Дурная Кровь

      Их поставили на колени, словно не зная, как можно ещё унизить. Но они не чувствовали себя униженными, и это раздражало их мучителей. Гордые и непокорные – дурная кровь. Кровь их отца. Верёвки врезались до боли в связанные за спиной запястья. Кляпы изо рта достали, но не для того, чтобы выслушать. Чтобы сквозь частое дыхание различить стоны и мольбы. Но палачи не дождутся ни того, ни другого. Даже когда воздух со свистом рассекает тяжелый кнут, распарывая кожу на спине. Ни звука. Только искусанные в кровь губы.       Немой вопрос «за что?» так и остаётся без ответа. Хотя, разумеется, он очевиден. Бальдр мёртв. Виновный скрылся. Пропал отовсюду, будто и не существовало его вовсе. Братья могли бы винить отца за исчезновение, но они понимали – он считал, что защищает семью. Но откуда тогда этот ком в горле, мешающий дышать? Отчего слезы горечи самовольно стекают по щёкам? Где ты, папа, когда ты так нужен?       – Он не придёт, – шипит одноглазый бог, наматывая на кулак рыжие кудри. Резкое движение назад заставляет вытянуть шею, – заканчивайте с ними.       Вали не понимает, что произошло. Всего одно слово, сказанное ему на ухо тихим шепотом. Слово, значение которого он даже не понял. И вот пронизывающая боль погружает разум во тьму, заполняя собою до кончиков пальцев. Нет, уже не пальцев. Лап. Гнев, обида, боль – всё смешалось в кровавом танце помутневшего рассудка. Челюсти смыкаются на шее, погрузив в нежную плоть острые клыки. Рваное клацанье сопровождается сердитым рычанием, смутно напоминающим божественную речь.

НЕ. НА. ВИ. ЖУ.

      Вот только жертва не та. Запах крови бьёт в нос, а во рту остаётся солоноватый привкус. Вкус собственного брата. Словно сквозь подушки, набитые перьями, доносится глухой смех Всеотца. Убийство детей побратима из необходимости превратилось в потеху.       – Смотри. Это сделал ты.       Пелена слёз застилает глаза, и всё, что видно – только кровавое пятно, расплывающееся по земле. Взмах топора. Хруст костей.       – Лови.       Дрожащие пальцы инстинктивно ловят брошенное. Брошенную дикому волку кость. Отрубленная кисть ещё тёплая, но тело сотрясает в ледяном ознобе. Трясущиеся губы осторожно касаются каждого пальца, прощаясь. Ты говорил, что простишь меня, Нарви. Но я не смогу простить себя. Ответ на вопрос «за что?» наконец приходит. Посмертно. За то, что вы – дети Локи. Разве этого не достаточно?       – Папа! Папа, пожалуйста! Где ты?       Истошные вопли и рыдания из детской заставили Локи подпрыгнуть в собственной спальне от неожиданности. Сердце бешено заколотилось в груди, грозясь покинуть тело, а воображение уже вовсю рисовало страшные кровавые картины. Что-то случилось, пока он спал.       «Только бы живы, только бы живы», – шептал он, как сумасшедший, залетая через порог, и чуть не запнулся о сундук с игрушками. Комнату озарило пламенем свечи, на которую только что подул Бог Огня.       Вали прижимался спиной к деревянной стене, обхватив колени, и задыхался от слёз, бросая взгляды, полные ужаса, на пустую смятую постель брата. Локи быстро осмотрел сына с ног до головы, и облегчённо выдохнул: ни ран, ни крови, ни даже царапин. Минутное замешательство заставило сердце снова рухнуть вниз: где Нарви? Лихорадочно потянув носом воздух, он тут же осадил себя. Второй сын тоже здесь. Просто вышел.       Опустившись на кровать, Локи ласково усадил ребёнка на колени, крепко прижав к себе, словно малыша. Хотя тот уже совсем не младенец – шестой год пошёл. Вон какой длинный – ноги смешно свешиваются вниз. Крупная мужская ладонь осторожно принялась поглаживать детскую голову. Вот если бы можно было таким способом лишить детей всех переживаний…       Локи молчал. Он уже догадался о причине рыданий, и поэтому не спешил спрашивать. Было страшно, что догадки подтвердятся. Боги могут увидеть своё будущее. Что они только не делают, чтобы заглянуть за грань и изменить свой вирд[1]. Но порой ответы приходят к тому, кто не спрашивал. Он сам не знал, как справиться с пророчеством о том, что его сыновья погибнут. А уж о том, как помочь пережить это своему ребёнку, и подавно. Он готов был пойти на всё, только бы не сбылось то, что он видел.       – Папа, я убил Нарви? – послышалось сквозь всхлипы. По спине пробежал неприятный холодок. Руки сильнее сжали ребёнка.       Скрип половиц заставил поднять взгляд. Вот кого ещё сегодня придётся успокаивать. Взволнованная супруга нервно теребила кончик полураспущенной косы, не решаясь подойти ближе. Вышитые узоры на подоле длинной ночной рубашки словно оживали при тусклом свете свечи, принимая причудливые пугающие формы. Морщинка между бровей залегла изломом, под глазами – серые тени. Страдальческая складка в уголках губ делала лицо старше. Широко раскрытые глаза блестели. Слёзы, понял супруг. Сигюн еле заметно качнула головой, мол, даже не вздумай сказать. Но разве можно заставить Локи молчать?       – Мы делаем всё, чтобы этого не случилось, – уклончиво ответил он. Детские глаза непонимающе распахнулись, и Локи успел пожалеть о своём ответе, падая в эту почти чёрную бездну боли. Надо было сказать прямо.       Сигюн поджала губы, одарив супруга взглядом, полным укора. Тонкие руки сердито выхватили у него ребёнка. Хрупкая женщина была небольшого роста, поэтому ноги Вали в широких пижамных штанах чуть ли не волочились по полу. Как только она вообще удерживает такой вес, мысленно удивился Локи, разглядывая напряжённую спину жены.       – Это просто сон, – успокаивающе приговаривала супруга, поглаживая ребёнка, – всего лишь сон.       Локи нахмурился. Они не должны врать своим детям.       – Тогда где Нарви? – заплакал сын с новой силой. Локи сдвинул брови к переносице: вовремя же приспичило Нарви! И облегчённо выдохнул, увидев того в дверях. Вернулся.       – Вот и он.       Нарви недоумённо перевёл взгляд с родителей на брата и обратно, и виновато опустил голову.       Нет, только не вздумай оправдываться, с тоской подумал Локи. Ты не обязан. Ты вышел, потому что нужно было. И сын будто уловил его мысли, потому что виноватое выражение сошло с его лица, и вместо извинений он произнёс:       – Папа, почему Вали плачет?       Отец крепко обнял в ответ вернувшегося ребёнка. Потому что это касается всей их семьи. Потому что боль не может быть личной. Она общая.       – Кошмар приснился.       – Настоящий? Или просто сон? – поинтересовался тот с самой невинной детской непосредственностью.       Сигюн резко развернулась, одарив супруга грозным взглядом «только посмей». И Локи посмеет. Он не может по-другому.       – Настоящий.       Злобно выдохнув, Сигюн с силой щёлкнула мужа по лбу двумя пальцами. Посверлив друг друга многозначительными взглядами, супруги молча принялись укладывать детей обратно в постель. Рыжие кудряшки смешно разметались на взбитых подушках, словно кто-то уронил в кровать солнце. Пуховое одеяло нежно опустилось на обнимающихся братьев, будто облако с неба.       – Если меня правда убьют, то пусть это будешь ты, – прошептал Нарви, – я прощу тебя.       – Но я не хочу, – кулачок Вали потёр опухшие от слёз глаза.       – Я дам тебе повод, – заверил его брат.       Родители тихо вышли из детской, погасив свечу. Оба понимали: Нарви сейчас подберёт лучшие слова, чем любой из них.       – Ну и что ты творишь? – грозно прошипела Сигюн, как только дверь за ними захлопнулась, и рывком припечатала супруга к стене.       – Почему я должен врать? – таким же тихим шепотом возмутился Локи, решив не отцеплять от себя до боли сжимающие плечи пальцы, – что, если это так же неизбежно как Рагнарёк?       – Они бы сами поняли, когда вырастут.       – Потом может быть поздно.       – Ты лишаешь их детства, – отстранилась супруга, – это жестоко.       – Жестоко? – удивлённо переспросил Локи, и холодно отчеканил, – жестоко – это делать вид, что всё в порядке, когда твои раны кровоточат.       И тут же пожалел о сказанном. Глаза Сигюн наполнились слезами, и она разрыдалась прямо на его плече, сотрясаясь от всхлипов всем телом. Крепко прижав супругу к себе, он молчал, прикусив язык. Он не мог заверить её, что всё будет хорошо. Он не мог дать ей эту надежду. Надежда ранит сильнее любого острого слова.       Эта ночь будет долгой.