Тысяча и один способ сломать нервные клетки Фёдора Достоевского

— А вот я вообще читал, что русские - очень гостеприимный народ. Ты к ним приходишь, а они тебя и встретят тепло, и накормят. А ты меня кормишь только пиздюлями. — Воу, гостеприимный народ, говоришь? Что-то из жанра фантастики? Мне тоже дай почитать на досуге, — нескрываемо саркастично отзываясь на циничное высказывание со стороны своего оппонента, Достоевский лишь тихо фыркает, будучи в крайне напряжённом состоянии в чужой компании. Эта глупая привычка недоделанного суицидника превращать всё вокруг себя в абсурдные комедии ужасно раздражала и попросту выматывала, и не показывать недовольство складывающейся ситуацией у Фёдора с каждым днём выходило всё сложнее и сложнее. Когда же он стал таким вспыльчивым? — Я бы дал, да только мне что взамен? Снова от ворот поворот? Спасибо, я уже этим сполна сыт, — надув губы, Осаму отворачивается. С того момента, как их своеобразное свидание под крышей театра подошло к концу, прошло всего несколько дней. Выходить из гостиницы русский целенаправленно не собирался, в то же время запрещая и Дазаю покидать это место без его сопровождения. И в этом решении даже не было никакого скрытого замысла, прикрытого заезженным клише, лишь конкретные факты. Во-первых, как оказалось, отпускать детектива гулять по Питеру одному — являлось одной из самых плохих затей Достоевского. После одиночных вылазок суицидника приходилось разгребать слишком много проблем, которые за собой принёс он же. Во-вторых, чем больше Фёдор проводил времени в этой сомнительной компании (да он и сам является абсолютно такой же сомнительной компанией), тем больше ему казалось, что после своего легендарного полёта со сцены Дазай окончательно тронулся умом. Если раньше его выходки и новые вбросы чего-то нечеловеческого можно было стерпеть, то сейчас хоть о стены бейся. Упрёки, двусмысленные фразы, намёки на что-то большее, чем посиделки, неуместные шутки и бесчисленное количество жалких попыток обратить на себя чужое внимание. Терпение Главы Крыс оказалось, удивительно, небезграничным. — Федь, сделай мне чай, — закинув ногу на ногу, Осаму взял в руки собственный мобильник. — А в жопу тебя не поцеловать? — уже привыкнув к подобным запросам, Достоевский лишь фыркнул, даже не подняв взгляда. — Нет, ну если ты так настаиваешь... — Сплю и вижу. — Ну Федь. — Федь. — Фёдор. — Фёдор Михайлович. — Достоевский Фёдор Михайлович. — Достопочтенный Достоевский Фёдор Михайлович. — Что? — Ну и горделивая же ты сука, Фёдор Михайлович. — Ну и хамло ты редкостное, Осаму Дазай, — саркастично ему улыбнувшись, Фёдор, по итогу, с громким, выразительным хлопком закрыл книгу, которую пытался, именно пытался читать в чужом присутствии, а после отодвинул её и резко встал из-за стола. Да с таким выражением лица, что не только Осаму, даже небу стало тошно. — Я не хамло, я честный человек, по натуре своей! — тем не менее осмелился уверенно проговорить он, заглядывая в глаза напротив, капилляры в которых уже научились жить своей жизнью. Разве что дом не построили и детей не завели, чему Дазай был несомненно рад. Хотя, в такой ситуации ты едва найдёшь повод для радости. А если и найдёшь, он будет последним. — Тогда я - волшебник страны Оз, — дёрнув бровью, тот снисходительно усмехнулся. — Воу, честно?! — Матушкой клянусь. — Подожди...но ведь у тебя нет мамы? — Вот именно. Парень на секунду завис. — Знаешь, у меня от твоего юмора в глазах потемнело. — В глазах у тебя темнеет из-за недавнего прыжка веры, — тем временем Фёдор уже сидел на кровати, выуживая из небольшой дорожной сумки полотенца и пару небольших бутыльков под нескрываемо пристальный, явно заинтересованный взгляд Осаму. Если же для него это уже стало нормой, то русский, в самом деле, даже стушевался. — Что? — Ты пошёл принимать водные процедуры? — невинно улыбнувшись, суицидник покачнулся на стуле, на коем сидел. — Ух ты, как ты догадался? — сделав наигранно удивлённое лицо, Фёдор тут же привычно нахмурился, взяв всё с кровати в охапку и направившись в сторону ванной. — Я, вообще-то, тоже изъявляю неодолимое желание сходить в ванную, — как бы невзначай бросил тот, переведя неоднозначный взгляд на своего оппонента. Страшное осознание настигло Достоевского, и он в то же мгновение сорвался с места, с замиранием сердца слыша, как в комнате на пол опрокинулся стул. Не успевая закрыть за собой дверь, Фёдор, отпрянув от дверного прохода, который сейчас целиком и полностью загораживал собой Осаму, кинул в него то, что только первым попало под его руку. И этим самым "первым" был небольшой бутылёк, и защита из него получилась более, чем плохая. Тогда за ним полетели и остальные принадлежности: мыло, бальзам, шапочка для душа, зубная щётка, паста и под конец, когда защищаться было уже нечем, в детектива полетело полотенце. Но ничего из этого даже ни коим образом его не задело. Всё ловко и быстро было отброшено в разные стороны. Отступая назад, всё ближе к стене, парень, к несчастью для себя, в конце концов понял, что деваться было некуда, когда Дазай самым бесцеремонным образом уже зажал его между собой и той же самой стеной. В карих глазах напротив на миг просверкнула мечтательная, азартная искра, отчего Достоевскому, вдруг, стало не по себе. — Отойди от меня. Сейчас же, — вжимаясь в стену головой, да и, впрочем, всем своим телом, русский напрягся лишь больше, примерно прикидывая, как этот казус выглядел со стороны. То, что первым возникло в его голове, ему совсем не понравилось. — Вы только посмотрите-ка на это зрелище. Нашу крыску загнали в угол, — расплываясь в лукавой ухмылке, Осаму нагло приближается, явно показывая собственными действиями, что такая вещь, как интимное пространство ‐ для него просто чуждо. — Кажется, в душ ты сегодня со мной. — Соблазн, безусловно, большой, но я пожалуй воздержусь, — даже не обратив должного внимания на сомнительную издёвку с чужой стороны, Фёдор попытался проскользнуть во временно образовавшееся пространство между рукой Дазая и стеной, но в итоге оказался в ещё более откровенном положении, что было до этого. Суицидник ещё и сумел развести его ноги, поставив меж них своё колено, для надёжности. Ужасная ситуация с одной стороны, но насколько выгодная с другой. — Только попробуй, — сквозь плотно сжатые зубы прошипел тот, упираясь руками в ногу детектива. — Ты ведь никогда не занимался этим, м? — гаденько захихикав, тот тут же схватил Достоевского за запястья, с силой прижав их к стене. А после, пользуясь чужим замешательством, надавил коленом на причинное место, отчего ноги Фёдора едва ли не подкосились. — Отпусти, — дёргая руками, в попытках освободиться, тот с силой закусывает губу, низко опуская голову. Будучи готовым к подобному, он всё-таки не придумал, как можно было бы легко отделаться от неблагоприятного исхода. — А что мне за это будет? — наклонившись к лицу Фёдора, Осаму надавил коленом на чужой пах лишь больше, дразня, испытывая. До определённого момента. Резко поднимая голову, Достоевский с силой ударяет лбом своего излюбленного оппонента где-то в районе переносицы. Как только слёзы брызнули из глаз Дазая, хватка сразу ослабла, что и позволило русскому избежать дальнейших домогательств. Осев на пол, детектив едва не захныкал больше от обиды, чем от боли. Представить невозможно, насколько остро было задето в который раз его самолюбие. — Впредь тысячу раз подумай перед тем, как начать распускать свои греховные руки, — схватив Осаму за шиворот, Фёдор ловко выволок его из ванной и захлопнул за собой дверь, нескрываемо вымученно выдыхая. Покуда по ту сторону двери раздалось что-то невнятное, тот лишь пожал плечами и стал собирать разбросанные, им же, вещи. *** Как только водные процедуры Достоевского подошли к концу, тот, облегчённо выдыхая, одетый и с полотенцем на голове выходит из ванной, окидывая внимательным взглядом комнату. Однако не сразу он заметил Дазая, что сейчас, свернувшись колачиком на кровати, кажется, спал. Но стоило тому сделать лишь шаг, суицидник мелко вздрогнул и уткнулся лицом в подушку, сжавшись больше. Сплошная халтура. — Строить обиженного у тебя получается практически так же плохо, как и альфа-самца, — хмыкая, тот, вытирая мокрые волосы, садится за стол. — обижайся, сколько хочешь. Молчание с твоей стороны - в действительности золото. Задумываться о том, что подобного рода слова могли прозвучать чересчур обидно, русский даже не намеревался. По его мнению, всё это было более, чем заслужено. В ответ Осаму лишь гордо промолчал, старательно делая вид, что ничего, кроме как рассматривание цветочков на серых обоях не имело для него должного значения. На что Фёдор только кривовато усмехнулся, вешая полотенце на спинку стула. Он не знает, кого из себя пытается строить его, мягко говоря, придурковатый товарищ, однако подобные несостыковки порой даже веселят, с одной стороны. Но сторона, принимающая на себя негатив, всё-таки преобладает. — Личностный ущерб за прожженные взглядом обои будешь платить ты. — После дождичка в четверг, — сухо бросил обиженный всеми, многозначительно фыркая. — Завтра будет ясно, не то, что в твоей голове, — подпирая щёку рукой, Достоевский, вдруг, озаряется гениальной мыслью. — Моя голова, по крайней мере, не крысиная, — закатив глаза, тот приподнялся с подушки на локте, сверля оппонента убийственным взглядом. — Поверь, под твоим взглядом мне не захочется удавиться, как бы ты этого не хотел, — встав из-за стола, Фёдор, подходя к кровати, на коей так вальяжно расположилось его высочество, стал что-то целеустремлённо выискивать в собственной сумке. — нашёл. — Не поверишь, но я так за тебя счастлив. — А гавно в тебе так и кипит, — усаживаясь на постель, рядом с Дазаем, Достоевский демонстративно кладёт перед ним колоду карт. — раз уж ты всё равно изволишь держать спиной матрас, я пока научу играть тебя в козла. — В кого? — выгнув бровь, суицидник, недоуменно глянув на того, выпрямился. — Козёл - довольно популярная карточная игра на четверых человек. Неимение двух игроков едва помешает нам сыграть с тобой, — довольно прищуриваясь, он садится в позу лотоса. — Используется колода из тридцати шести карт, причём непосредственно играют тридцатью двумя картами, а четыре шестёрки выполняют роль своеобразного табло, которое считает так называемые "пары". Целью игры является сдвинуть табло на шесть "пар" быстрее противника: в этом случае засчитывается выигрыш. "Пара" - это одна строка из двух обозначений масти на теле шестёрки. В начале каждого кона сдающий перемешивает карты и спрашивает у выполняющего первый заход, будет ли он "хвалиться" или просто колоду из тридцати двух карт следует раздать на всех четверых участников сразу - по восемь карт каждому игроку. В ходе игры выполняется две задачи: набрать максимальное количество очков и поймать "шамком" даму "треф". Все игроки играют в масть с заходящим. Если же масть отсутствует, то можно скинуть карту или побить козырем. Понял? Осаму даже не сразу осознал, в какой именно части пламенной речи собеседника мысли его улетели настолько далеко, что и не вернулись после того, как Глава Крыс замолчал, выжидающе на него глядя. — Хорошо, разберёшься в ходе игры, — опустив взгляд, тот взял в руки колоду. — на что играем? Дазай тут же оживился, словно забывая все свои обиды. — На желание. *** Стоило чужим козырям ловко накрыть каждую, по мнению Достоевского, наисильнейшую карту в его и без того небольшом наборе, как его противник, гордо воскликнув: "Козёл!", всплеснул руками и тут же откинулся на подушки. Выглядел он более, чем довольным, что не скажешь о Фёдоре. — Да. Да, да, да, да, да! Я знал, я верил! Всё, чему я учусь, получается у меня мастерски и на «ура»! Трепещите, русские хачи подворотни, я оставлю вас в дураках каждого, поочерёдно! А точнее, не в дураках, а в козлах! Гениально! Федь, а ты чё приуныл? Хотя, судя по твоему лицу, «приуныл» как-то мягко сказано... Поднимая взгляд усталых от несправедливости жизни глаз, юноша лишь тяжело, прерывисто выдыхает в ответ. Да так, будто бы он уже расположился на скамейке гельотины, ожидая часа казни. — Я не собираюсь выполнять твои похотливые желания. — Зассал? — тот расплылся в ехидной ухмылке. — Ещё чего, — одёрнул себя Фёдор, на удивление быстро переменившись в лице. — дерзай. — Хм, вот так сходу, — хмыкая, Осаму почёсывает подбородок, растягивая момент и любуясь слегка растерянным видом собственного оппонента. — придумал. — И что же? — Поцелуй. — Чё? — Французский. — В см- — В обнимку. — Но... — На кровати. Молчание. — Чем больше я интересуюсь, тем хуже становится? — Именно. Молчание повисло вновь. Достоевский же стал медленно отступать. — Ку-у-уда! — стоило тому только приподняться с постели, его вмиг схватили за руку и без лишних церемоний увалили на себя, нагло обняв и прижав к себе настолько сильно, чтобы в этот раз наверняка просто так вырваться у русского не получилось. — Я конечно понимаю, тебе нравится меня зажимать и всё в этом духе, но давай найдём такой выход из данной ситуации, который бы понравился нам обоим, — ужаснувшись от представшего перед ним зрелища, а именно от попыток суицидника поцеловать его, Фёдор изворачивался как только мог в силу своего положения. — перестань меня домогаться, пока я с тобой разговариваю! — Перестань разговаривать, пока я тебя домогаюсь! — Наглая рожа, — уперевшись рукой в щеку Дазая, максимально сильно отстранил его лицо от своего. — противная, бессовестная, охуевшая в край рожа! — Как романтифно тф прифнаёффся мне ф чуфтвах, — еле разборчиво, но поистине счастливо пролепетал Осаму, тем не менее не оставляя своих попыток. — прафда, я предстафлял это по-другому. — Представляй дальше, но без моего участия, — скалясь, тот всё яростнее пытался отлипнуть от своего благоверного, но получалось это, с каждым мгновением, всё хуже. — убрал от меня свои коряги. — Эти коряги сейчас окажутся у тебя в заднице, если ты не прекратишь противиться, — хмыкая, детектив, пользуясь удобно подвернувшейся возможностью, совершенно нагло тянется к губам Достоевского. И мягко целует. Не привычно строго, не по-собственнически, а как будто проверяет, без нажима. Только пока. Не завидя сопротивления, Дазай прикусывает чужую губу, неторопливо углубляет поцелуй, ожидая ответа. И к его большому удивлению, он себя долго ждать не заставил. Обхватывая холодными ладонями лицо Осаму, Фёдор, немного хмурясь, покорно подаётся навстречу. Суицидник же, мягко говоря, даже опешил от подобной реакции, но тем не менее его всё более чем устраивало. Чего только стоило Главе Крыс переступить через собственную гордость, когда он, приоткрывая рот, позволил чужому языку проникнуть в него. Но только руки Дазая постепенно стали спускаться ниже поясницы, как Достоевский, неслышно рыкнув, с силой прикусил его губы. Однако, он мальца переборщил. Заслышав приглушённый, болезненный стон, лишь хмыкнул и отстранился, почувствовав вкус крови, которая буквально хлынула из губы Осаму. Он же, поджимая их, терпеливо выдыхает, запрокидывая голову назад. Больно. В который раз. — Вот незадача, теперь сорок восемь уколов в живот от бешенства делать, — пробубнил тот сквозь плотно сжатые зубы, за что получил слабую, но всё-таки оплеуху. — ау! С твоим пониманием шуток нужно срочно что-то делать! — Это с твоим чувством юмора нужно что-то делать, причём незамедлительно. Ты только гланды облизывать горазд, — презрительно фыркнул парень, намереваясь сиюминутно вырваться из чужих объятий. Но каково же было его удивление, когда за считанные секунды мир его перевернулся с ног на голову. То есть, с позиции сверху на позицию снизу. — Твои гланды у меня в списке фаворитов, чтоб ты знал. Да и целуешься ты вполне недурно, только кусаешься, но это легко исправить, правда ведь? Правда. Потому что иначе кусаться начну я. А знаешь, что в первую очередь я укушу? М? А что глазки забегали? Неужто знаешь? Зна-а-аешь, я же вижу. Извраще-енец. Ой, ну только давай без этого. Не смотри на меня так, будто я сломал всю твою жизнь.