Никогда не взлетая

Июнь-июль. первый год от начала манги Хината, которая первый месяц, действительно, не отходила от Таюи, стала спокойней, постепенно привыкая к новому месту и новым людям. Сакону казалось, что сестра «в конце концов, перестанет так сильно волноваться за девочку, которой скоро четырнадцать». «В ее возрасте уже на миссиях умирают, – часто говорил он Таюе, – отпусти уже девчонку. Она поймет, что кроме нее самой ее спасать никто не станет, и сама быстро изменится. А пока ты ее опекаешь, ничего доброго не выйдет». Слова его были жесткими, но правда была в том, что он, действительно, хотел помочь Хинате наконец-то осознать реальное положение вещей и быстрее повзрослеть. А Таюе хотелось в ответ наорать на него, но она всякий раз сдерживалась, потому что не хотела ссоры, ведь он остался последним из «семьи» Оротимару, с которым она не потеряла связь, а еще понимала, что злится-то она сама себя, и Сакон в общем прав. Но согласиться с ним не могла: – А если б это была Кин? – Отвечала она. – Ты тоскуешь по Кин вот и занимаешь себя новенькой. Значит, если бы Кин была с нами, тебе бы на эту болезную вовсе плевать бы было. Наша Кин младше ее, но сил у нее в разы больше. – Уже четвертую неделю Сакон убеждал Таюю, что «Хината им не сестра и никогда ею не будет», но, очевидно, рыжая думала иначе. После того случая с Саконом, Хинате жить стало попроще, а Таюя решила, что в отстраненном поведении девочки был только один плюс: она не переживала из-за того, что болтают о ней за спиной: старая выдумка про то, что она – предательница усилилась новыми слухами, будто у девочки «дурной глаз» (1), потому и якшается-то она только с такими же выродками с проклятой чакрой, для которых она, наверное, «до сих пор химе». Теоретические предметы Хьюга знала хорошо, но в этом и Сакон, и Таюя видели то, что девочка пользуется «старым материалом», выученным еще до трагедии, а вот с практическими занятиями было совсем плохо. Поначалу Сакон взялся ее тренировать ее. От дополнительных тренировок она не отлынивала, и Сакон даже подумал сначала, что из девочки при должном подходе может выйти толк, так как удар ее был неплохо поставлен (юноша представил, каких педагогических усилий стоило это ее предыдущим преподавателям и ужаснулся), она умела усиливать свою атаку чакрой, пользуясь клановой техникой, что Сакону нравилось и привносило в занятия с ней хоть какой-то интерес, но всю генетическую предрасположенность перечеркивали робость характера Хинаты и слабое ее здоровье, и, когда после новых нагрузок девочка стала кашлять кровью, Сакон свернул свою тренерскую деятельность. «Вот так хочешь помочь человеку, – думал он, – а выйдет, что сам его в гроб и загонишь со своей помощью. А могло бы получиться, будь она покрепче». И хотя сама Хината не жаловалась, Таюя не считала это признаком сильного характера, а, наоборот, думала, что Хинате проще подчиняться и делать то, что ей говорят. Ни к какому из изучаемых искусств она не проявила интереса, а делала ни больше и не меньше, чем от нее требовали: задание ее всегда было выполнено, тренировка с грехом пополам, но отработана, хотя инструкторы из АНБУ не смогли бы назвать ее результаты хоть сколько-нибудь достойными. Надо сказать, что Хината стала педагогической проблемой не только для Сакона, но уже и тренеры отчаялись «раскрыть ее потенциал», «использовать силу «волшебной» крови Хьюга», и равнодушно относились к тому, что у ученицы, которую требовалось ни много, ни мало подготовить к поступлению в АНБУ, были весьма средние результаты. А часто и ниже среднего. Однако одну маленькую победу она одержала и не над кем-нибудь, а над Данзо Шимурой, потому что, когда решалась ее судьба, старый шиноби сказал: «Такие долго не живут. И толку от нее ноль. Отправим ее в приют. Там и сдохнет». Тогда многие, кто хотели бы полного уничтожения клана Хьюга, а еще не отказались бы от возможности пересадить себе глаза Хинаты (что и было сделано со всеми убитыми представителями Главной Ветви) сочли эту идею просто гениальной, потому что она де-юре снимала всю ответственность за жизнь дочери Хиаши с АНБУ. Ну, так не сдохла Хината в этом интернате. Хотя Сакон бы сказал, что победила тут вовсе не Хината, а Таюя, но так ли важно, кто обломал ожидания некоторых уже планировавших операцию по пересадке глаз спецназовцев. Единственное, за что Таюя была более-менее спокойна, так это за кроссы: к ним Хината попривыкла и стала приходить к финишу сама. Второй с конца. Но, по крайней мере, Таюя точно знала, что Хьюга не отрубится во время тренировки и не захлебнется, обессиленная упав в грязь. Ведь высмотреть еле плетущуюся в хвосте бывшую химе было вовсе невозможно. Спарринги Хината до сих пор переносила плохо, хотя, казалось, должна была иметь преимущества в рукопашном бою, но удары ее были то недостаточно сильны, то не достигали цели, и более сильные противники одолевали ее, постепенно переставая бояться «дурного глаза». Однажды Таюя вызвалась быть ее спарринг-партнером сама, поняв, что Хината совсем вымотана на занятиях по физической подготовке. Однако их инструктор заметила, что Таюя «не выкладывается», бьет вполсилы и вообще не стремится победить, как бы жалея свою соперницу. Такие настроения надо было всячески искоренять. Бой остановили, Хинате поменяли партнера. В результате все стало еще хуже: в тот день у нее было два боя, и новый соперник противницу не щадил. А Таюю в пару с ней больше никогда не ставили. Девушка убеждала себя тем, что это правильно, а Хината должна привыкнуть побеждать противника, который не поддается и не станет затягивать бой. Успехи в области общения после двух с половиной месяцев емко охарактеризовала Тентен: «Насилу разговорили». В первые дни, видя, что девочка совсем уходит в прострацию, Таюя попробовала жесткие методы приведения ее в себя: залепила «коматознице» две смачные пощечины. В ответ на Таюю был устремлен удивленный взгляд, как будто прояснившийся, и Хьюга только спросила: «За что? Вы же не из АНБУ». Она всегда обращалась к Таюе на «вы», что выводило ту из себя. Сильнее нервировало девушку только, когда Хината на вопрос о своем будущем как заговоренная говорила, что «ее судьба – стать АНБУ Нэ». И рассказывала она это не только перед ойнинами, а складывалось впечатление, что девочка, действительно, так считает. – Попробуй хоть раз подумать своими мозгами, Хина! – Отвечала ей Таюя, когда та говорила о Корне. И однажды обычно немногословная Хината объяснила: «Я живу, только пока нужна Данзо-сама, до тех пор, пока я стремлюсь войти в Корень. Больше я ни для чего не нужна. У вас все по-другому. А моя судьба решена». Тогда Таюя поняла, почему Хината относится ко всему с таким равнодушием: от учебных предметов до своего будущего. Она думает, что знает свою судьбу. Таюя пыталась представить, что чувствует человек, который от АНБУ получил только презрение, боль, утраты, но при этом сам осознанно идет в эту организацию под страхом смерти. И не могла. Но с тех пор ей стало казаться, что она понимает Хьюгу немного лучше: перед Хинатой просто по-настоящему никогда не стоял выбор. Таюя думала, что она слишком часто покорялась обстоятельствам. Но этой идеей о вступлении в Корень, внушенной ей страхом перед ойнинами, она предопределила свой путь. – Мне бы очень хотелось остаться с вами, – отвечала Хината, но слова ее звучали так мечтательно и несерьезно, что в них не верилось даже ей самой. – Тебе надо думать самой! В жизни за тебя это никто делать не будет! – Голос Таюи от раздражения в такие моменты звенел так, что суть их разговора становилась очевидна для остальных. – Мы расстанемся. – Говорит Хината, не отвечая на ее реплику и молчанием признавая ее правоту. – У вас своя судьба, у меня – своя. Я это знаю. И мне придется быть одной и думать «за себя». Все обязательно выйдет так, как вы хотите для меня. Последней фразой Хината будто хочет успокоить своего «сенпая», но Таюю это никак не успокаивает, а в словах Хьюги ей чувствуется некая обреченность. «Надо быть сильной, иначе не выйдет стать АНБУ Нэ», – часто слышала от нее Таюя. Сначала злилась, потом плюнула. Хорошо, что у Хинаты была хоть какая-то цель, пусть даже и абсурдная. Таюя не до конца понимала, что значит «быть сильной» для Хинаты, потому что для стороннего человека сильной она не была вовсе, но девушка чувствовала те небольшие, едва уловимые изменения, которые произошли с нею за почти три месяца жизни в приюте и помогали ей выживать тут. Их не замечали преподаватели, для которых она как была, так и осталась избалованной химе. Они считали, что к ней нужен строгий подход и занимались с ней только ради ее глаз, но для самой Хинаты эти шаги были велики. Таюя думала, что при другом окружении и будь у Хинаты чуть больше времени, она могла бы со временем преодолеть свои слабости. Размышляя об этом, Таюя понимала, что ни времени, ни условий «лечить» душу Хинаты здесь нет. Ты ли моя не-радость, ты ль мое горе, Ветер клубится в море, Месяц седой, усталый Бродит по кругу. Стала б тебе подруга. ……………………………………….. Между ветвей орлиных, Между рогов терновых Алые свечки. Сны за твоей слезою приходят злые Чаще перед восходом За северной звездою Белый барашек Ходит по черным водам. Особенно остро она поняла это, когда в июньский сезон дождей снова погнали их через топи. «Они нас убить хотят, – сказала она тогда Сакону. – А кто выживет, тех в АНБУ». Сакон молчал, видимо, спрятавшись в глубинах разума, а Укон, занявший его место, был нею согласен и кивнул в ответ. Тогда Хината не захлебнулась в болотной грязи, да и полоса препятствий была ей уже знакома, хотя она по-прежнему стабильно приходила последней и выглядела намного хуже остальных. Вернулась она вымокшая до нитки, по пояс в слякоти с прилипшими ко лбу от бесконечного дождя волосами. Она, разгоряченная от бега, потом стояла под промозглым дождем, поблекшими, усталыми глазами ища хоть какое-то укрытие. Хината во время короткого отдыха, пытаясь согреться, прижалась к ее плечу и, положив на него голову, то и дело проваливалась в забытье. Тогда еще рыжая надеялась, что это – усталость. Хината почти на автомате добрела до общежития и, придя в комнату, стащила лишь верхнюю одежду, которая была совсем грязной, а затем упала в кровать – отсыпаться. Сакон и Таюя чувствовали себя лучше остальных и думали, что так происходит, потому что проклятая печать, действительно, дает им силы, в том числе укрепляя сопротивляемость болезням и условиям внешней среды. Тренировка в экстремальных условиях отразилась не только на Хинате. «Да будьте вы прокляты со своей полосой препятствий», – вырвалось вместе с гортанным тяжелым кашлем у Аджисай, у которой еще до попадания в Коноху развился странный, непроходящий бронхит, всегда обострявшийся в такие дни. Она участливо посмотрела на метавшуюся в жару Хинату и спросила у Таюи: – А она к ним хочет? Она и тут-то без тебя сдохнет. – Меньше слушай ее. Я не спорю уже. Лучше пусть у нее будет цель, ну какая угодно, только бы снова не уходила в себя. – Ответила та. – А чего, она, правда, химе была? – Спросила ее соседка. Таюя посмотрела на горячечное лицо Хьюги и кивнула. – Бля… – Сказала Аджисай не то с завистью, не то с сочувствием. Таюя положила промоченную в воде повязку на горячий лоб – Хината беспокойно повела головой, попыталась сбросить ее, кого-то звала в бреду. Уже потухли тревожно мерцавшие электрические лампы дневного света, освещавшие комнату и всегда погасавшие в одно и то же время. Таюя достала свечу, зажгла, блики от нее заплясали по горевшему лихорадкой лицу Хинаты. Кто-то потревоженный отсветом закрылся одеялом с головой и отвернулся к стене. «Здесь ночью и кипятка не достанешь, – над ухом Таюи прошелестел восточный говор. Закутавшаяся в тонкое одеяло мышиного цвета Аджисай показала термос. – Надо? Ей нужно больше пить». – Она потрогала лоб Хинаты, горячий и влажный от пота. – Давай. – Таюя нацедила горячую воду в жестяную кружку, растворила в ней таблетку. Хината приоткрыла глаза, едва приподнявшись на руках, и прильнула к кружке, а потом вновь бессильно опустилась на постель, мысли ее путались, образ Таюи расплывался, она попыталась что-то сказать, но выходил только бессвязный шепот. Чья-то рука касается ее лба, мягкая нежная – Хината от такого уже отвыкла. – Ну, она хотя бы до конца дошла… – слышит она обрывок разговора. – Как бы она такими темпами до своего конца не дошла, – отвечает другой голос. Бледный свет убывающей луны, просачиваясь через окно, падает на лицо Таюи, и силуэт ее выступает из полутьмы комнаты. Вскоре луна зашла, остался только свет наполовину сгоревшей, оплывшей свечи. Аджисай неподвижно смотрела, как медленно каплет со свечи воск, переплетаясь причудливыми узорами. Усталость взяла верх, и она задремала, привалившись к стене. Когда она очнулась ото сна, распрямила затекшие руки, то увидела черные глаза, напряженно смотревшие все это время в одну точку, а в них отражались маленькие красные огоньки. Татуировка Таюи разрослась от плеча к шее, что было дурным знаком. Такое случалось, когда у девушки совсем не оставалось сил. – Поспи, пожалуйста, – испуганным голосом прошептала Аджисай. – А я за ней посмотрю. – Не нужно. Кина затихла. – Ты оговорилась, назвала ее, как свою сестру. – Сказала Аджисай. – Ага. – Сказала Таюя и задула свечу. *** За полночь горит подслеповатая лампа. Ручка бежит по бумаге, наполняя ее неуместно большими каллиграфическими кандзи. В тонкой ученической тетрадке появляются формулы составов. На Ханаби уже находит сон, и она встряхивает головой, отгоняя дремоту. Она сейчас немного похожа на Кабуто: по ночам смешивает снадобья, правда, не по памяти, а проверяя рецепт и пропорции по записям. Ханаби устало смотрит в узкое окно на тусклую убывающую луну, пробует на вкус лекарство, оно горчит. Ханаби готовится к экзамену на ранг генина, который представлял из себя тест, а также включал практическую часть, которая проверяла знание трех техник: хенге, каварими и еще одной на выбор. Кабуто в те дни много работал, возвращался под ночь, усталый и легко раздражимый. Иногда он брал ее тетрадку, пробегал по странице глазами и молча исправлял наиболее очевидные ошибки. Наскоро поужинав, засыпал, а Ханаби еще оставалась зубрить экзаменационные вопросы. Она заснула прямо там, в углу комнаты, отданном под «лабораторию» за письменным столом. Она же еще не Кабуто. Сквозь беспокойный сон прорывались тревожащие образы, переплетающиеся с видениями из кажущегося далеким прошлого, когда семья ее была вместе. И была жива. Пробуждение и возвращение в реальность после таких снов каждый раз было мучительным. Едва придя в себя после марева, она утешает себя тем, что раньше было хуже: теперь реже снятся события того страшного утра, когда над Конохой вместо солнца встало черное зарево Аматерасу. 1. Дурной глаз. Именно так почему-то перевели технику Бьякуган на английский язык. Иногда в переводах с английского это название появляется и в русском дубляже.