Тысяча и один способ сломать нервные клетки Фёдора Достоевского

Конечно каждый из Вас знает или же вполне догадывается насколько, всё же, мягко говоря, хреновая это вещь — похмелье. Коварное похмелье, от которого голова Ваша нальётся свинцом, а мир превратится в пыточную камеру. Во рту — пустыня Сахара, на утро тяжёлые веки поднять труднее обычного. Мысли в кучу, тело просыпается только к половине времени бодрствования. Сосуды в глазах предательски полопались и видок, скажем так, у жертвы похмелья не самый чудесный. Однако, ни для кого не новость, что передозировка наркотиками — штука серьёзная, которая может и привести к летальному исходу. Такое наркотическое средство, как MDMA или же, проще, экстази, относится к группе низко опасных и сам по себе безопаснее алкоголя и табака. Но всё же, совмещённый с алкоголем наркотик, ясное дело, к хорошему не приведёт, каким бы "безобидным" он не был. В нашем случае, эти две прекрасных вещи слились воедино и в одном человеке. — Как же мне пло-о-охо-о-о, — почти что выл Осаму, таким образом напоминая о себе. Завёрнутый в тонкое одеяло, парень изнывал от боли в голове, желудке и, вообщем-то, во всём теле. Лениво перевернувшись на бок, тот согнулся в три погибели и принял позу зародыша, морщась и опуская тяжёлые веки. Рядом сидящий Фёдор, что всё-таки притащил Дазая обратно в номер, изредка отрывался от своей книги, спокойно наблюдая за мучениями суицидника. Вот он, его собственный, лежащий перед ним, геморрой. Стоило Достоевскому покинуть парк, Осаму за максимально кратчайший срок смог заработать проблем выше крыши на свою бинтованную задницу. Мало того, что он "с горя", купил ещё пару бутылок спиртного, так ещё и ввязался в драку с какими-то хачами, за что получил множество шишек и синяков. После этого, он неизвестно каким образом раздобыл радужный флаг и, обвязав им свою голову, по словам свидетелей, стал носиться по Дворцовой Площади, крича во всю глотку, что он единорог и редкое природное явление. Ну хоть на счёт второго он не приувеличил. В итоге его увезли на карете скорой помощи от одного из мостов, с которого тот хотел прыгнуть. Правда, что-то пошло не так и Дазай просто ударился затылком о перила, не успев сделать и шага на пути к смерти. Заметив почти что бездыханное тело только под утро, прохожие и отправили его благополучно в больницу. По приезду туда, Осаму осмотрели и кое-как откачали, а когда сделали это, тот, словно у него пластинка заела, звал какого-то русского демона и чуть ли не разрыдался, когда врачи отказали ему в просьбе позвонить и вернуться домой через окно. — Как же всё боли-и-и-ит, — всё не унимался тот, желая, чтобы Фёдор перестал игнорировать его печаль. Тяжело вздохнув, Достоевский постарался не терять свой самоконтроль и, прикрыв книгу, вновь взглянул на Дазая. — А о чём ты думал, когда напивался? — спокойно поинтересовался у него парень, даже как-то осуждающе смотря на Осаму. — Я? Не знаю. О зайцах. — О, Господь, — русский поднял, казалось бы, беспомощный взгляд в потолок. — Нет, ну а кто же знал, что в том баре алкоголь смешивают с наркотиками? — Я знал. — И не сказал?! — Нет, ибо думал, что они закончили с этим делом. Однако, нет, не закончили, — прикрыв глаза, Фёдор тихо хмыкнул. — Да с тобой в бары ходить опасно для жизни! — Если ты пр- — Мне это нравится. Буду ходить туда с тобой чаще, — совершенно невинно улыбнулся Осаму, выглядя, даже, в какой-то степени довольным. От чего, пожалуй, Достоевского даже перекосило. — Ты в своём пьяном угаре пытался мне гланды облизать, поэтому нет. Я в такие места с тобой больше никогда, слышишь, никогда не пойду, — спокойно, но утвердительно произнёс тот, давая всем своим видом понять, что это даже не обсуждается. — Стоп, что я хотел сделать? Хочешь сказать, что я целовался с самим Главой Кры-ыс? — кажется, радости Дазая не было предела. Фёдор же скрипнул зубами. — Я всегда знал. — Ась? — Что ты, оказывается, заднеприводный, — покачав головой, парень понадеялся, что такое замечание уж точно заденет его собеседника, но не тут-то было: — Дос-кун, если ты на что-то намекаешь, знай, можешь заползать ко мне в кроватку в любое время, — Осаму хитро прищуривается и ехидно ухмыляется, наблюдая за довольно смешной реакцией Фёдора на его слова. Достоевский выдыхает как можно спокойнее. Нет, ну серьёзно, что творится в голове у этого идиота? Либо он серьёзно двинутый, либо двинутый, но с заморочками недо-гея. — У тебя всегда настолько плохие шутки? — изогнув бровь, русский уже в упор глядит на Дазая. — О чём ты? У меня прекрасное чувство юмора. А вот у тебя его вовсе нет, — как бы невзначай бросил тот, за что, конечно, получил плюс ещё один осуждающий взгляд в свою коллекцию осуждающих взглядов со стороны окружающих его людей. — А что само по себе, это..."чувство юмора"? — вдруг озвучил свои мысли Фёдор и, прищурившись, отвёл взгляд от Дазая. — Прошу, не надо. — Чувство юмора определяют как способность человека видеть смешное... — Не надо. — ...в рассказе, окружении или ситуации. Выделяют также способность шутить. — Умоляю, блять. — Это тенденция человека делать юмористические комментарии либо вести себя смешно в каких-либо ситуациях. — Фёдор. — Да-да? — тут же совершенно невинно откликнулся тот на своё имя, глядя на собеседника. Один из способов Дазая заткнуться было именно то, что когда Достоевский сосредотачивал своё внимание на чем-то конкретном, то нарочно начинал рассуждать об этом вслух. Осаму же, который успел наслушаться подобных статей из википедии от своих коллег, за секунду умолкал. — Хорошо, если ты утверждаешь, что знаешь толк в юморе, то...пошути. — Что? — Пошути. По-шу-ти. Шуткани. Пустись в ха-ха. Юморни. Заставь меня засмеяться, в конце концов. Однако в ответ Дазай получил такой взгляд, под который пускаться в ха-ха ну никак не хотелось. — Я же говорил, — довольно сказал тот, спустя минуту гробового молчания. Достоевский же устало закатил на это глаза и вновь открыл книгу, всем своим видом показывая, что больше не желает продолжать разговор. — Э-эй, ты меня теперь игнорировать снова будешь? Жа-аль, а мы только нашли с тобой общий язык. Знаешь, такая скука, я ж с тоски помру. Чахну я, понимаешь? Может сход- — Полно врать, — в который раз прервал словесный понос Глава Крыс, не совсем улавливая смысл им прочитанного из-за Дазая. — Я вообще-то тебе хотел предложить кое-что. — Что ты можешь мне предложить? — насмешливо поинтересовался Фёдор, не отвлекаясь от чтения. — Сходим в театр? — неожиданно серьёзно спросил Осаму, после, встречаясь с удивлённым взглядом своего собеседника. Что-что, но такого от него никто не ожидал. — Опять твои глупые шуточки? — Достоевский вновь посерьёзнел, однако книгу закрыл. — Но я не смеюсь, Дос-кун, — мило улыбнувшись, суицидник сел в кровати, лениво потягиваясь и зарываясь пальцами в растрёпанные, немного кудрявые каштановые волосы. Выглядело это так, будто он снова лишь издевается. — И что же ты собираешься мне предложить? — всё-таки, любопытство Фёдора взяло вверх. — Я хочу пригласить тебя на знаменитую трагедию Уильяма Шекспира "Ромео и Джульетта", на сцене Александринского театра, — улыбаясь, проговорил детектив, заглядывая в аметистовые глаза напротив. Достоевский сидел, смотря на него в ответ и раздумывал о предложении, до последнего уверенный, что пожалеет при согласии. Всё, что связано с искусством — ужасная его слабость и даже нередко эта самая слабость его подводила. И Дазай знал это. И пользовался. А ответ себя долго ждать не заставил. * Вечера в больших городах всегда отличаются чем-то особенным. Это именно то время суток, которое люди больше всего предпочитают для прогулок или свиданий, желая в полной мере насладиться той чудесной атмосферой, которая царит вокруг. На улице темнеет, всюду зажигаются волшебные огни. Фонари, вывески, разнообразные гирлянды на витринах, неяркий свет из окошек домов — всё это придавало сплошной уют. — Фёдор, а тебе нравится в Питере? — вдруг поинтересовался Дазай, идя вместе с Достоевским вдоль длинной улицы и, с большим любопытством осматриваясь по сторонам. Парень, коему был задан вопрос, сначала даже задумался, на секунду подняв взгляд к тёмному небу, а после-таки ответил, еле слышно при этом хмыкая: — Относительно. — Почему же? Я здесь так недолго, а уже влюбился в этот город. Ах, прощайте мои благородные поклонницы из Йокогамы! — наигранно опечаленно произнёс бинтованный, уже хотя устраивать театр одного актёра прямо здесь. В ответ на это, как ни странно, в свой адрес он не услышал ни упрёка, ни саркастичного ответа от своего спутника. Фёдор лишь издал что-то наподобие тихого смешка, взгляд же которого был прикован строго себе под ноги. — Что такое, Дос-кун? Даже не скажешь мне ничего подобного в своей манере, как "Блуд - это грех", "Как тебя ещё Земля носит, бинтованное ты чучело?" — Я не называл тебя бинтованным чучелом, — будто бы вернувшись в реальность, возразил тот, наконец подняв взор на Осаму. — О-ох, называл и не раз! Что, дорогой, тебя уже мучает склероз? — Это свидание? — внезапно выпалил русский, внимательно при этом смотря в глаза Дазаю, чтобы наверняка понять, врёт он или нет. Однако тот ответил вполне откровенно и, что самое главное, абсолютно беззаботно: — А что, если так? — Если так, то у тебя нет никаких шансов, Дазай. — Ха-а? Это почему же? В твоей сухой душоночке не хватит места для такого мужчины, как я? — элегантно зачесав пальцами чёлку, а-ля альфа-самец, он кокетливо подмигнул Фёдору. Сначала даже показалось, что его перекосило. — Никак нет. Место в моей сухой душоночке занято другим, — покачал головой Достоевский, прикрывая глаза. — Кем же? Или чем же? Я, вообще, удивлён, что что-то может занять место у тебя в душе! Серьёзно? Не шутишь? Прям вообще? Подожди, серьёзно? — Дверь. — Чт- не успев толком среагировать на слова Фёдора, Дазай нехило врезался прямо в одну из открытых дверей здания театра. Глава Крыс же, ехидно хихикая, проскользнул внутрь, пока пострадавший считал звёзды у себя над головой. Лишь когда звёзды наконец померкли, Осаму, выдохнув, облакотился о ту самую дверь, но, вдруг опомнившись, отдёрнул руку и прошёл внутрь здания, кидая на неё свой самый презрительный взгляд. Внутри Александринский театр был ещё красивее, чем снаружи. Здесь сохранились фрагменты — как вычитывал в интернете Дазай — его первоначального оформления, созданные в первой половине серебряного века. Тут было невероятно и детектив, не давая отчёта своим действиям, уже побрёл туда, куда глаза глядят, пока не был грубо схвачен за рукав и, утащен за какую-то дверь. Теперь же он оказался поистине в том месте, где мечтал бы оказаться любой ценитель русского театра. Зрительский зал был пятиярусным, просторным и нарядным. Интерьеры были отделаны бархатом, роскошной золочённой резьбой, которая украшает ложи, и настенной живописью. Зал был выполнен по современной системе, с амфитеатром и партером. Огромная сцена, все тайны которой пока что скрывал занавес. Кружилась голова и захватывало дух, пока Осаму вдруг чуть ли не сбила с ног какая-то женщина тучного телосложения, в чрезвычайно облегающем ярко-красном платье, со словами: "Надо же, каких пускают в подобные места". Дазай бы точно додумался, о чём дама толкует, даже без знания русского языка, если бы вовремя не опомнился: он стоит здесь один. — Фёдор? — растерянно выпалил детектив, отступая к стене, дабы прибывающие зрители его просто не задавили. Но привычной белой ушанки глаза не находили, сколько и с какого бы ракурса не ищи. Делая несколько шагов назад, чтобы протиснуться сквозь гостей, суицидник уже было хотел проскользнуть во временно образовавшееся пространство между людьми, как тут же был схвачен за плечо и оттащен к дверям входа. — Что за? Эй! — пытаясь вырваться из довольно крепкой хватки, Дазай хватанулся за первое, что попалось под руку. И этим первым оказалось коралловое боа с шеи худощавой барышни, что в этот самый момент что-то бурно обсуждала со своими спутниками. Увлечённая, она даже не заметила, как один из аксессуаров её образа благополучно смылся. Будучи выставленным за порог, Осаму в искреннем непонимании и даже ярости взглянул на того, кто его так бесцеремонно выволок из зала. И этим "кем-то" оказался простой билетёр, в солидном чёрном костюме, гладко зачёсанными назад волосами и, кажется нарисованными, усиками. Спокойно взглянув на Дазая, тот медленно протянул ему раскрытую ладонь, отчего сам детектив впал в некоторое недоумение. И тут его осенило. — Точно! Билеты, — сам для себя произнёс парень, тут же начиная рыться по карманам своего пальто. Не найдя билеты во внутренних карманах, тот нервно усмехнулся, проверяя уже другие. Мужчина на это лишь терпеливо вздохнул. Видимо, ему уже не впервой. "Вот крыса," — пронеслось в голове Осаму, когда тот понял, у кого же сейчас оба билета. Что ж, нужно выкручиваться. — Ха-ха, произошла смешная ситуация, не правда ли? — стал искать выход из положения тот. — Я...а, ладно, чё я оправдываюсь, ты ж не понимаешь. — Понимаю, — внезапно произнёс мужчина на чисто японском, отчего глаза Дазая значительно расширились. — Так где Ваши билеты, молодой человек? — Так Вы меня ещё и понимаете, какое везение! — тут же лукаво заулыбался суицидник. — Смотрите: у меня есть билеты, я сам покупал их через интернет на официальном сайте. Два билета, и сейчас они оба у моего спутника, который уже сидит в зале! Я без понятия, каким образом они попали к нему, но если Вы меня пропустите, честное слово, я возьму их и тут же- — До свидания, — резко обрезал его билетёр, уходя за порог зрительного зала и сразу закрывая за собой двери. Постояв пару секунд в немом шоке, всё не переставая улыбаться, Дазай выпрямился, смотря на закрытые двери стеклянными глазами. Серьёзно? — Чтоб кинжал Ромео отлетел тебе в трахею, хитрозадая ты крыса, — тихо прошептал он, склонив голову вбок. Ничего другого, кроме как ждать Достоевского здесь, ему не осталось. * Тем временем Фёдор спокойно уселся на то место, что было указано на билетах. Которые тот, в свою очередь, легко и просто смог умыкнуть у слишком замечтавшегося Дазая. Нет, он и сам без препятствий мог купить себе билет на представление, но всё же сидеть в зрительском зале без Осаму, так ещё и зная, что он где-то там шарахается — было невыносимо приятно. Всё представление длилось два с половиной часа. И эти часы были отдыхом для Достоевского что физическим, что моральным, без участия уже надоевшего ему суицидника. Люди вокруг пусть и раздражали своим присутствием, но всё-таки это было много лучше, чем бесконечная болтовня и приставания. Хотя, кто знает. Может, в разных местах Дазай ведёт себя по-разному. Но сегодня Фёдор проверять это вовсе не горел желанием, предпочитая насладиться спектаклем, прекрасной музыкой и актёрской игрой. Однако, вот и конец. Артисты спектакля собираются на сцене, хватаются за руки и под громкие аплодисменты зрителей одновременно кланяются залу, запыхавшиеся, вымотанные, но счастливые. Фёдор, тихо хлопая, улыбается. Зажёгся свет. Люди, бурно обсуждая просмотренное, собирают свои вещи и неспеша уходят со своих мест, восхищённые и, кажется все, удовлетворённые. Дети, которых родители явно силком заставили пойти на балет вместе с ними, кисло плелись за своими мучителями. Сонный мужчина, потирая глаз, шёл в компании своей жены, что в данный момент была под большим впечатлением от увиденного и трещала без умолку. Милая пожилая пара, не так торопясь, обговаривает, на какое представление пойти в следующий раз. Полная дама в красном платье утирала платочком скупые слёзы со своих щёк, в то время как её сухопарая приятельница жаловалась на пропажу её любимого боа. Весело было наблюдать за этим лишь Достоевскому, что после окончания представления так и не сдвинулся с места. Он ждал того, когда зал полностью опустеет. Как только голоса стихли, а повсюду воцарила мёртвая тишина, парень вздохнул с облегчением и медленно поднялся со своего места. Поправив ушанку на своей голове, он, прикрыв глаза, неспеша направился в сторону открытых дверей. Но стоило ему подойти к самому порогу, двери резко захлопнулись прямо перед его носом. Крупно вздрогнув от подобного, Глава Крыс, повернул голову в сторону сцены. Странно это. Рука Фёдора уже тянулась к двери, как вдруг, в зале погас свет. Несколько прожекторов включились и направили мягкий белый свет прямиком на занавес, скрывающий сцену. Достоевскому оставалось лишь молча недоумевать, в потёмках души гадая, какой на этот раз призрак оперы решил его навестить. И этим самым призраком оказался его излюбленный самоубийца, о котором, кстати, Фёдор как раз старался не думать на протяжении этих двух часов. Не получилось. Широко улыбаясь, Дазай смотрел на Достоевского прямиком со сцены, сложив руки за спиной. — Обязательно нужно было так заморачиваться? — скептически изогнув бровь, парень стал спускаться к местам, что находились ближе к самой сцене. — Обязательно было воровать мои билеты? — вопросом на вопрос ответил Осаму, довольно щурясь. Карие глаза следили за тем, как единственный зритель в зале садится где-то в середине, прямо напротив него. Прожигая взглядом сиреневых глаз, русский сцепляет руки на животе и с неподдельным интересом наблюдает за дальнейшими действиями детектива. — Когда ты пробрался на сцену? — Когда ты украл у меня билеты? — Как на счёт обмена информацией? — Губу закати. — Язык проглоти. Дазай вздохнул. Не отвяжется же. — Отвлекающий манёвр и эффект неожиданности. Или же маскировка, мой шарм и швабра уборщика, — хвастливо произнёс тот, стряхивая с себя "пылинки". Вытягивая длинную швабру из закулис, Дазай, встав в позу сильного и независимого первооткрывателя, ухмыльнулся. — На кого я похож, по-твоему? — На жертву аборта. — Ну вот, а я так хотел быть Синдереллой! — состроив жалостливое выражение лица, суицидник схватился за швабру двумя руками. — Знаешь, петь, танцевать под музыку, которая берётся хер знает откуда, и чтоб вся живность в округе плясала и пела вместе с тобой. О! Ты ведь крыса, давай спляшем? — Я спляшу только на твоей могиле, жихарка, – тихо усмехнулся тот, наблюдая за такой жалкой попыткой Дазая в Золушку. — Я только за. Тогда, споём? — хитро прищурившись, Осаму заглянул прямо в сиреневые глаза напротив. — Обычно принцессы поют о несправедливости сего мира или любви. Отойдя от края сцены, парень, взявшись за швабру, стал ею мести по гладкой поверхности, наигранно мечтательно глядя в потолок. — My whole life waiting for the right time,* — тихо-тихо начал тот, медленно идя вдоль всей сцены. — To tell you how I feel. Know I try to tell you that I need you. Here I am without... you...— в этот момент, остановившись, Дазай посмотрел в зал, встретившись с холодным взглядом со стороны. — I feel so lost but what can I do? — будто бы всерьёз спросил он, ответ которому служила лишь тишина. Фёдор его слушал. Слушал, и внимательно. — Cause I know this love seems real...But I don’t know how to feel. We say goodbye in the pouring rain, and I break down as you walk away... — Stay...— вдруг слетело с губ Достоевского, пока он с искренним изумлением слушал и наблюдал за тем, как Осаму, напевая, расхаживает по сцене. Нельзя было назвать его пение превосходным, но и отрицать тот факт, что он, не фальшивя, попадает в ноты, тоже было невозможно. — Cause all my life I felt this way, but I could never find the words to say, — самозабвенно пропел тот на более высоких тонах, всё ближе и ближе приближаясь к краю сцены. — Осаму, — видя, как стремительно быстро сокращается расстояние между недоделанным певцом и им, Фёдор насторожился. — Оса- Но было уже слишком поздно. Послышался глухой грохот, хруст и тихие недовольные звуки где-то возле первых рядов. И всё вместе, к сожалению, не предвещало абсолютно ничего хорошего. * Как позже выяснилось, единственное, что повредил себе Дазай — была голова. Во время полёта веры со сцены он ударился головой о подлокотник кресла и еле-еле нашёл в себе силы не отключиться. Хотя по его словам повредилось в тот момент только его самолюбие. А причиной же хруста была сломанная швабра, с которой Осаму так элегантно выплясывал на сцене. Фёдор, смиренно ожидая, когда певец прекратит скулить от боли, тем временем избавился от сломанной швабры. Суицидник ещё немножко повалялся на полу, а потом кое-как встал, давая себе обещание, что после этого ноги его не будет в этом театре. — Что ж ты за неувязок, Осаму, — тягостно вздохнул Глава Крыс, подходя к малорадостному детективу, что в данный момент, облакачиваясь на парапет, держал на месте ушиба мешочек со льдом. — И который раз за жизнь я это слышу? — саркастично произнёс тот, забирая протянутый ему стаканчик с кофе. Фёдор на это лишь невесело хмыкнул и, вновь закутавшись в своё пальто, также облакотился на парапет, глядя на открывающийся ему вид: чёрная, как смоль, вода, лишь частично отражает на своей глади свет фонарей. Куда-то спешащие люди по ту сторону берега, проезжающие мимо машины. Сведённый Дворцовый мост на фоне тёмного неба и много-много маленьких звёзд, рассыпанных по нему. Всё это Достоевский видел и раньше. Изменилось не многое, и пейзаж остался таким же, каким засел в памяти русского. — Скажи, Дазай. — М? — делая маленький глоток из стакана, парень взглянул на своего задумчивого спутника краем глаза. — Обычно твои принцессы исполняют подобные песни ради того, чтобы посвятить её кому-то, либо показать, насколько сильно они стремятся к обретению любви. Они осознанно поют, и вскоре наступает счастливый конец. Песня идёт не от нечего делать, люди вкладывают в неё душу, показывают всем свои скрытые желания, тем самым открыто говоря о том, о чём бы никогда не сказали просто так вслух. Так что же побудило тебя спеть эту песню? — прикрыв глаза, Фёдор поставил свой стаканчик рядом с собой. — Кому ты её посвятил? Внимательно смотря на Достоевского, детектив, думая о его словах, лишь тихо усмехнулся и, сжав в руке компресс, вновь отвернулся, глядя на противоположный берег. — Если я скажу, станет неинтересно.