Пепельная среда

"It's a truth that in love and war Worlds collide and hearts get broken, I want to live like I know I'm dying, Take up my cross, not be afraid" Улица на удивление пустая. Грязь за ночь и утро немного подсохла, и вся грунтовая дорога пошла ухабами и неровными кочками. На ней нет следов от колес, лишь немногочисленные отпечатки подошв. Юра, накинув на голову капюшон, не смотрит по сторонам — только вниз, на скованную легким морозом почву. Нет в этом месте вещи, которая не казалась бы странной. Начать можно с того, что в поселке, где живут одни старики, если не брать в расчет Амину — с ней все еще более непонятно, — единственная церковь находится на самой окраине. И она разрушена до такой степени, что через купольный скелет можно ночью наблюдать за звездами. В доме Нины — ни одной иконы, хотя обычно пожилые люди, особенно в деревнях, уставляют ими все горизонтальные поверхности. На шоссе за последние десять лет пропали целые группы молодых людей, и всем не было и двадцати пяти. Проехать мимо деревни нереально, так как вокруг — либо овраги, либо леса. Северная дорога, о которой говорила Амина, проходит с другой стороны и все равно неминуемо затрагивает это чертово поселение. У живущих здесь нет детей, нет внуков, нет даже кладбища, куда можно прийти и вспомнить умерших. И непонятно, чем они все занимаются, потому что, оглядываясь, Юра не видит ни нормальных огородов, ни животных. Коровы там, куры, — все то, что все привыкли наблюдать в сельской местности, — где они? — У меня такое странное ощущение, — произносит вдруг Виктор, который все это время шагает рядом молча. Юра убирает рукой мешающие волосы, запихивая их под капюшон, и поворачивает голову вбок, чтобы посмотреть на него. — Попроси назвать хоть одну не странную вещь здесь, и я не смогу. — Ты не чувствуешь? Природа… Здесь даже птиц нет, — медленно произносит Никифоров, хмуря лоб. Юра вспоминает, как ходил в церковь. — В церкви есть голуби. Сам видел. Виктор вдруг останавливается, как вкопанный, и Юра, пройдя по инерции вперед, возвращается к нему. — Что? — Юр, ни животных, ни птиц, ни молодежи. Одна только девушка, и то, как мы знаем, исчезнувшая здесь годы назад. И она не изменилась, даже не повзрослела. Церковь разрушена, и ее никто не чинит. Туда и не ходят вовсе, я видел дорогу, она вся заросла. — Временная петля? — Юра берет себя за запястье и с досадой понимает, что часы он оставил в бардачке машины. Виктор видит его жест и смотрит на свои. Качает головой. — Мои идут. — Это не объясняет то, что люди забыли дорогу к храму. — Потому что он разрушен? — Вить, думаешь, нормальные деревенские не нашли бы возможности хоть как-то его залатать? В скольких дырах мы последнее время были — в каждой находилось какое-то святое место. Да блин, у них двое решили полетать: один в овраг, другая с крыши, — и никто и ухом не повел! Сожгли и забыли. — Может, язычники? Этот их праздник зимы и все такое. — Виктор трет подбородок пальцами и, огибая стоящего напротив Юру, снова продолжает путь по пустой улице. — Меня больше волнует Амина. Зачем Нине врать про ее родителей? Зачем девчонка сама здесь живет? На меня она не произвела впечатление умалишенной, — говорит Юра Никифорову в спину. Тот не оборачивается, но чуть замедляет шаг, ожидая, пока Юра подойдет ближе. — Лишь несколько минут. Она была не в себе несколько минут. Тогда, когда ты смотрел на нее… ну, ты понял. Проверял, не демон ли она. В тот момент она казалась мне если не безумной, то, как минимум, не от мира сего. Я даже не понял, помнит ли она, откуда приехала и кто ее родители. Нам бы с ней побеседовать получше. — Этим и займемся на этом их празднике. Потому что у меня ощущение, что мы копаем вообще не в ту сторону, — кивает Юра. — Кто знает, Юра, кто знает. Остаток пути до площади они проходят молча. Юра настолько погружается в собственные мысли, которые напоминают запутанную проволоку, при попытках развязать которую узлы лишь сильнее затягиваются, а кончики обламываются острыми кусками, что и не замечает, когда под ногами заканчивается грунтовая дорога и начинается мостовая. Камни, выложенные неплотно один к другому, образовывая большие, заполненные глиной щели, все неровные и блеклые от времени. Площадь совсем небольшая. На ней нет ни памятника, ни какого-нибудь крошечного фонтана, ни колодца. Такое ощущение, что ее здесь сделали просто так, выложив бездумный узор камнями на земле и провозгласив это ничем не примечательное место центром поселения. Юра поддевает носком кеда торчащий угол камня, потом поднимает голову и смотрит на силуэт церкви. Та стоит на отшибе и выглядит так, будто вот-вот рухнет на землю грудой строительного мусора. Остатки купола зияют на фоне тугих темно-синих облаков, как грязные угольные пятна. Но, несмотря на это, Юру необъяснимо тянет туда. Хочется снова пройти по этой едва различимой тропе, нырнуть под серые каменные своды и услышать, как дышит пустота. Там будто еще сохранилась жизнь: голуби, эхо, звон темноты. За все время пути они не встретили ни одного человека, и сейчас на площади тоже никого нет. Юра отрывает взгляд от церкви и окидывает им мощеный пустырь. Только с одной стороны, противоположной от тропы к храму, выстроены низенькие ветхие дома с темными окнами. Даже свечи не горят. — В городах-призраках и то приятнее, — передернув плечами, говорит Виктор. — Интересно, праздник будет таким же… хм… веселым? — задает Юра вопрос, зная, конечно, что он риторический. Он борется с ощущением, что они ничего не смогут сделать, что у них такое же «ничего» в догадках. В машине куча оружия от призраков, демонов, вампиров и даже водяных, но его и применить не на ком, потому что неясно, с кем они имеют дело. Такое впечатление, что сама жизнь просто оставила эти края за то, что здесь ее никто не ценит. Виктор стоит по левое плечо, засунув руки в карманы куртки. Они глубокие, и в одном Юра узнает очертание пистолета под плотной тканью. — Ты с ним вообще не расстаешься, что ли? — спрашивает он. — Зачем? Никифоров будто и сам только сейчас вспоминает о пистолете, хотя и касается его пальцами неминуемо, держа руки в карманах. Пожимает плечами. — Хочется держать его при себе. Может, потому что меня из него подстрелили, а? — Ностальгия замучила? — Ну какая ж ты язва, Плисецкий. Это звучит не зло, не раздраженно, даже как-то ласково. Так отцы называют своих детей сорванцами, когда те опять приходят домой со двора в разорванных джинсах. Юра отводит взгляд от Виктора и только в этот момент замечает, что они больше не одни. На площадь медленно, каким-то неуверенным шагом выходит мужчина — тот самый, который был свидетелем последнего самоубийства. Его лицо напряжено настолько, что разгладились морщины на скулах — кости вот-вот прорежут кожу острыми углами. Глаза смотрят в одну точку. — Вить… — настороженно зовет Юра, сам не зная, чего ожидает от Никифорова в этой ситуации. А потом замечает небольшую канистру в руке человека, который от них теперь метрах в двадцати. Юра делает шаг вперед. И еще один. Виктор вообще не двигается — Юра бы спиной ощутил, если бы тот хоть немного пошевелился. Этому их научила профессия. Мужчина проходит еще совсем немного, прежде чем остановиться. И Юра уже несется к нему, когда он поднимает канистру без крышки над головой и начинает поливать себя ее содержимым. — Стой, блядь, чего творишь? — кричит Юра, но местный житель даже не слышит его, щелкая теперь колесиком зажигалки раз, другой, третий, словно вообще впервые держит этот предмет в руках. И вспыхивает весь в момент, когда Юра уже собирается схватить его за запястье и выдернуть зажигалку из пальцев. В лицо ударяет жаром, запахом бензина и жженой одежды. А потом следом — криком, который запоздало вырывается из чужого рта, будто мужчина только сейчас осознал, что горит, как ведьма у столба. На ключицы ложится рука — Виктор обнимает, по-свойски обхватывает за шею сзади, оттаскивает. — Пусти! — Юра пытается сбросить с себя кольцо чужих рук, но в Никифорове силы на деле в разы больше, чем кажется на первый взгляд. — Да ты чего?! — Стоять, — командует Виктор на ухо, дергая рукой на себя так, что у Юры воздух из легких выходит сразу весь и внутри что-то сотрясается, ударяется о кости. Мужчина корчится на камнях, воя так, что этот его крик, кажется, слышится со всех сторон сразу. Когда он замолкает — резко, будто звук просто выключили, — в звенящей, искусственной тишине, как под стеклянным куполом, Юра слышит собственное сбитое дыхание. И ровное — Виктора за спиной, который так и держит его крепко и уверенно. — Ты… — Юра только хочет развернуться, но даже это невозможно сделать, у Никифорова руки, словно железные. И приварены к Плисецкому, как сваи к фундаменту. — Он был одержим, — слышит Юра сквозь звон в ушах. Он замирает, расслабляя пальцы, сжавшиеся на Витином запястье. — Откуда ты… — Не тот вопрос, откуда я. Скорее — почему не ты, — спокойно отзывается Виктор и, наконец, отпускает Юру. Юра не может теперь глаз отвести от словно расплавленного тела на мостовой. От пластиковой канистры осталось лишь сморщенное цветное пятно, похожее на лопнувший воздушный шар. Человек выглядит примерно так же, но Юра запрещает себе думать об этом. Одержим? Он был одержим? Какой демон будет сжигать тело, в котором он находится? Вселяться в живого человека так же сложно, как раз за разом лезть на высокую гору. Не то чтобы Юра вдавался в подробности, но это и не было чем-то, что демоны скрывали. Обычно, отнимая тело у человеческой души, дьявольские твари оставались в нем столько, сколько могли, так как слишком много сил уходило на внезапный «переезд». — Успокоился? — спрашивает ледяным тоном Виктор за спиной. Поворачиваясь к нему, Юра уже понимает, что Никифоров включил свой режим охоты. Он всегда меняется, когда нужно действовать. Когда четко осознает, с чем имеет дело. Чужое лицо не выражает ничего, когда Юра на него смотрит. — Я не понимаю… — Я пока тоже. — Откуда ты узнал? В носу застывает запах сгоревшей плоти. От него тошнит настолько, что слипаются в непонятный ком все внутренности сразу. — Не поверишь, Юра, просто догадался. Ты видел его глаза? — Глаза как глаза! Это не были глаза демона! — возражает Юра, с ужасом допуская мысль, что Виктор все же ошибся. И как он вообще глаза-то успел разглядеть? — Они были карие, — спокойно поправляет Витя. — И что?! — А то, что вчера они были голубые. Юра замирает с набранным в легкие воздухом. Это с каких это пор при одержимости меняется цвет глаз, скажите на милость? — Когда демон изнурен до такой степени, что находится почти на грани, он не может контролировать некоторые вещи при вселении в чужое тело. Например, голос или вот — цвет глаз, — объясняет Никифоров тоном, которым читал бы лекцию, работай он в университете. В Юре как тумблер переключается. Он делает шаг Виктору навстречу, почти врезаясь в его грудь своей. — А это-то ты откуда знаешь? — Проводил эксперименты. — Какие?! Тайком от меня пытал демонов в подвале? — кричит Юра, сам не понимая еще, что именно так его разозлило. — Не без этого, — уклончиво отвечает Виктор, и Плисецкий понимает, что уже больше ничего от него сейчас не добьется. И это осознание становится стопроцентным, когда Никифоров вдруг вздрагивает всем телом одномоментно, и задевает Юру больно по локтю, выхватывая пистолет из кармана и направляя куда-то за его спину. Прошивает до плеча, до шеи — пистолет тяжелый, им при желании можно проломить череп. Рука не слушается, пульсирует вся, но Юре становится совсем не до этого, когда он поворачивается и понимает, в кого Виктор целится. — Нет! Стой! Амина идет, опустив руки вдоль тела, от того же места у выхода с соседней улицы, откуда появился третий в этой деревне самоубийца. Поднявшийся ветер треплет ее черные волосы — пряди облепляют лицо смоляной паутиной — и подол светлого платья с широкой, в ладонь, оборкой по краю. Она не пытается убежать или быстро подойти, просто медленно, по одному шагу приближается к ним. — Витя, не стреляй! Я сказал, не стреляй! — Юра цепляет Виктора за напряженное вытянутое предплечье, но чужая рука даже не дрожит под его весом. — Да послушай ты меня уже! Грудь девушки тяжело вздымается, обнаженные ключицы настолько выступают в вырезе платья, что отбрасывают бледную тень. У нее дрожат руки. — Не трать пули, — говорит она, и ветер смазывает ее слова, превращая в еле слышное эхо. — На всех хватит, — отзывается Виктор. — Не хватит. — Амина качает головой. Смотрит на Юру и вдруг улыбается. От этой улыбки прошибает насквозь, как будто в живот выстрелили разрывными. — На всех — не хватит. — Эй, — Юра заставляет себя перестать смотреть на Амину и повернуться к Виктору. — Послушай меня! Не стреляй! Это не она! — Кажется, когда я пожелал вчера, чтобы твой дар исчез, я несколько перестарался, — непонятно говорит Виктор, ведя пистолетом за медленно идущей девушкой. — Как ты можешь этого не видеть?! Она же демон! — Да тебя послушать, тут весь поселок демоны! — орет Юра. — Я не вижу ее! — Даже не думай, — произносит Виктор, и Юра только через мгновение понимает, что он обращается к Амине. — Я для тебя могу стать лишь последним пристанищем, тварь. — Юра, — не обращая внимания на Никифорова, зовет Амина. — Церковь. Если все совсем выйдет из-под контроля, нужно пойти туда. Там они… — она выдыхает, прикрывает глаза, словно ей очень тяжело говорить. — Там не достанут, — договаривает еле слышно. От ее голоса, почему-то очень низкого для девушки, в голове смазывается, как акварельные краски. И смешивается все, потому что умом Юра понимает, что прав Виктор, но все внутри буквально верещит «не делай этого, не делай!». Он сам, как одержимый. И взгляд как приклеило к этим черным глазам напротив, дрожащим губам и улыбке, которая похожа на гримасу боли, но в ней столько… — Витя! — Юра едва успевает дернуть руку Виктора, когда замечает движение его пальца на курке. Выстрел оглушает, в ушах протяжно свистит. Амина не вскрикивает, вообще не издает ни звука, только прижимает к плечу ладонь. Сквозь ее пальцы начинает течь кровь. Задел. Виктор ее только задел, понимает Юра, когда девушка на секунду отнимает руку от плеча, давая разглядеть оставленную пулей борозду. И оседает на мостовую, продолжая что-то говорить одними губами. Юра уворачивается от руки Виктора и кидается к ней, падает рядом на колени. — Я знаю, больно. Ничего страшного, — говорит он, глядя на бледное, почти серое ее лицо. — Амина! — Юра! — на голос Виктора он даже не оборачивается. Амина цепляет пальцами Юрино запястье, обжигая до все еще пульсирующего от удара пистолета локтя одним прикосновением. — Ю..ра, — произносит девушка, сглатывая с таким усилием, будто горло ее сжимают тисками. Юра думает на болевой шок, потому что больше нет поводов ей так обессилеть в один момент. Если бы Виктор не промазал… Он поддерживает ее за плечи, убирает ее ладонь от раны, чтобы посмотреть. От крови поднимается тонкий черный дым, едва различимый. И пахнущий серой. — Как… — обмирая, произносит Юра, но Амина вдруг жмурится, кусает собственные губы и произносит на одном дыхании: — Тише… сила превыше Отчаянья и надежды, падения… И полета Уводит выше… нового поворота. — Что?.. За руку дергают, но Юра вырывается с такой силой, что едва не падает сам на мостовую. Амина закрывает глаза, и Юра трясет ее за плечи. — Нет-нет! Очнись! Юра слышит шаги, и они не принадлежат Виктору — Никифоров сидит рядом с ним на корточках, так и сжимая Юрино предплечье. И дышит почему-то через раз — это Юра тоже замечает, даже не понимая, с какой целью. Звук чужой поступи становится громче, потом затихает. Виктор рядом шевелится, оборачивается. — Как жаль, что гости пришли раньше, чем хозяева, — голос Нины, слишком звонкий для старухи, раздается прямо над головой. * * * Ночь с 1 на 2 декабря 2018 года — Красота… и молодость. Никто из вас даже не знает, какую силу имеет, обладая этим. Юра открывает глаза и первым, что он видит, оказывается небесный купол, сплошь усеянный яркими звездами. Изо рта вырывается вместе с воздухом облачко пара, которое тут же рассеивается. Мороз. Голова болит и настолько тяжелая, что Юра не может ее поднять, хотя затылок весь выстужен. По телу проходится дрожь. — Что-то вы не похожи на молодых и красивых, — слышит Юра голос Виктора. Он где-то позади, но шея вся задеревенела, не повернуть. — Мы выбрали жизнь. Вечную. Без хода времени, без болезней. Без старческой медлительности и помутнения разума. Разве ради этого не стоит стараться? Это говорит Нина. Ее Юра тоже узнает. Он закрывает глаза снова, чтобы не привлекать к себе внимания. Несмотря на то, что воспоминаниями накрывает, как океанской волной, он не может позволить себе сейчас вести себя неразумно. Что-то явно не так. И как он вообще отключился? Он не помнит ничего после того, как на площади появилась их хозяйка. И что с Аминой? Горечь от мыслей о ней тяжелая и осязаемая, и Юра едва уговаривает себя лежать и не шевелиться. Болит весь позвоночник, жжется от холода ледяным металлом. — Чего ради? — шипит Виктор. — У вас нет ничего. Вы на краю географии, старые и дряхлые. Зачем вам это? — Чтобы жить? Вы, молодые и напыщенные, гоняющиеся все время, которое вам отпущено, за удовольствиями, эмоциями и… как вы там говорите? Драйвом? Вы не знаете вкуса жизни, которая просто течет своим чередом. — Ни хрена себе черед, если вы должны были сдохнуть еще лет сорок назад, — выплевывает Виктор. Его голос дрожит от злости. — Однако мы живы. Но Амина уже слишком слаба. И нам нужен новый цикл. Мы обычно выбираем подростков, но твой друг достаточно юн. Возможно, этого хватит еще лет на пять. Юра с невероятным усилием давит в себе желание закричать или вскочить, хотя бы дернуться, когда в его запястья вцепляются чьи-то пальцы. — Что-то не просыпается. Если здоровье у него не очень, недолго же он нам прослужит, — слышит он над собой мужской голос. — Не трогай, блядь! — рычит Виктор. — Обычно мы приносим в жертву предыдущий сосуд, потому что он все равно не выживает. Но тут у нас блестящая возможность сделать это с тобой. Так силы будет еще больше, — продолжает Нина, не отвечая на заданный кем-то из этой дьявольской общины вопрос. — Прости, но ты слишком стар для того, чтобы быть нам полезным для более высокой цели. — Заканчивай проповедь, Нина! — произносит мужчина, который так и держит Юрину руку стальной хваткой. — Ночь не резиновая. — Мальчики должны знать, какую миссию выполняют. Обычно мы выбираем молодых девушек. Они горят изнутри мечтами о любви, приключениях. Столь жадно относятся к жизни. То, что нужно, чтобы остановить время. А еще они красивы в своей юности. Прелестницы, которые приносят нам годы и годы, питая всех и каждого. Гибель нескольких из нас этого не изменит. Надо же, вы первые, кто умудрился притащить с собой демона. — Да вы здесь все хуже демонов… — выдыхает Виктор. Его голос почему-то слабеет, и Юра внутри обмирает, не понимая, что происходит с Никифоровым. — Я бы поспорила с тобой, но… — Нина замолкает и задумчиво хмыкает. — Лет пятьдесят назад один из наших жителей продал душу за то, чтобы жена его смогла жить вечно. Крайне глупый поступок, по моему мнению, но он дал нам знание. Демоны жадны до жизни так же, как и мы сами. И меня удивило то, с какой самоотдачей этот демон прыгал из одного тела в другое, пытаясь убить нас по одному. Как видишь, даже меня можно удивить, а ведь мне уже больше ста лет. — Как жаль, что у него это не получилось. — У него бы не хватило сил на нас на всех. А уехать вы бы уже не смогли. Отсюда нельзя уехать, пока запущен цикл. Врата наши всегда открыты для юности и жизни, но покидать их не дано никому. Но даже демоны бывают глупы и слепы. Амина, наша прелестная Амина. Сколько в ней было яркости, сколько души. Одержимость демоном отняла у нее последние силы. Теперь это не более чем просто тело. — Здесь пропало столько людей. Зачем они были нужны вам, если у вас уже была она? Десять лет… — Сосуд тоже нужно питать. Что ж, думаю, что рассказала тебе достаточно, — голос Нины стал звучать ближе, и Юра понял, что она подошла к нему. — Душа, израненная сомнениями и трагедиями. — Волос касается ладонь, пальцы больно, как зубцы старой расчески, впиваются в кожу головы. — Я видела это в твоих глазах, Юра. Желание остановить время. И теперь у тебя будет эта возможность. — Стой. Юра не выдерживает, распахивает глаза и поворачивает голову на звук этого голоса — тихого, заглушаемого ветром. Амина лежит на мостовой на боку, упираясь лбом и одной ладонью в ледяные камни. — Не надо. Перестаньте, — просит девушка и поднимает голову. Ее волосы падают ей на лицо, рассыпаются, и Юра видит ее глаза — светлый ореховый оттенок. Ни следа от той почти черной радужки, что была до этого. — Амина… — почти с нежностью говорит Нина, хватая Юру за плечо. Юра дергается, потому что ушибленная рука мгновенно напоминает о себе. — Тебе нечего бояться. Совсем скоро ты будешь отдыхать. На этот раз — навечно. Ты послужила нам хорошо, девочка. — Не трогайте его, — словно не слыша ее, говорит Амина. — Я очарован всей этой драмой, но, может, начнем? Парнишка-то в сознании, — произносит мужчина, который тряс Юру за руку до этого. Юра запрокидывает голову, чтобы разглядеть его. И понимает, что за ним стоит целая толпа местных жителей, сбившихся в один тесный ком из людей. Их тут человек пятнадцать. Юра за все эти дни в поселке столько не встречал. Все они держатся чуть поодаль. Между ним, лежащим на камнях, и толпой зевак сидит на коленях Виктор. У него связаны руки и ноги, но он как-то удерживается прямо. — Соглашусь с тобой, мой добрый друг, — нараспев произносит Нина, дергая Юру за воротник. — Встань, Юра. — Давай я. Ты слишком долго возишься, — мужчина подходит ближе, наклоняется, отстраняя Нину, и, схватив Юру за куртку на плечах, вздергивает его вверх. Ноги, онемевшие от холода, едва не подгибаются, но ему не дают упасть, удерживая крепко, хотя Юра чувствует дрожь в чужих пальцах. — Прекрасный все же мальчик в этот раз, — говорит Нина с видом, будто ведет беседу сама с собой. — Пошла ты нахуй, сука, — хрипит Юра. Голос почти совсем пропадает от долгого лежания на морозе. — Поддерживаю, — подает голос Виктор. И добавляет уже тише и совсем иным тоном: — Юра? Юра смотрит на него. У Никифорова сложное выражение лица. И печаль, и сожаление, и какая-то почти отеческая забота, от которой сводит под ребрами. Юра только кивает — «я в норме». Его дергают снова, ведут чуть в сторону, от толпы. Вокруг темно, единственный источник света — палки с намотанными на них на манер факелов зажженными тряпками в руках у нескольких жителей. И все молчат, как воды в рот набрали. — Юра, слушай, — прокатывается теплом шепот по шее, и Юра вздрагивает, глядя себе под ноги. Его так и держат сзади за плечи. — Церковь. У тебя будет полминуты, не больше. — Что? — выдыхает Юра вместе с паром изо рта. Губы не слушаются от холода. — Соберись. Церковь. То же, что ему говорила Амина. На глазах вдруг закипают слезы. Совершенно невовремя. Юра опускает голову. — Чего вы там возитесь? — спрашивает Нина. — И куда ты его ведешь? — Я сейчас отпущу твои руки. Бегом, Юр. Ты меня понимаешь? — Отабек, это ты? Его коротко целуют в затылок, и Юра захлебывается воздухом. — Без Вити не пойду. И Амина… За спиной раздается хрип, который сменяют ужасные, булькающие звуки. Юра понимает, что его больше никто не держит. И оборачивается, чтобы увидеть, как приведший его сюда мужчина роняет нож, истекая кровью из перерезанного горла.