Нести со вкусом боли

– Ты бессердечный. Чону произносит это почти шепотом, опуская голову на чужое плечо. Сам он сидит на кухонном столе, держась за донхекову талию, а руки Донхека, стоящего между ног, впиваются в его бедра, прижимая их к своим, и не дают отодвинуться, вгоняя Чону в панику. Он хватается за Донхека, держится изо всех сил. Держится, чтобы не заплакать. Все-таки да, Донхек бессердечный. Когда Донхек узнает о его чувствах, Чону это кажется концом света: он никогда не позволял другим входить в его личное пространство и никогда (никогда!) не давал людям даже возможности узнать, что скрывается за милой улыбкой и вечной тишиной его ауры. Никогда. И мир его рушится в несколько секунд, за которые Донхек раскалывает его неосторожную фразу как орех и понимает: Чону в него влюблен. Не в кого-то кроме, а именно в Донхека. Вообще-то не секрет, что Донхек ревнует. Ревнует Марка по-жесткому, что в принципе понятно, и ничего необычного или странного в этом нет. Чону вечно получает за все малейшие поползновения в сторону Марка неодобрительные взгляды и ноющую боль, грызущую изнутри. И причины у нее даже две. Во-первых, с Марком ему хорошо до мозга костей, с Марком он расслабляется, но Донхек не только не дает этому расслаблению окончательно Чону поглотить, да еще и часто загребает Марка к себе, чему тот и не противится. А во-вторых, Донхек ревнует не его. Не его, а Марка. И Чону, ловя на себе очередной недовольный взгляд, думает об этом все больше. – Ты не лучше. Чону вдыхает громко и не выдерживает: по его щекам катятся слезы. Он за Донхека держится – а Донхек изо всех сил толкает его к обрыву, как беззащитного котенка, не встречая сопротивления, только маленькие когти в попытках остаться в живых. – Сегодня на коленях у Марка хорошо тебе было? Донхек ломает Чону очень умело. Медленно и в правильном направлении, как будто делал это столько раз, что ум под это уже заточился. Донхек сейчас выбивает каждым словом из Чону воздух, и если он делает это не специально, тогда почему его голос, который прямо над ухом, прямо в шею, растворяется в крови, с болью проходясь по всем сосудам? Больно. – Ты не понимаешь... – Объясни мне. Чону не отвечает ничего. Хочется бежать, но он почему-то не смеет двигаться, только шмыгает носом и понимает, что его трясет. Вся эта ситуация ставит в тупик: Чону сейчас как на ладони, а вот Донхек... Что он чувствует? Зачем так крепко держит Чону прижатым к себе? И почему так близко, что дышит в шею? Из коридора доносятся шаги. Донхек заметно напрягается и, когда слышит голос Марка, кричащий, что сейчас он все принесет, тут же отскакивает от Чону к плите, оставляя его крепко впиваться пальцами в стол, в попытках удержать равновесие. – Что у вас тут? - бодро спрашивает Марк, но тут же замирает у двери, пытаясь посмотреть на Донхека и Чону одновременно - он сразу чувствует – что-то не так. И Чону хочется закричать «Да! Да, не так!» и умолять забрать его отсюда, но... Чайник, который Донхек успел поставить еще до того, как усадил Чону на стол, закипает, и до этой точки кипения близится и напряжение в воздухе, раздавливая Чону почти полностью. – Чону? Ты плачешь? – удивляется Марк, слегка наклоняясь, как будто так он может лучше рассмотреть лицо друга, но как только он делает шаг вперед... – Не подходи к нему. Марк, ошарашенный твердым и грубым тоном Донхека, снова замирает на месте, а Чону этим тоном привинчивает к столу окончательно. Донхек никогда так не разговаривает, Донхек - солнце, и его улыбка, его смех - вот, что в первую очередь ассоциируется с ним, и такую агрессию в голосе что Чону, что Марк слышат впервые. Чону поднимает на стоящего спиной Донхека глаза. – Ты можешь выйти? Донхек звучит угрожающе, и Марк теряется. Это даже не непривычно, это как подмена, и Чону все еще не может понять донхековы чувства, а значит, не может взять над ним контроль. Это все в совокупности с его собствеными чувствами делает его абсолютно безоружным и бессильным, беззащитным. Марк, часто хлопая глазами и все еще не понимая происходящего, послушно выходит из кухни, пару раз оглядываясь, и воцаряется тишина. Шумит кружка, затем вода в ней, лимон и сахар, а Чону все смотрит. Донхек от него хочет... чего? Тот снова подходит к столу так близко, что его бедра упираются в столешницу, и Чону наконец отдвигается от него настолько, насколько может, что все равно не очень далеко, и кружка в руках Донхека дышит жаром в его подбородок. – Зачем ты это делаешь? - Чону больше не смотрит, он опускает глаза куда-то на пуговицы на чужой рубашке и старается держать невыплаканные слезы при себе. – Потому что ты отвратителен, - отвечает Донхек, силой передавая кружку в руку Чону, которого слезы все-таки атакуют с новой силой. - Твое неменяющееся выражение лица, фальшивая милота и все эти... весь этот флирт - это отвратительно. Я хотел увидеть тебя настоящего. Пей. Чону все это выстраивал годами. Невозмутимость и все эти ужимки - это то, за что он несколько лет бился с самим собой, и тут, всего за пару месяцев, Донхек рушит все, как песочный замок, будто это легко, словно Чону палка, которую сломать - просто стукнуть о колено. Чону отпивает из кружки и немного морщится: только что насыпанный сахар не растворился, поэтому на языке оседает лишь горьковато-кислый вкус лимонного сока с перезаваренным чаем. С этим, наверное, можно сравнить то, что Чону чувствует сейчас, рядом с Донхеком. Кисло, горько, больно. – И... как? - спрашивает Чону. Ему хочется продолжения, хотя он знает, что сейчас наверняка будет еще больнее, Донхек, кажется, заглянул в каждый его закоулок и изучил всего, и ему, кажется, не понравилось. – Думаю, что увидел. – И?... – Так же отвратно. Из Чону словно выдавливают последний воздух. Со скрипящим свистом и приходящей тошнотой. Донхек бедрами отталкивается от стола - Чону не может вдохнуть. Донхек проводит пальцами по джинсовой ткани - Чону дергается. Донхек собирается уйти, но... Чону хватает его за футбоку, отставляя кружку куда-то вбок, и поднимает глаза. Он хочет смотреть зло, смотреть с обидой, но выходит у него только жалостливый взгляд и всхлип вместе со слезами на подбородке. Донхека все еще не понять: то ли он так тщательно скрывает, то ли Чону слишком влюблен, потому что обычно людей он считывает на раз-два. Сейчас Чону может абсолютное ничего. Он хотел бы высказаться, накричать, зареветь, чтобы просто стало немножко легче, но все, что он под взглядом Донхека, после всего, что произошло за последние десять минут, делает, это глотает слезы (и в прямом, и в переносном смысле) и постепенно ослабляет тонкие пальцы, отпуская Донхека на все четыре. Но Донхек не уходит. Донхек все делает не так, как Чону думает, что он бы сделал. Предсказать Донхека невозможно. – Я бессердечный?... – спрашивает Донхек. Чону не видит больше его лица, потому что пытается скрыть свои глаза за челкой, но улавливает изменения: жесткий тон сгляживается. Внезапно Донхек снова руками касается его бедер, и Чону громко вдыхает и почти вскрикивает, потому что Донхек резко тянет на себя, от чего приходится обхватить его за плечи, лишь бы не упасть на стол спиной, и обнимает. Так мягко и тепло, что Чону развозит. На него давит со всех сторон, и он готов расплакаться прямо здесь, прямо перед Донхеком. Донхек сломал его окончательно. – Бессердечный - это ты, – говорит Донхек прямо на ухо, и Чону накрывает, будто огромной волной, смывающей все границы и «нельзя». Он ревет громко, пытаясь погасить все в донхековом плече, чувствуя, как руки Донхека обнимают все крепче, и слыша, как из соседней комнаты прибегают остальные, ощущая, как Донхека у него пытаются отнять, но чуть тот расслабляет руки, поддаваясь уговорам Тэен-хена, Чону впивается в него со всей силы и не отпускает. Не отпускает до тех пор, пока вокруг не становится тихо, пока в его душе слова Донхека не оседают до самого конца, пока Донхек держит его в ответ и пока его совесть и его гордость, забранные Донхеком чуть ли не подчистую, ему это позволяют.

Пока Донхек позволяет любить. Пока Донхек позволяет.