания признавать, что они совершенно не поняли друг друга. И такие отношения не начинаются с порноиндустрии, с секса в принципе, как знает Видякина. Если вы переспали в первые дни после знакомства, значит, вы никогда не будете вместе. Если вы познакомились за десять минут до того, как переспать, а после этого продолжаете общаться, то с вами явно что-то не так.       И с Дианой действительно что-то не так, потому что каждое утро она уходит с желанием никогда больше не видеть Руслана, а вечером возвращается от того, что больше не может не видеть его. День её является гранью между утром и вечером.       Днём она думает, что этот козёл точно всё ещё снимается в порно, а потом спит с ней, и что, чёрт возьми, как это для неё не важно. Днём, принимая заказы, подавая их, а потом пересчитывая звенящие чаевые, Диана позволяет себе думать о нормальных отношениях между мужчиной и женщиной, которые она вспоминала смутно и с тем живым ужасом, с которым иногда нехотя вспоминала экзамен в музыкальной школе. Она маленькая переволновавшаяся девочка, которой взрослый усатый дядька доказывает, что с обрубками, которые у неё вместо пальцев, нельзя играть на фортепиано, даже если сейчас ты сыграла хорошо.       И в её отношениях было также. Маленькая взволнованная девочка и усатый мальчик, старше её на три года, у которого было уже целых три девушки до неё… Ужасное время. Пустое время. Он, должно быть, даже и не запомнил, что Видякина предпочла бы Джею Гэтсби Ника Каррауэя и что ей нравится запах лаванды. Никто не запоминает. Даже мама, которая подарила ей на день рождения набор ароматизированных расслабляющих свеч с запахом корицы. Только благодаря ей, кажется, Диана и знает, как пахнет корица.       Только Максим по-настоящему порадовал её в тот день настоящим английским печеньем и словами: «Если ты действительно с ума сходишь по карамельной начинке, то ты заценишь». И именно поэтому, наверное, Видякиной всё казалось, что их с Анисимовым познакомила не Соня, а они сами нашли друг друга, потому что не могли не найти.       Он выделялся, был весёлым и внимательным, а на свою маленькую девушку, на свою маленькую тихую мышку, как Диана считала, даже не смотрел. Они просто сидели рядом и вместе уходили. Видякина даже думала, что Макс заставляет её ревновать, но теперь ясно и с гневом понимала, чьей ревности он добивался.       И улетел Анисимов слишком быстро. Она почти плакала в аэропорту, зная его не больше трёх месяцев, и Серёжа смотрел на неё строго, прекрасно зная, почему плачут и маленькая мышка, и Диана. Софа держалась. Каменная леди, которой плевать на чужие чувства; которая даже не способна понять того, как он смотрит на неё. просто смотрит       Этот взгляд Максима, которым он рассматривал Диану перед тем, как назвать Соней, навсегда застыл внутри неё, как опухоль, которую ты не чувствуешь, но которая растёт и убивает тебя. Потому что никто на неё так не смотрел. Она была любима всего пару секунд перед словом «Сонь», но ей казалось, что эти секунды дороже всего того, что было в её жизни раньше.       Дороже «Диан, ты такая обладенная», «Диан, это, кажется, твой любимый фильм?», «Диан, этот скромный букет для тебя». Как легко уместились все её отношения в три фразы, которые он, возможно, никогда и не произносил.       Диана ведёт смятой в окоченевших пальцах газетой прямо по сердечку, которое какой-то дебильный романтик нарисовал на витрине, и понимает, что, точно, он ничего такого не говорил. Это её очередная попытка хоть как-то оправдать те отношения.       Хабиб по ту сторону витрины стучит по стеклу, привлекая внимание, а затем тычет пальцем выше, в другое пятно, и она без зазрения совести шлёт его красноречивым жестом. Будь проклята игра «Камень-ножницы-бумага».        — Камень, ножницы, бумага! Раз-два-три, — произносят они в один голос.       После Илона, как честный победитель, вскидывает руки вверх, а затем вправо, указывая на раковину. Она улыбается широко-широко, и Никита думает, что если бы мать девушки не решила вслух одобрить его перед своим отъездом, то он смутился бы от того, как сильно хочет её поцеловать. — Я депутат, — напоминает он, комично хмурясь, — а ты заставляешь меня мыть посуду.       Соломонова тихо смеётся, пуская Никиту к раковине, а сама встаёт позади, сложив руки за спиной, наблюдает. Мама сказала, что он хороший. Сказала прямо при нём, что блондинка не одобрила. Когда человек знает, что он хороший, он становится плохим. А когда он нравится твоей маме, он не становится твоим.       Никита чувствовал на себе взгляд Илоны, когда расстёгивал пуговицы на рубашке, чтобы задрать рукава к локтям, и улыбался, зная, что это не предвещает ничего плохого. Он вполне мог позволить себе веру в это после праздника, проведённого в кругу семьи Соломоновых. Никита даже взглянул на блондинку, чуть повернув голову, и улыбнулся, понимая, что не мог позволить себе этого раньше. Раньше внутренние страхи остановили бы его, неуверенность сделала бы всё для того, чтобы он никогда в жизни не соглашался снова приезжать в эту квартиру после празднования Нового года. Но он рискнул, и теперь ему хорошо. Теперь ему понятно, в чём он ошибался раньше, и радовался, что никакая Настя-Катя не стала Илоной, ради которой он стал бы твёрже и сильней.       Она, чёрт возьми, стоила того, чтобы множество раз проебаться, прежде чем встретить её. — Что?       Никита улыбнулся шире, когда её рот дёрнулся в вопросе-улыбке, а глаза заблестели как от слёз. Неужели он так открыто смотрит, что она смущается? Неужели это он смотрит своими глазами? На неё? — Я так и не спросил о главном, — понимает Лукашев, становясь серьёзным и усмехаясь над её попыткой быть серьёзной, с которой Соломонова выпрямляется и скрещивает руки на груди. — Почему ты ушла? — Что за вопрос? — усмехается Илона, её губы снова тянутся в улыбке, но слабо. — Просто ушла. Быть помощницей депутата, знаешь ли, нелегко. — Но не для тебя, — отрицает мужчина, поджимая губы и поворачиваясь полностью. — Вот если бы я был помощником депутата, то я бы сбежал на второй день, а ты не могла.       Блондинка быстро улыбается его словам, но это проходит почти сразу, когда веселье рассеивается под натиском выплывшего из воспоминаний образа. Некрасивый, тёмный, высокий… Наглый, пренебрежительный… Илона сглатывает, не желая снова видеть этого человека даже в собственной голове. — Я не скажу, — отчётливо произнесла блондинка. — И, если ты хочешь знать… — Если ты не хочешь говорить, то я не хочу знать.       Никита подошёл ближе, поймав руки Соломоновой, и улыбнулся ей через силу. Ему было некомфортно среди собственных грубых и отвратных догадок, оставшихся без подтверждения, но он взял себя в руки, чтобы комфортно было ей. Илона улыбнулась, перебираясь пальцами на запястья мужчины и разгоняя мурашки по его коже. Она смотрела в наивные детские глаза, понимая, насколько дороги ей эти слова и насколько дорого обходятся они ему. — Спасибо, — тихо выдохнула Соломонова и, подавшись вперёд, легко поцеловала мужчину в уголок губ, хихикая румянцу, разлившемуся по его щекам и ушам. — Кажется, это было лишним. — А по-моему, — поспешно выдавил из себя Никита и тут же прервался, пытаясь вытеснить ком, застрявший в горле. — А по-моему в самый раз, — улыбнулся он, всё ещё хрипло произнося слова, которые выходили у него очень милыми и смешными.       Илона снова поцеловала Лукашева сама, но тот быстро перенял инициативу, понимая, что ни с одной девушкой до, он не целовался и не смог бы целоваться так, как целовался с ней.              Макс был удивлён, что дверь в квартиру ему открыла Назима с краснотой в глазах. Он был готов к Назиме, но не был готов к явному признакому недавних слёз в глазах, которыми она старалась улыбаться также искренне как и своими губами. Анисимов хотел что-то спросить, но девушка, как он решил, прокляла его на родном языке и вышла, шлёпая домашними тапочками по полу подъезда. — Да, я испугался, — ответил Серёжа на очевидный осуждающий взгляд, когда Макс одними глазами вступил в комнату, кажется, очень умело глядя сквозь стену. — Одно дело общаться в сети, а потом она возвращается обратно…       «И ты видишь её, — продолжил Анисимов безмолвно, желая, чтобы Трущеву было максимально стыдно и некомфортно от любой посетившей его сейчас мысли. — И не знаешь, что делать. Может, она хочет сделать вид, что не знает тебя. Может, если ты сейчас подойдёшь, она кинется со своими пакетами и побежит. Поцелуй ставит в неловкое положение не только тогда, когда ты любишь человека, которого целуешь. Он вдвойне смущает, когда ты его осознаешь». — Назима приехала и сразу пришла сюда, — расшаркивается Серёжа, не находя себе места в собственной гостиной. — Убирает комнату и молчит. И я молчу. Если бы она хоть что-то намёком сказала, то я, наверное, и заговорил бы. Я ведь отличник в намёках, надрессирован, — продолжил мужчина, смеясь над самим собой.       Максим слабо улыбнулся, рассматривая что-то быстро мелькающее на экране телевизора, и неосознанно кивнул. Та, чьё имя произносить не хотелось, действительно отлично дрессировала. В девять отбой, потому что болит голова, в семь подъём, потому что за опоздание на работу наказанием служит расстрел. Бах-бах-бах. Три дыры: голова, сердце… и ещё кое-что. — А к чему тогда был этот Новый год? — ленивый, озабоченный не только проблемой своего друга, Макс едва усмехнулся, вспоминая, как Соня наблюдала за неожиданно ворвавшимся Серёжей сначала с трогательным беспокойством, а потом с замершими в глазах слезами умиления.       Она, естественно, вспоминала о том, как Анисимов припёрся к ней с карточками. О чём же ещё она могла вспомнить, чтобы убедить себя в том, что «нет, в моей жизни тоже была романтика»? — Мы ведь с Софой прифигели тогда. — Новый год, блять, чудеса, — слегка сдавленно рассмеялся Трущев. — Думал, всё могу, а теперь всё — Новый год прошёл. — Но не идиотизм, — скупо усмехнулся Анисимов, скрещивая руки на груди. — Вот ты думаешь Назиме по приколу так с тобой играть, а? Она сейчас себе такого найдёт, и Московской пропиской не мани — бесполезно!       Они неловко и тихо рассмеялись. Да, с пропиской совершенно не вариант. — Я откладывал до посинения, и всё, что мне досталось, это поцелуй на эмоциях в Новый год, — признался блондин, но Серёжа не удивился, помня, как в оглушающей тишине по его возвращению из подъезда в квартиру он слышал эти нравоучительные тихие слова.       И думал, окрылённый первым удачным таймом в его совместном с Назимой празднике, — «Дурак». Думал, что раз появился шанс, то нужно хватать, и не важно, что её муж опоздал, ведь он опоздал, а Макс его друг детства. Вместе в первый раз покурили, вместе в первый раз подрались. Вместе в первый раз решили задачу по геометрии на тройку. А теперь понимал: если пасуешь в ответственный момент сам, то не называй дураком другого. — А теперь Соня и видеть меня не хочет, — вздыхает Максим. — Встретил у магазина — убежала. Неловко ей, — бросил взгляд на Серёжу и нахмурился от неожиданно посетившей его мысли. — Я надеюсь, она Олегу ничего не скажет. Софа ведь умная и честная одновременно, что вообще кошмар.       Трущев усмехнулся глазами. Ему хотелось опровергнуть эти слова, сказав, что Анисимов только и ждёт, когда Соня сознается, а Олег не сможет её простить, но тогда он не был бы его лучшим другом. Максимум зрителем, поспешно составившим неверное мнение о дальнейших действиях и отказавшемся понимать героя. — А ещё контрольный, — очень важно произнёс Максим, даже поворачиваясь к Трущеву лицом и прижимаясь к дверному косяку, к чему мужчина отнёсся несколько поверхностно.       Не в обиду другу, но что ещё он может сказать? Сегодня Рождество? Всегда есть время для чудес? Пора перестать бегать от женщин? Ну так он много раз говорил об этом. И намекал. Каждый день говорит и намекает. — Назима плакала, когда впускала меня, — сказал Макс. — То есть лаза у неё были красные, несчастливые. А ещё она не поздоровалась, а она культурная.       Серёжа много раз доводил женщин до слёз, но никогда не делал этого специально. Обычно они плакали, потому что он не оправдывал их ожиданий или потому что оказывался объективно прав, когда должен был засунуть свою эту правоту поглубже и просто извиниться за то, чего не было. Но это те самые слёзы, о которых ты не вспоминаешь уже спустя минуту и семь секунд. Девчонки-обиженки играют отлично, но не впечатляюще.       А Назима не из них. Это не шоу, которому ты картонно сострадаешь. Это то, что действительно заставило Трущева испытать стыд и злость. Он живо вспомнил, как пытался не смотреть на Назиму этим утром да вообще как пытался выглядеть занятым и напряжённым, прячась от неё со своими подлинными чувствами и словами, и попытался представить, как она тихо плакала в ладошку, чтобы только он не заметил этого…       Максим теснился, когда его друг порывисто пролетал мимо него, и провожал его равнодушно-печальным взглядом. Смотрел за тем, как распахивается дверь, и как решительно ведут шаги к двери напротив. Смотрел, как ангел-хранитель. Неосязаемый и одинокий.