Никогда не взлетая

13 августа первого года с начала манги. Обон. "Ничего не останется от нас, нам останемся в лучшем случае мы" (Хелависа) Приближался Обон, поминальный день, который был значимым праздником не только потому, что в этот день чтили далеких предков, но и потому что у каждого в Деревне был друг или родственник, которого нужно было вспомнить в тот день. Раньше Ханаби не слишком вникала в смысл Обона, понимая его как день памяти основателям клана Хьюга, в котором на этот период приходились печальные торжества: ее родственники с утра читали сутры, даже приглашали служителя-чтеца, а вечером устраивали поминальный обед. У Ханаби давно не было денег, чтобы положить в кружку для подаяний одетого в белую ритуальную одежду буддийского монаха. С утра, еще чуть забрезжил рассвет, она встала рано, чтобы приготовить все необходимое к поминальному дню. Ханаби подумала, что раньше воспринимала Обон как что-то далекое, не связанное с нею лично; в этот день отец не устраивал ей тренировок, а рассказывал об основателях клана Хьюга. И был Хиаши в такие дни не только величественен, но и скорбен. Это потом Ханаби узнала, что несколько лет назад пришлось ее отцу отправить вместо себя на смерть своего брата-близнеца. И она считала, что с тех пор память об этом не давала ему покоя в тот день. А теперь и у Ханаби появилось особое отношение к Обону. Она встала рано и решила начать день с чтения сутр, как было принято в ее семье. У Ханаби больше не было древних, пожелтевших и обветшавших от времени, свитков, исписанных старинными, огромного размера кандзи, из которых чуть не треть больше не употреблялись (1). Сутры в клане Хьюга хранились в драгоценных золоченых шкатулках, которые отпирались с большой торжественностью в такие дни. Все эти свитки сгорели в черном пламени, и теперь нет уже ни ее дома, ни рукописей. Но начало она помнила наизусть и шептала про себя отрывок, пока не сбилась. Она остановилась и начала с другого места, которое помнила. Пожалуй, никогда раньше она не была так старательна, пытаясь вспомнить древний текст, который даже строгий к знанию традиций отец не требовал учить наизусть, а лишь читать. Но от частого повторения что-то запомнилось само. Ханаби прикрывает глаза, и память ее с фотографической точностью рисует ей лист свитка, который она знает до последнего кандзи, а еще она помнит, как сидела над этим свитком с учителем, который помогал ей разбирать сложные выражения. Она вспоминает и самый голос монаха, как бы повторяя за ним слова, но уже сейчас. Тогда такие занятия она считала особенно тяжелыми. Какой же это «праздник», если все сутками сидят за книжками! Хотя она никогда бы не сказала этого вслух – нельзя отказывать в почтении предкам. Теперь же внезапно воскресший в памяти урок, оказался очень полезным. Она снова и снова представляет перед собой исписанный лист, воскрешая в памяти воспоминание, и как бы читает его по памяти. Наконец, текст, который она так уверенно помнила, кончается, она пытается вспомнить, что было дальше, и, сбиваясь, путает огласовки, пропускает трудные, забытые или оставшиеся неясными, несмотря на занятия с монахом, места, пока не смиряется, наконец, с тем, что больше ничего не помнит. В этот момент чья-то рука ложится ей на плечо, и Ханаби вздрагивает. – Ханаби… – произносит знакомый голос. Оказывается она так увлеклась, что не заметила ни как совсем рассвело, ни как прозвонил механический будильник, разбудивший Якуши, ни того, как Якуши, расправившись с повседневными делами, какое-то время стоял позади нее. Она вздрогнула, повернулась, увидела Кабуто: – Ханаби, нам на работу. А у тебя еще зерна риса во рту не было. Как трудиться будешь? – Ой, я же не приготовила ничего! – Спохватилась она, но подумала сначала не о завтраке, а о ритуальной снеди, ради приготовления которой и встала засветло. – Ты меня слышала? – Переспросил Кабуто тем же необычно спокойным тоном. – Перехвати что-нибудь и лети на службу. – А ты давно здесь стоишь? – Ханаби возвращается в реальность, а затем смущается оттого, что ее опекун мог слышать ее. – Нет. – Отвечает Якуши, и Хьюга видит, что глаза его устремлены на перевязанную траурной рамкой фотографию Ноно-сан. – Обон скоро. – Сказала она. – Знаю. – Сухо ответил Якуши. Ханаби спешит в больницу. Она и сама понимает, что времена, когда она могла бы позволить себе посвятить поминальным молитвам все дни Обона, давно прошли. А на службе, чуть не опоздав, она заработалась так, что мысли о наступающем празднике были совсем вытеснены повседневными хлопотами. Так было, пока одна из врачей ее отделения, Мисато Хоси, не вызвала ее. Обычно разговор с ней не сулил Ханаби ничего, кроме головомойки и выговора. Но тут Хьюга сразу поняла, что этот разговор не был обычным. – Ты ведь знаешь, что у нас есть приют для сирот? – Сказала она. Ханаби знала. Ох, знала. Но решительно не понимала, зачем сейчас Мисато-сама об этом говорит. Ей намекают, что ее место там? Ее хотят выкинуть из комнаты, разлучив с Кабуто? Хьюга знала, что она поселилась в его комнате «на птичьих правах» до тех пор, пока всем на это плевать. По лицу ее было видно, что она волнуется. Неужели нашлись люди, которым стало очень интересно, почему предательница живет не в таких уж и плохих условиях? От Мисато в принципе этого можно было ждать. – Неделю назад я заказала документы о состоянии здоровья воспитанников интерната, – продолжала Мисато. Тут Ханаби поняла, что над нею очень тонко издеваются. Вообще-то правильным решением было бы промолчать, но она поняла, что обязана попробовать хоть что-то узнать о сестре, даже если ей просто растравливают душу: – А мне можно будет взглянуть на них? Ханаби показалось, что на лице Мисато появилась плохо скрываемая ухмылка: – Зачем? В этом нет необходимости. Сейчас документы принесут. – Хьюга подумала, что Мисато-сама хочет, чтобы та объясняла всем известный факт о том, что на самом деле ей нужно всего одно личное дело и всего на одну минуту. Возможно, Мисато хочет что-то получить от нее, но Ханаби ума не могла приложить, что она может дать взамен. Однако ее начальница не стала ждать от Ханаби объяснений: – Ты ведь хочешь посмотреть дело сестры, да? Ханаби собралась с духом и ответила: «Да, госпо…» В этот момент в ее кабинет постучались. – Войдите. – Сказала Мисато. – Вот у нее сама сейчас все и спросишь! – В кабинет вошла худенькая черноволосая куноичи с толстой стопкой документов. Последнюю фразу Ханаби не сразу осознала. Вошедшая закрыла дверь. Хьюга нерешительно обернулась, не желая выказать при начальнице чрезмерной любознательности, но, едва бросив на взгляд на другую девушку, узнала, бросилась к ней, второпях стащив с себя капюшон. У второй полетели бумаги из рук. – Ханаби-чан? – Не веря произнесла она. Хината от неожиданности замерла, забыв, что документы разлетелись по комнате. «Сестренка! Живая! – Шептала повисшая на ее шее Ханаби. – Я же обещала, что все хорошо будет… Не отпущу! Больше никогда! – Говорила ей на ухо Ханаби, сжимая сестру в объятьях и не осознавая, что не сможет исполнить своего слова. – Я, когда шла, думала, что хорошо бы на тебя посмотреть, хоть увидеть; я же знаю, что ты где-то здесь работаешь, а сама себя останавливаю: нечего себя растравливать. Думаю, хоть посмотрю, где ты теперь… – Задумчиво произнесла Хината. – Все увидишь, все увидишь! – С жаром сказала ее сестра. – А теперь ты рядом. Я стук твоего сердца слышу. Даже не верится. – Продолжала говорить старшая Хьюга. – Ну, так бы оно и было, если б я неделю по вашим делам не бегала, и время, когда могут отпустить тебя «с простым поручением» не выгадывала. – Девочки и забыли, что в комнате они не одни. – Большое спасибо, Мисато-сама! – В один голос сказали сестры. – Ханаби, – голос Хинаты вдруг стал серьезнее, – а документы-то! – И ее сестра обратила внимание на разлетевшиеся по комнате листы бумаги. Они принялись их собирать, а Ханаби подумала, что они впервые за много месяцев делают что-то вместе, хотя бы и дело это было самое простое. Тут в ее голове возникла мысль, что она на любую бы работу теперь согласилась не раздумывая, даже на самую тяжелую, чтобы только не разлучаться больше с Хинатой. Она совсем забыла предупреждение Кабуто о том, как используют в АНБУ Нэ сильные личные привязанности между шиноби. – Ты прости меня, – вдруг сказала Ханаби, и, поймав на себе недоуменный взгляд, объяснила, – я тебя бросила. А ты тогда ничего не понимала после иллюзии. – Ну, что ты, что ты, – успокаивающе произнесла Хината. – Я зато потом много думала. Ты правильно поступила. Хьюга должны жить. И если меня заберут в АНБУ, то… – Тут она замолчала, а затем продолжила, – то шанс должен быть хотя бы у тебя. А я… – Говорила Ханаби, борясь с подступившим к горлу комом, – я думала, что вот я тебя оставила, и теперь, когда ты в АНБУ, неясно, когда я смогу попросить у тебя прощения и попрошу ли вообще, а сейчас мне так легко… – Только я не в АНБУ. В приюте. – Сменила тему Хината. – Но ты не привыкай, что я там. Скоро отправят. Экзамен сдам и отправят. – Хината знала, что ее успехи сейчас довольно посредственны, а о том, что с ней будет, если она эти нормативы не сдаст и АНБУ отвергнет ее второй раз, – сестре лучше не думать, у нее и так волнений хватает. Но кажется, что Ханаби понимала больше, чем того хотела бы Хината. – Там голодно? – С нежностью спросила она. – Я же не знала, что тебя увижу, приготовила бы тебе горячего, принесла бы. Я же в семье живу. – Несмотря на слова Хинаты, Ханаби все равно чувствовала вину за то, что устроилась лучше сестры. – Ты, пожалуйста, обо мне так сильно не беспокойся. А если б ты мне свою порцию риса принесла, мне бы очень стыдно было. – Уходила Хината от прямого ответа. – И так слишком много хороших людей за меня беспокоятся. Мне неловко, а делать нечего. Без них я давно пропала бы. А тебя никто не жалеет. Ты одна, тебе тяжело, а я даже толком за себя постоять не могу, не могу эти ужасные нормативы выполнить. – Хината вдруг осеклась, замолкла и, переменившись в лице, поняла, что выдала то, о чем говорить не хотела. Она отстранилась от сестры, сделала шаг назад, окинула ее взглядом с ног до головы. – Ты очень сильно изменилась, – сказала она. – Плечи впалые, на тебе лица нет, глаза больные. – И ты тоже изменилась, Хина-чан. – Ошарашено ответила Ханаби. – Знаешь, если хочешь, то я переведусь. – Я потом долго думала, себя винила. На суде я подло себя повела – место себе у убийц выпросила. А сейчас поняла. Я переведусь. В приюте хуже и в АНБУ сложнее, чем здесь, поэтому мне «пойдут навстречу». Я даже знаю, кто рад будет. Я с тобой буду и тебя потренирую. – Ты меня не спасешь. – Отвечала Хината. – И сама там погибнешь. Ханаби показалось, что сестра говорит это тоном сомнамбулы. Она подалась вперед, и прикоснулась губами к ее лбу, чтобы понять, нет ли жара. Лоб был прохладный и влажный. Лихорадки не было. Она почувствовала, как руки Хинаты в ответ снова обнимают ее. И шепот на ухо: «Я не брежу, сестренка. Ты младше. Нельзя же на тебя столько сваливать». Она помолчала, а потом взволнованным тоном стала рассказывать о себе, все, как есть, уже не боясь проговориться, потому что другой возможности поговорить у них может и не быть. – Сестренка, я будто в бездну прыгаю, и я знаю, что я сорвусь. Я стараюсь, но сил не хватит. И мне страшно. Очень. Но я буду пытаться, потому что мне больше ничего не остается. И в общем-то никто не спрашивает меня, смогу я или нет… – Вдруг Хината посмотрела на шею своей сестры и увидела висевший на ней свиток. – Что это у тебя? – Спросила она. – Раньше не было. Это техника или амулет? – Там лекарство. – Ответила Ханаби. – Хорошее. – Ты болеешь? – В голосе Хинаты почувствовалась тревога, а на лице была та обеспокоенность, которая бывает у человека, который хочет помочь, но не знает, как. – Это от депрессии. – Успокаивающе сказала Ханаби. Она помолчала, затем побелела, как мел, будто на что-то решаясь и собираясь с силами что-то сказать. – Я тебе могу его отдать. Если в АНБУ станет совсем тяжело, невыносимо, так, что жить не захочется, тогда оно поможет. Быстро и безболезненно. Хината смотрела на нее с ужасом. – Не нужно мне таких «лекарств». – Сказала она и отшатнулась от сестры. – У нас тоже трудно, но я пока потерплю. Я встретила много хороших людей. Им тоже непросто. Решимость, вспыхнувшая в Ханаби на мгновение, угасла. Она устыдилась того, что службу в АНБУ Хината воспринимает с большим мужеством, чем она сама. «Что же я только что чуть не наделала!» – Подумала она и спрятала злополучный свиток. – А что с тобой случилось, сестренка, что ты такие «лекарства» с собой носишь? – Спросила Хината. – Случилось. – Сказала Ханаби. – Я второй раз там была. У него. Он сказал, что в следующий раз никогда оттуда не выйду. Вот. Это на случай, если они придут. – Ханаби не стала говорить, что Итачи, главным образом, угрожал расправиться с Хинатой. Не нужно, чтобы сестра чувствовала себя виноватой за то, что она носит с собой цианистый калий. Хината, обняв ее, молча прижалась своей щекой к ее, и Ханаби почувствовала, как та заплакала. *** – Девочки, время выходит! – Раздался голос Мисато Хоси, вырвавший их из беседы. – Хинате еще назад надо, а с тобой, Ханаби, – тут она посмотрела на младшую Хьюга, – у нас разговор. Ханаби обняла сестру еще крепче, повернулась к Мисато и сказала совсем, как в детстве: «Еще одну минуточку, Мисато-сама!» – Одна минута. Прощайтесь. – Ответила та. – Не умирай, Хина-чан, – сказала Ханаби. – А ты ничего не бойся. – Ответила ее сестра. Хината вспомнила, как в последний момент, когда ирьенин уводил Ханаби, та сказала ей: «Все будет хорошо». Теперь ни одна, ни вторая больше не говорят таких слов, потому что не хотят врать друг другу. Хината решила уйти первой. – Мне пора, – сказала она тихим голосом, который так отвыкла слышать Ханаби. Она направилась к двери и вышла, а Ханаби неотрывно следила за ней, пока могла видеть ее, сначала глазами, а затем бьякуганом. Мисато не мешала ей. Опомнившись, Ханаби поняла, что ее, очевидно, только что очень жестко коррумпировали. Ведь чего бы она ни отдала за получасовой разговор с Хинатой! Но она в толк не могла взять, что могла потребовать от нее Мисато за такое благодеяние. Сама-то Ханаби считала, что у нее ничего нет. Возможно, от нее требуется помощь, причем в каком-нибудь скверном деле? – Мисато-сама, спасибо вам большое, – Ханаби опустилась на колени и поклонилась. – Но я же понимаю, что такого счастья просто так не бывает. Пожалуйста, скажите, как я могу вас отблагодарить! – Вставай. – Ответила Мисато. – И дверь закрой. Увидят – разнесут, что ты у простолюдинки руки целовала. Тебе мало слухов про себя? – Мне все равно, что про меня будут говорить. Но, раз вы сказали, то я сейчас… – Ханаби вскочила на ноги и затворила дверь. – Вот я никак не пойму, которая из вас двоих старшая? – Спросила Мисато. – Хина. Нас часто путают. Я привыкла. – Ханаби заметила на себе пристальный взгляд Мисато Хоси и вытерла мокрые глаза рукавом. – По виду-то и не скажешь. – Мисато сделала паузу. – А благодарить тебе нужно не меня. – Ханаби устремила на Мисато Хоси удивленный взгляд. – Не меня, – повторила она, – а одного мальчика. – Что-то нужно мальчику? – Спросила Ханаби. – Сегодня канун Обона. А у хокаге-самы был брат. Почти твоего возраста. Звали его Наваки. Он погиб на войне. Так что нет больше мальчика. И ему от тебя ничего не нужно, Ханаби. – Сказала Мисато. – Хокаге-сама до сих пор очень печалится, хотя прошло много лет. Она осталась одна и с тех пор очень тяжело переживает время Обона, никого не хочет видеть и… – Тут она запнулась. – И в это время работает с документами… А те, кто ее жалеют, совершают жертвы к Обону вместо нее. Наваки было почти столько же, сколько тебе сейчас, поэтому я захотела помочь какому-нибудь ребенку. Присмотрела тебя. И подумала о том, чего бы ты на самом деле хотела. Думаю, я угадала. – Конечно, и я не знаю, как вас отблагодарить! – Зато ты меня разочаровала. Что ты пыталась дать Хинате? Отвечай! – Спросила она, и тон ее изменился, стал решительным, лицо от гнева пошло красными пятнами. Пожалуй, свою начальницу Ханаби еще такой никогда не видела. Так вывести из себя ее не мог ни один промах Хьюги. – Средство… от депрессии, – запинаясь, произнесла она. – Дай-ка мне его сюда! – Приказала она. Ханаби будто не слышала. – Хьюга, ты только что мне говорила, что готова отдать что угодно в благодарность за свидание с сестрой. – Сказала Мисато. «Да, это честно», – прошептала Ханаби и без слов протянула свиток. Женщина сложила отпирающую печать, и свиток открылся. В руках ее теперь была маленькая ампула. – Так я и думала. – Сказала Мисато, увидев формулу на бирке, прикрепленной к ней. – Ты ведь знаешь, что это такое? Ханаби кивнула. Мисато запечатала ампулу обратно в свиток, положила его на стол, а затем, подошла к Ханаби и дала ей тяжелую пощечину. «Это мне мало еще», – подумала Хьюга. – Как ты могла давать такое своей сестре, у тебя же больше нет никого! Ты же ирьенин будущий! – Но вы же ее не знаете, – ответила Ханаби. – Вы же ничего о ней не знаете! – Прозвенел ее голос. – Вы в АНБУ ни дня не служили, не понимаете, как там тяжело! У вас же на глазах ваших родителей не… – Тут эмоции Ханаби пошли на спад, и она осознала, что говорит лишнее. – Простите. Я во всем виновата. – Сказала она и замолчала. – Да ясно, что виновата. – Вздохнула Мисато. – Давай рассказывай, где взяла. – В лаборатории стащила. – Ответила Ханаби первое, что пришло в голову. Мисато с сомнением посмотрела на девочку: – Сама? – Спросила она. – Да, я пробралась в лабораторию и украла быстродействующий яд. Я готова понести наказание. – Сказала Хьюга. – Ох, понесешь! – Ответила ее начальница. – Только ты еще мало лет пожила на свете, чтоб меня обманывать. Не верю я ни одному твоему слову! Проникнуть в лабораторию непросто, и ты это знаешь. Выкрасть оттуда яд – тем более. – Но у меня получилось! И я вину свою признаю. Говорят же, что я предательница и лицемерка. Вот. И воровка для полной картины. – Сказала Ханаби, а потом, сделав шаг к Мисато, виновато свесила голову. – Ага. И лгунья еще. – Добавила Мисато. – Кстати, о тебе много что говорят, но я, поработав с тобой, и другое видела. Просто скажи мне, кто помог тебе достать яд. Иначе дело закончится сенсорами. – Как вам будет угодно. Только мне никто не помогал его достать. Хотите – налагайте на меня штраф, лет через десять выплачу. Хотите – заключите в карцер на несколько недель за воровство. Я заслужила. Хотите – напишите рапорт, – тут Мисато почувствовала, что голос Хьюги дрогнул, выдавая неискренность, – напишите, что Ханаби Хьюга сорвала испытательный срок. – Ты думаешь, что сенсоры не найдут правды? – Угрожающе спросила Мисато. – Вы позволите рассказать одну семейную историю? Вы же рассказали про Наваки. – Попросила она. – А сегодня Обон. – Ну говори. Только недолго. – Разрешила Мисато. – Однажды мою сестру украли. Ей три года всего было. Мой отец снарядил погоню и нагнал похитителей. Он сам и его люди убили их. Это оказались шиноби из Кумо, а с Кумо тогда был мир, и они потребовали выдать им убийц. Нельзя было отдавать им главу клана и шиноби с незапечатанным бьякуганом, поэтому вместо него пошел на смерть его брат-близнец, мой дядя, Хизаши-сан. Он был из Побочной ветви, поэтому вместе с ним врагам не досталось наше додзюцу. Его сначала пытали, затем убили. Он никого не выдал – я тоже никого не выдам. Я все-таки его племянница. Мисато некоторое время молчала, напряженно думая. – В отношении тебя, скорее всего, начнется служебная проверка. – Сказала она. Ханаби кивнула. – Сегодня канун праздника. Тебе надо многое сделать. А вот пытаться бежать не советую. – А куда мне бежать-то? – Спросила Ханаби. – И как? Я смогла бы сбежать, только если б Орочимару восстал из мертвых и перебил всю вечернюю стражу. Но так же не бывает! От этих слов вздрогнула уже сама Мисато, и слегка шокированная ответила: – Ну, у тебя и фантазии, Хьюга. – Я только говорю, что это невозможно. – Ханаби растерянно пожала плечами. – Иди уже. – Сказала Мисато. – Спасибо вам. – Произнесла Хьюга, уходя. – За Хинату. И за отсрочку. После того как Хьюга ушла, Мисато, не веря ни единому слову Ханаби, пошла в лабораторию, и, конечно, обнаружила, что из сейфа, в котором хранились особо опасные отравляющие вещества, ничего не пропадало. Мисато посмотрела на запечатанный свиток. «Кто же тебе его дал? Акадо работает в токсикологическом отделе. Разумеется, он мог достать яд из личных запасов. Или так ей «помог» Якуши, ее опекун?» – Узнать это не представлялось возможным: кто бы это ни был, он был хитер, так как на ампуле не было отпечатков, а вот на свитке были только отпечатки пальцев Ханаби. Таким образом, выходило, что версия Хьюги самая правдоподобная, а обвинение, которое бы стало основой для служебной проверки, разваливалось на глазах: шиноби не запрещено носить с собой яд. Воровства тоже не было, что бы там ни говорила Ханаби, выгораживая своих помощников. Хотя в этом не было особой нужды: передать яд стажеру не преступление. Другое дело, что девочка просто не хотела больше называть никаких имен. А то, что она давала яд своей сестре, конечно, безнравственно, но в Конохе многие только порадуются такому исходу, к тому же нет доказательств, что яд передавался именно для самоубийства, а не для опытов или создания отравляющих дзюцу. Мисато поняла, что позиция Ханаби оказалась неожиданно сильна. И это при том, что саму попытку передачи яда нужно было еще доказать, привлекая сенсоров. А упрямая девка пообещала сопротивляться им до последнего. «Вот ведь маленькая дрянь! – Сделала вывод Мисато. – Ну, ничего. Тебя воспитывать некому… Так я займусь. По-своему с тобой разберусь». Когда Ханаби вернулась в общежитие, она обнаружила, что дверь заперта, а, значит, Кабуто остался ночевать на службе. Хьюга открыла своим ключом, прошла и обнаружила приколотую записку: «Я сегодня на всю ночь в лаборатории. Ставлю опыты. Вернусь утром, а тебе, я думаю, нужно побыть одной. О жертвоприношении не беспокойся. Кабуто». Ханаби ударила себя по лбу. Сегодня же нужно не только сутры читать, но и к вечерней трапезе готовиться. Она-то хотела сготовить нехитрую жертвенную пищу утром, а упустила время; днем это совершенно вылетело из головы сначала из-за нагрузок на работе, а затем из-за казавшейся совершенно невозможной встречи с Хинатой, потом был тяжелый разговор, а чувство вины снова вытеснило остальные эмоции. И она забыла про обряд. А Кабуто подготовил все, что было нужно, но сам ушел. Ханаби не могла представить, какие химические опыты могли быть важнее первого дня Обона. «Цунаде-сама заперлась в своем кабинете и «работает с документами», – вспомнила она слова Мисато, – а теперь и Якуши-сан ушел ставить опыты. Какие? Со спиртами?» – Ханаби посмотрела на перевязанную траурной лентой фотографию Ноно-сан, приемной матери Кабуто. Она подумала, что ее опекуну совестно праздновать Обон и совершать жертвы предкам, потому что в этот день он вспоминает о смерти Ноно-сан. А потому он отправился не в лабораторию, а заливать свою память водкой. Ханаби посмотрела на пиалу красного, праздничного риса, окрашенного особыми специями и чашечку саке, и в ее уме всплыло воспоминание об огромном трапезном столе, за которым когда-то собиралась вся ее большая семья. К горлу снова подступал ком, но на этот раз она справилась. Она сегодня уже довольно плакала. И если правда, что во время Обона мертвые сотрапезничают с живыми, то ее отец вряд ли был бы рад увидеть ее в слезах. А значит, этого не будет. И, вкушая пищу, она вспоминала своих ближних и дальних, из Главной Ветви и из Побочной, самых родных людей, которые живыми восставали в ее памяти, и тех, кого едва знала, от кого теперь осталось лишь имя. В эту ночь она вспоминала и отца – Хиаши, и его брата, и Сэнго-сан (2), молилась она и за кузена Нэджи… и за Ноно-сан, и за Наваки. Ханаби подумала, что обычно на Обон приносят дары мертвым, а в этом году нежданный подарок получила она и Хината, когда Мисато-сама сотворила благодеяние в память о Наваки. Она решила, что это справедливо, ведь, если и остался для Хьюга праздник, то это – первый день Обона. 1. Обон – праздник поминовения мертвых, который празднуется три дня. Из-за разницы календарей празднуется он в разные дни. Коноха отмечает его с 13 по 15 августа в согласии с наиболее распространенной традицией. 2. Японский язык со временем изменяется, и, как говорят японские лингвисты, в сторону упрощения. Самое большое упрощение японского произошло в середине 20 века, когда вышло из употребления множество редких кандзи. Но чтобы читать старопечатные книги, в Японии издают пособия и справочники по редким употреблениям слов. У Ханаби таких вот словарей под рукой не было… 3. Взял на себя смелость дать матери Хинаты и Ханаби имя. В каноне не сказано.