Дурная Кровь

Чем дальше уходил Нарви в зеркальный лабиринт, тем меньше он чувствовал. С каждым шагом он терял самого себя, и уже с трудом мог вспомнить даже своё имя. Всё казалось ничтожным и незначительным, словно мир окрасился в серый. Но и это казалось неважным. Всё внимание юноши сосредоточилось только на девичьем голосе, манившем вперёд. Он догадывался, что это была ловушка, но ничего не мог с собой поделать. Голос шептал со всех сторон, мягко обволакивал, убаюкивал и дарил чувство безопасности. Слов не разобрать, но этого и не хотелось. Так спокойно Нарви ещё не было, он будто возвращался домой после долгого и тяжёлого путешествия. Тьма постепенно сгущалась, становясь плотной и непроницаемой. Неопределённая пустота превращалась в материальное ничего. Нарви понял слишком поздно: это не мир становится чёрным, это он теряет зрение. Лёгкое беспокойство всколыхнулось внутри, чтобы снова распасться на части, как и его призрачное тело. Она здесь, рядом. Он чувствовал её присутствие всем своим существом и ощущал на себе горячее обжигающее дыхание. Если бы у него было сердце, оно бы бешено стучало, отдаваясь пульсацией в висках. Но сердце он потерял ещё пять шагов назад, вместе со зрением. — Ты знаешь, кто ты? — вопросительно зашептал голос внутри головы. Впрочем, юноша не мог точно сказать, была ли это голова или какая-то другая часть тела. Он даже не мог определить, где верх, а где низ. Безумно захотелось удивиться нетипичному приветствию и даже возмутиться: вообще-то сначала сами представляются! Вот только сказать это вслух не получилось — не вышло даже мычания. Безо рта и голосовых связок трудно поддержать разговор. Девица противно захихикала, и эхо подхватило приглушённый смех. — Хочешь, я расскажу тебе кто ты? Хочешь узнать свой самый грязный секрет? — вкрадчивым шёпотом вопрошал мир вокруг него. Потому что она стала его миром. Нарви не хотел знать. И отдал бы всё, чтобы это и дальше оставалось «грязным секретом». Но больше ничего не осталось — для него самого было загадкой, как он вообще продолжает существовать, если у него ничего нет. Ни отражения, ни тела, ни памяти, ни чувств — она забрала всё. Продолжает ли он быть Нарви или уже стал кем-то другим? — Ты — ведьма, — безжалостно припечатал голос тоном судьи, выносящим приговор, — ты ведь всегда догадывался об этом, не так ли? — Нарви! — в этот самый момент раздался звонкий голос брата, встревоженные нотки в котором мгновенно сменились на суровые, — ты кто такая? Отпусти его! Должно быть, примерно так чувствует себя птица с подбитым крылом, стремительно падая вниз. Насколько легко терять своё тело — настолько же болезненно обретать его снова. Круговорот чувств вернулся так внезапно, что это казалось невыносимым. Слишком ярко, слишком резко, слишком… жизнеутверждающе. Каждый вдох — удар кинжалом в грудь. Свет — впившиеся в глаза когти коршуна. Каждое вернувшееся воспоминание — омут, в котором недолго захлебнуться. Отчего быть живым так больно? Голос близнеца напомнил ему, кто он есть. Он — бог. Он — Нарви, сын Локи и Сигюн, брат Вали. Конечно, он всегда хотел быть похожим на папу. Но не до такой же степени! Нет, он не хочет быть ведьмой. Он лучше умрёт тысячу раз подряд, он лучше сам, добровольно ляжет на плаху, чтобы ему отсекли голову и повесили в одиновской спальне. Только не так. Он ни за что на свете не станет… девчонкой! — Я — Эрна, — представился девичий голос. Звучавший вслух, а не шёпотом, он оказался грудным, с хрипотцой, — а ты, должно быть, и есть мой непутёвый братец-шаман? Нарви обернулся, щурясь от болезненного света. Так вот оно что. Оказывается, его «второе я» очень даже реально. И недурно собой. Маленькая хрупкая девица телосложением напоминала ребёнка — уж сильно непропорционально выглядела голова на узеньких плечах. Выпирающие ключицы и увеличенные суставы на руках создавали впечатление того, что она давно ничего не ела. Густые тёмные волосы свисали до лопаток нерасчёсанными колтунами, напоминая перья из крыла вороны. Чёрное платье из плотного материала еле прикрывало тощие колени, а белый ворот кружевом обвился вокруг тонкой бледной шеи. Довольно комично на этом фоне смотрелись огромные тяжёлые башмаки на голых ногах, точно девица так торопилась, что по ошибке натянула обувь отца или старшего брата — они явно были ей не по размеру. Но стоило только присмотреться, как становилось не до смеха от понимания, что это явно не ребёнок. В больших выразительных глазах поселилась сама бездна. Цвет разобрать невозможно — то ли зрачки расширены до самой радужки, то ли глаза поглощают свет. Недобрый взгляд, впивающийся в душу тысячами иголок. Маленький рот с плотно сжатыми губами то и дело растягивался в насмешке, отчего на худых щеках появлялись ямочки. Образ хрупкой девушки был обманчив, скрывая под миловидной внешностью опасную силу. Именно это несоответствие тела внутреннему содержанию внушало ужас. — Я сюда не в игры играть пришёл, — пренебрежительно объявил Вали, предупреждающе выставив вперёд ножницы, — отпусти Нарви! От раскатистого смеха Эрны по спине поползли мурашки. Это было что-то среднее между надрывистым кашлем чахоточника, предсмертным бульканьем утопленника и угрожающим карканьем вороны. Запрокинутая голова демонстрировала широко раскрытый рот с рядом мелких острых зубов. Нарви поёжился. Он отказывался верить, что вот это безумное создание и есть он сам. — Неужели ты думаешь, что сможешь загнать меня этим обратно? — снисходительно кивнула она на инструмент, — их можно использовать только один раз. Глупо было вырезать меня из себя. Нарви удивлённо вскинул голову и встретился с вопросительным взглядом брата. — Но… я ничего не делал, — недоумённо протянул он. — Ты — нет. Это другой Нарви, — отмахнулась ведьма, с интересом разглядывая сидящего на полу юношу. Впрочем, это и полом-то сложно было назвать. Больше всего окружающее пространство напоминало чистый лист, на котором художник ещё ничего не нарисовал, а потому трудно было сказать, где находится пол, а где потолок. Не было никаких сил, чтобы встать. Поэтому Нарви даже не пытался, удивлённо глядя на девицу снизу вверх. По тому, как поднялся и опустился её башмак, он понял, что ей очень захотелось на него наступить, но она почему-то передумала. — Другой Нарви?.. — недоумённо переспросил он, — это как Эрик, только Нарви?.. Он мыслил в правильном направлении, предположив, что, похоже, кроме Эрика, у него есть ещё один осколок души. И тот по каким-то причинам решил избавиться от этой части себя, заключив её в ножницы. Он очень даже понимал «другого себя», какими бы ни были у того причины. Вот только он и предположить не мог, что благодаря трещине между мирами, которая медленно расползалась, как швы на одежде, им станет доступно не только своё будущее и прошлое, но и альтернативные миры. Эрна же ничего об этом не знала. Всё, что она помнила — Нарви, ученик Одина, запер часть себя по настоянию своего учителя. Нет ничего необычного в том, что у оборотня могут быть сущности противоположного пола. Однажды Мимир поведал Всеотцу о том, что женская ипостась Нарви станет убийцей его жрецов, поэтому тот решил принять меры предосторожности. Неизвестно, сбылось бы пророчество, оставь они ведьму в покое. Она не собиралась делать ничего подобного, когда они с богом были едины, но теперь в ней говорила обида и желание отомстить. Не нужно иметь огромную магическую силу, чтобы понять — освободивший её Локи оказался из другой реальности. Это не пугало. Вырвавшемуся узнику всё равно где именно быть свободным. Эрна уже знала, чем займётся: оправданием чужих ожиданий. Тем более от неё ждут именно этого! Единственное, что омрачало — она была всего лишь духом, а для воплощения грандиозных планов требуется тело. Она могла выбрать кого угодно, но отчего-то хотелось стать именно Нарви. Он был юн, привлекателен и полон сил. Или же это кровная память взяла верх: когда ты всего лишь осколок, так хочется снова стать целым. Почувствовать себя дома и знать, что от тебя больше не откажутся. И чтобы ни одно пророчество не смогло больше разлучить. По незнанию, Локи не просто обрезал сыну волосы — он выпустил заточённый в ножницах дух. Эрне хотелось не просто вселиться в тело, как какому-то мелкому глупому бесу. Ей хотелось вплести себя в душу юного бога, словно нить в ткань. Зеркальное пространство подходило для этой затеи идеально: именно здесь легко соединить все слои тонких тел так, чтобы не потерялся ни один узелок. Всё складывалось донельзя удачно, Нарви отчего-то до жути боялся зеркал, поэтому втянуть его по ту сторону оказалось сущим пустяком. Просто поглотить отражение, заменив его собой. Дело оставалось за малым — слиться с юнцом и вернуть себе материальное обличье. Вот только она никак не ожидала, что близнец бросится следом. Вечно от Вали одни проблемы! — Это как ты, только… старше, — фыркнула она, присев перед Нарви на корточки. Тонкие холодные пальцы обхватили его щеки, заставляя смотреть в глаза. Лицо находилась так близко, что Нарви мог разглядеть ветки сосудов, проходящие под бледной кожей. Самый крупный — делил лоб пополам и был виден, только когда ведьма расплывалась в улыбке. А глаза у неё всё-таки не чёрные, как показалось сначала. Тёмно-синие, словно ночное небо. — Впусти меня. Сделай правильный выбор, малыш. Твоего брата здесь нет, это всего лишь иллюзия. Нарви отчаянно замотал головой, закусив губу, и зажмурился. По щеке предательски потекла слеза. Голос был настолько гипнотическим, что заставлял верить каждому слову ведьмы. Когда она касалась его, он не мог шевелиться — руки казались тяжёлыми и неподъёмными, а ноги наливались свинцом. Дышать становилось труднее, сопротивляться — тоже. Он начинал захлёбываться Эрной, словно голову опустили в котёл с киселём и удерживали насильно. С каждым судорожным вдохом она заполняла его до кончиков пальцев, текла по венам обжигающим жаром, проникая в самые потаённые уголки сознания, о которых Нарви и не подозревал. Затуманенное сознание постепенно сменялось кристальной ясностью ума. Оказалось, что исчезать совсем не страшно, что в растворении есть своя прелесть. Боль появляется только когда есть Нарви. Когда за штурвалом Эрна — боли нет. Есть только бурлящая внутри сила, необычайная лёгкость и всепоглощающее блаженство. Насколько без неё он был бессилен — настолько с ней чувствовал льющую через край энергию. Казалось, что теперь для них не существует преград, и они могут всё, что угодно. Быть ведьмой — величайший дар. Быть ведьмой — это чувствовать дикую необузданную силу, которая возвращает к первобытным корням и заставляет ощущать единство со всем живым и мёртвым. Быть ведьмой — значит мягко ступать лапами по сырой земле под ритмичный стук бубна в груди. Быть ведьмой — это свобода безудержного танца жизни под холодным ливнем чужих предрассудков. Быть ведьмой — это вечный голод, принуждающий постоянно рыскать в поисках добычи, и неутолённая жажда, которая скручивает внутренности узлом. Быть ведьмой — значит балансировать на тонкой грани жизни и смерти, задыхаясь от восторга. Быть ведьмой — значит быть. Собственное низкое утробное рычание, поднимающееся из груди, заставило резко распахнуть глаза. Новое тело ощущалось непривычно: до ужаса странно было чувствовать силу в столь хрупком и юном сосуде. Казалось, что одно неловкое движение — и можно услышать хруст ломающихся костей. Тем удивительнее было ощутить звериную мощь, стремящуюся вырваться наружу. Любопытство так и тянуло рассмотреть себя: Нарви уже стал девчонкой или ещё нет? Но сделать это он так и не успел. Как тонка грань между отвагой и безрассудством! Самые глупые вещи обычно совершаются с благими намерениями. В порыве защитить брата от самого себя, Вали забыл, что благородным воинам никак нельзя нападать со спины. Тем более, что в этот самый момент Эрна и Нарви стали единым целым. Зверь не станет разбираться, с какой целью на него нападают. Обострённые до предела инстинкты вопят об опасности, заставляя любой ценой дать отпор обидчику. Собственный брат, пытающийся проткнуть тебя ножницами — это ещё хуже, чем незнакомец, желающий поохотиться. Нарви не помнил, когда в последний раз чувствовал себя настолько живым и сильным. Это был уже не бог, но ещё не ведьма. Обе сущности переплелись друг с другом, привыкая к новым ощущениям, точно партнёры в танце. Юноша был одурманен ведьмовской силой настолько, что не ощущал угрозы изнутри. Зато он явно ощущал её снаружи, когда отчаянно пытался вцепиться зубами в глотку своего брата. Внезапно ослепившая ярость не позволяла понять очевидное: насчёт иллюзии ведьма его бессовестно обманула, а значит следовало бы задуматься можно ли ей доверять. «Не стоит недооценивать противника», — поучительно любил повторять отец. Вали беспечно нарушил это правило, самонадеянно решив, что уж с девчонкой справиться ему ничего не стоит. Мощный удар башмаком в солнечное сплетение заставил отлететь его в сторону и моментально вышиб эту дурь из головы. Немигающий взгляд нависшего над ним существа только отдалённо напоминал Нарви, и то не в самом лучшем своём настроении. Пугающая тварь беспорядочно меняла облики, будто испытывала трудности в самоопределении, и до боли смахивала на бесформенное нечто из детских кошмаров. Хотелось верить, что там внутри, за этой застывшей свирепой маской с раскрывшейся от злобы пастью с капающей слюной, действительно скрывается его любимый братец. Вот ведь ирония — нырнуть в зазеркалье ради спасения своего близнеца и быть убитым им же. Мощные лапы превратились в непропорционально длинные руки с лишним суставом, чтобы использовать ножницы как оружие. Лезвия опускались всё ниже, целясь в пульсирующую жилку на горле. Вали удерживал руку за тонкое запястье как мог, но к его удивлению, существо оказалось сильнее. «Как бешеная собака», — пронеслось у него в голове. В этот момент инструмент опасно щёлкнул возле носа, и тварь свирепо зарычала, угрожающе обнажив острые клыки, точно прочитав его мысли. — Нарви, — прохрипел юный маг в попытке достучаться до спрятавшегося внутри близнеца, — Нарви, очнись, мы же братья! Это было так же бесполезно, как призыв успокоиться разъярённому псу. Быть заточённым в ножницы Вали не хотелось, быть запертым по эту сторону зеркала — тоже. Несмотря на угрозу собственной жизни, брата нужно было спасать. Как там говорил отец? Не можешь быть сильным — будь хитрым. Эрна сказала Нарви «твой брат — всего лишь иллюзия». Что ж, он покажет иллюзию им обоим. Хорошую, как папа учил. То, что они по «ту сторону», даже лучше. Говорят, что любое действие, отражённое зеркалом, только усиливает эффект. Инструмент с силой воткнулся в пол ровно в том месте, где только что был Вали. Звон стекла разнёсся эхом. Эрна недоумённо уставилась на трещину, не в силах понять, куда делся брат её «второго я». Знала бы она, к каким последствиям приведёт вонзившиеся в пространство ножницы — не стала бы этого делать. А может быть, наоборот: бросилась бы крушить зеркало с удвоенной силой. Кто разберёт, что в голове у диких ведьм. Трещина между мирами, соединившаяся с трещиной зазеркалья не только приоткрывает завесу над другой реальностью, но и искажает её с помощью зеркал. Ехидный смех раздавался со всех сторон, словно Эрна стала центром карусели, на которой вздумала покататься свора неугомонных детишек, совершивших какую-то пакость. Вали был везде. Нагло нависал сверху, расплываясь в довольной улыбке, выглядывал из-за плеча, подзывал неприличным жестом далеко впереди, и бессовестно оглаживал ножницы, усевшись прямо на трещину. Всех юношей объединяло одно — огненно-рыжие волосы взмывали вверх буйным пламенем, совсем как у Локи, когда ему приспичит колдовать. Сходство с богом придавала и сумасшедшая широкая улыбка, обнажающая неровные зубы. Ведьма бессильно зарычала: освободившись из заточения, сила требовала выхода, как пёс, с которого сняли ошейник. Задачки на сообразительность не решаются на голодный желудок. Сперва нужно утолить всепоглощающую жажду, мучившую ведьму всё это время. Жажду крови. — Поиграем? — хором поинтересовались Вали сквозь смех, и, не дожидаясь ответа, продолжили, — угадаешь, где я, Нарви твой. Не угадаешь — я забираю его себе. Встретить достойного противника — всегда приятно. Эмоции мешали ведьме понять, действительно ли сможет этот юнец разъединить их симбиоз и вывести брата из зеркала. Но не принять вызов она не могла — это противоречило бы её природе. Дитя Локи остаётся им в любой ипостаси, а значит и желание поиграть никуда не девается. Особенно если это игра со схваткой! Эрна рванулась вперёд, набросившись на играющего с ножницами клона. Тот растаял прямо на глазах, растворившись дымкой на тонких пальцах. Нарви, сидящему внутри, очень не понравилось, что брат говорит о нём так, словно он — просто вещь. Будто его можно передавать из рук в руки и торговаться, как разменной монетой. Эй, он всё ещё здесь, между прочим! И всё слышит. Это немного прояснило замутнённое сознание и заставило внутренне отстраниться от симбиоза «бог-ведьма». Что-то настораживало его во всей этой ситуации, и он не мог разобрать, что именно. Терять обретённую силу не хотелось. Но при этом очень удручало, что вместо обещанного слияния, Эрна руководит им, игнорируя его желания. Он не хотел убивать Вали. Он уже не злился на то, что тот на него напал. Нарви понимал, что брат просто желал ему помочь. Ведьма же — хотела. Он чувствовал это каждой частичкой своей сдвоенной души. Все попытки остановить бессмысленную гонку оказались тщетными — внутреннее чудовище продолжало лихорадочно бросаться на клонов, как пёс, сорвавшийся с цепи. Пока ему не открылось очевидное. — Ты знаешь, где настоящий, — зашипела в голове Эрна, — покажи мне. — Нет, — Нарви крепко зажмурился внутри своего нового тела. Он не даст ей видеть его глазами, и это сохранит жизнь брату. Как известно, если что-то идёт не так, всегда можно применить шантаж. — Ты мне покажешь. Или я сама заберу твои глаза, — предупредила она. Нарви не мог понять, блефует она или нет. Каждое её слово звучит слишком убедительно, даже откровенная ложь. Он лишь мысленно хмыкнул: это самая глупая сделка в его жизни, если представить, что на одной чаше весов — жизнь брата, а на другой — зрение. Ведьма и в самом деле считает, что он всерьёз станет размышлять об этом? Тем более, имей Эрна способности действительно это сделать, она бы не стала спрашивать или угрожать. Поэтому он даже не сопротивлялся дикой силе, которая вела его на очередного клона. Это даже забавляло, напомнив игру, в которую они с братом играли в детстве — прятки с иллюзорными двойниками друг друга. Нарви понимал: это может длиться бесконечно. Он слишком хорошо знал своего близнеца: обычно тот мухлевал так, что доводил его до бешенства. Поэтому они ограничивали количество попыток, чтобы не вцепиться друг другу в глаза. Ошибка Эрны была в том, что она не сделала этого, а значит, Вали использует лазейку, чтобы создавать новых двойников после исчезающих старых. Решил взять измором. Ошибкой Нарви было то, что он думал эту мысль слишком громко. Неукротимая ярость, клокочущая внутри, обрушивалась на призрачную иллюзию как зверь на добычу. Каждый раз Нарви удовлетворённо хмыкал, когда призрак растворялся у них на руках. Вали восхищал способностью моментально перевоплощаться из жертвы в хищника — эта игра определённо стоило того, чтобы в неё играть. Единственное, что ему не нравилось — сам он в этом спектакле исполнял всего лишь роль приза. В новом теле хозяин — не он. Готов ли он отдать свою волю в обмен на ведьмовскую силу? Вопрос был скорее риторическим. У Эрны и Нарви было больше сходства, чем казалось самому богу. Оба были до ужаса упрямы и привыкли добиваться своих целей, во что бы то ни стало. Острый ум и склонность к авантюрам, мешающая жить спокойно — общая семейная черта. И, конечно, оба — привыкли побеждать. Поэтому никто из них не собирался уступать победу другому. Нарви не нужно было видеть, чтобы понять, какой именно из множества Вали — его брат. Он чувствовал его всем своим существом. Детские игры послужили отличным опытом. Поэтому он не мог не услышать еле заметный перелив колокольчиков, который возникает, если случайно задеть соединяющую братьев серебристую нить. Эрна была дикой, неукротимой и упрямой. Какой Эрна не была — так это глупой. Перехватив внутреннюю радость узнавания, она крепко сжала ножницы в руке, и резко развернулась. Происходящее дальше Нарви потом вспоминал со стыдом и пылающими щеками. Если бы он знал, как стереть себе события из памяти — с удовольствием бы это сделал. Бог попытался вернуть себе управление телом, чтобы спасти близнеца от гнева своей внутренней ведьмы. Зрение ослепило яркой вспышкой, и страх за брата сменился удивлением. Столкнувшись лицом к лицу с Вали, он понял, что тот не только не собирался пугаться, но будто ждал именно этого момента — настолько широко расплылась его улыбка. В этой игре не хотелось проигрывать никому из троих. Каждый собирался бороться до последнего. Рука, зажавшая ножницы бессильно свесилась вниз. Острая боль пронзила тело молнией, принуждая слившееся сознание разделиться. Терять Эрну было так же невыносимо, как если бы ему отрезали руку или ногу. Ведьму резко выбросило из Нарви, и если бы в зазеркалье были стены, то её с силой бы в неё впечатало, превратив в лепёшку. К счастью для Эрны, и, к сожалению для Вали, стен в зеркальном лабиринте не было. Глаза Нарви округлились от изумления. Он не мог объяснить себе, что именно произошло. Что сделал Вали? Почему они сейчас находятся так непозволительно близко, что кончики носов касаются друг друга, а взгляд трудно сфокусировать? Уже через мгновение до него дошло, что касаются не только носы. С силой оттолкнув от себя брата, он залился краской. Гневные слова застряли где-то глубоко в груди, так и не вырвавшись наружу. Раздражённо вытерев чужие слюни со своих губ, Нарви кинулся на близнеца с кулаками, забыв о том, что ещё несколько минут назад хотел его спасти. Сейчас он жаждал только одного: отлупить его хорошенько. Вали же было настолько смешно, что он даже пропустил несколько ударов под дых, вяло защищаясь от праведного гнева. Он даже и не представить не мог, что когда-нибудь ему будет настолько приятно получить от Нарви тумаков. Его брат вернулся! — Нарви, — задыхался Вали то ли от смеха, то ли от боли, складываясь пополам, — Нарви, успокойся… Посмотри на неё… Я не тебя целовал, придурок ты нервный… Где-то глубоко внутри очнулся здравый смысл, и возмущённый бог заставил себя обернуться назад. Эрна неподвижно лежала прямо на зеркальной трещине, прикрыв глаза. Казалось, что она не дышала — грудная клетка еле колыхалась. Нарви вопросительно взглянул на брата. — Ведьмы не имеют отношений с мужчинами, — важно объяснил Вали, восстанавливая сбитое дыхание, — это лишает их сил. — Откуда ты знаешь?.. — недоверчиво покосился на близнеца Нарви. — У папы спроси, — хмыкнул тот, — ты не задумывался, почему матушка ведьм — единственная его ипостась, у которой нет пары? Нарви хотел было поразмыслить об этом часик-другой, но ему не дали — Вали понимал, что встряска поцелуем не удержит ведьму надолго, и нужно бежать, пока она не опомнилась. Он чувствовал, что теперь у него достаточно сил, чтобы пересечь зеркальную границу вместе с братом. Кто-то из них троих вынужден будет остаться отражением, и юный маг очень надеялся на то, что это будут не они. Эрна была права, что ножницы сейчас совершенно бесполезны — во второй раз не заключить эту сумасшедшую внутрь. Зато её можно оставить в зеркале. Такая идея вряд ли, конечно, понравится самой ведьме, но кто спрашивает убийцу, какая участь его устроит? Эрна была не просто не согласна с решением Вали. Возможно, её и лишили сил. Но не воли. Этого у неё с лихвой хватило бы на целую армию воинов, и ещё чуть-чуть бы осталось на маленького будущего бойца. Она не привыкла к поражениям. Она была готова бороться до последнего вздоха. Вздоха врага, разумеется. Вали был хорошим магом. Но он совершенно ничего не соображал в любовных делах. Собственно, как и Эрна. Для них обоих поцелуй был первым, и они не представляли, чем это может обернуться. Они не просто соприкоснулись губами. На губах Эрны осталась невидимая печать Вали, связывающая их обоих. Маг мыслил верно — ведьмы не желали тратить свои силы на любовные переживания, когда их можно потратить на что-то более интересное. Любовь ведьмы — это всегда жертва, дар, который нужно принимать с особой благодарностью, потому за него невозможно расплатиться. В силу своей неопытности и юности Вали не учёл, что если ты сам — маг, то это работает в обе стороны. Поцелуй становится «мостом доверия», по которому можно обмениваться силой. Как известно, девушки соображают быстрее юношей. Переживать по поводу бесстыдного поведения Вали Эрна не собиралась — об этом будет время подумать потом, на досуге. А вот упускать свою законную добычу в виде Нарви она никак не могла себе позволить. Зря она, что ли, затеяла всю эту игру с зеркалом. Рот горел так, словно она обожглась кипятком — чужая магия въелась ядовитыми чернилами. Хотелось отгрызть себе губы, чтобы не чувствовать пылающий огонь мужской энергии. Дерзкой, непостоянной, насмехающейся. Ведьма хмыкнула, проследив за уходящим тонким шлейфом силы. Теперь Вали был, как на ладони. Со всеми страхами и слабостями. Что ж, он сам сорвал с неё печать поцелуя, так что пусть пеняет на себя. Мужчины иногда совершают весьма опрометчивые поступки, совершенно не заботясь о последствиях. Близнецов от зеркальной границы отделял один шаг, как Вали неожиданно сложился пополам от внезапной боли. Голова закружилась, а в губы точно впилась тысяча иголок, будто бы он приложился к кованому крыльцу в мороз. Силы покидали стремительно, словно вода из опрокинутого кувшина. «Не можешь идти — ползи», — вспомнилось одно из наставлений отца. Но что бы он сказал, если ползти тоже не получается? Ноги стали ватными и совершенно не слушались. Маг еле переставлял колени под взволнованное подбадривание брата, тянущего его за руки вперёд. Нарви не собирался покидать зеркальный мир в одиночку. Если умирать, то вместе. Если жить, то свободными. Ни одна ведьма не встанет у них на пути, даже если эта ведьма — он сам. — Ещё чуть-чуть, — шептал он, подтягивая уже лежачего брата к краю зеркала, — давай же, Вали… Можно ли опустошить мага до дна? Эрна теперь с уверенностью могла заявить: можно. Умением вовремя остановиться она не обладала. Если что-то делать, то — до конца, желательно до чужого. Вали бледнел на глазах. Холодные пальцы уже не сгибались, губы посинели, а дрожь в коленях сменилась окоченением. Нарви готов был поклясться, что после того, как брат устало выдохнул, вдоха не последовало. — Стой! — завопил он в пустоту, выпустив ледяные ладони брата из рук, — остановись, дура, ты же его убьёшь! Я согласен! Только прекрати. Нарви вздрогнул, увидев прямо перед собой сияющее лицо Эрны. Румяное и довольное, словно сытая морда кота. Казалось, что даже щёки стали пухлыми, и платье больше не висит мешком. У Нарви не было плана. Он не представлял, как можно обмануть того, кто видит тебя как открытую книгу, и злился на собственное бессилие. Похоже, это впервые, когда он не мог придумать, как воспользоваться магическими или хотя бы умственными способностями. — Я согласен, — тихо повторил он, обречённо прикрыв глаза. Он был полон отчаяния и безысходности, и даже не подумал, что если это — сделка, то он вправе выставить свои условия. Эрна тактично не стала ему напоминать об этом. Здесь, по эту сторону зеркала, их симбиоз по какой-то причине принимает очень неустойчивый облик. По ту сторону — они станут Нарви, и никто не догадается, что с ним что-то не так. А с близнецом просто произошёл несчастный случай. Вали уже знал на собственной шкуре, что значит — замёрзнуть до такой степени, когда начинаешь ощущать дыхание Хель на своей коже. Однажды в зимнем лесу он чуть не отправился в Хельхейм по собственной глупости. После этого он научился согреваться так же быстро, как вспыхивает спичка от огня. Юному магу хватило пары мгновений, чтобы прийти в себя после того, как Эрна перестала пить его силы. До родной реальности — всего лишь пара дюймов. Вали был не менее упёртым, чем Эрна — наследственность Локи даёт о себе знать. Он пришёл сюда за братом, и выйдет только с ним. Магических сил почти не осталось, но физических оказалось достаточно, чтобы помешать ведьме снова слиться с близнецом. Родители учили, что девчонок обижать нельзя, но никто не говорил, что делать, когда они пытаются тебя убить. Пришлось импровизировать. Один резкий толчок — и брат перекатился по ту сторону зеркала, не успев попасть в лапы ведьмы. Вали отметил, что не услышал звон стекла, как он почему-то ожидал. Нарви непонимающе опустил ладонь на твёрдое зеркало, раздираемый противоречивыми чувствами. С одной стороны — он был рад, что ему удалось выбраться. С другой стороны — близнец остался внутри, и как его оттуда достать — непонятно! Эрна рассвирепела. Её только что лишили не только полюбившейся игрушки, но и планов на будущее. Этого простить нельзя. Надо было сразу выпить до конца нахального мага! Воспользоваться «мостом доверия» можно было только с холодным рассудком, а этим Эрна похвастаться не могла, ослеплённая гневом. Гнев — враг осознанности. От первого же удара Вали играючи увернулся, посмеиваясь. Когда Нарви-ученик-Одина вырезал из себя неугодную часть, он предусмотрительно оставил чувство юмора себе. Именно поэтому с юмором у Эрны туговато. Особенно когда смеялись над ней. Вали успел сделать только шаг за границу, как ведьма схватила его за волосы, намотав на кулак — стрижку-то ему так и не успели сделать! Нарви, недолго думая, ухватился за ногу брата, изо всех сил потянув в свою сторону. Вали подумал, что ему не очень хочется покидать зеркальный мир по частям. В этот момент он вспомнил свою ручную ящерицу с рубиновым брюшком, которая оставляет свой хвост в руке, если её схватить. Очень удобный навык! Почему бы не оставить свои волосы ведьме, раз она так хочет? — Вали, твои волосы! — испуганно воскликнул Нарви, когда брату удалось всё-таки вывалиться из зеркала. Эрна отчаянно колотила зеркальную поверхность изнутри, грозясь разбить её вдребезги. Случается, что боги седеют не только от старости, но и от сильных переживаний. После того, как близнецы чуть не сожгли дом, у Локи появилось два седых волоска. Как раз с сединой всё понятно. Но никто не слышал, чтобы от волнения боги внезапно меняли цвет волос на другой. Вали расхохотался, вытянув прядь, чтобы рассмотреть поближе. Он вообще думал, что стал лысым. Легко отделался! Теперь у него волосы, как у самой Эрны — чёрные, как смоль. — Не выберется, — заверил Вали, успокаивающим жестом положив брату руку на плечо. Нарви недоверчиво хмыкнул в ответ и отвернулся — теперь он никогда не сможет смотреть на себя в зеркало. Вали мечтательно вздохнул, бросив на ведьму томный взгляд прежде, чем накрыть зеркало простынёй. Он уже не видел, как Эрна расплылась в загадочной улыбке, нащупав расползающуюся трещину в зеркале. Кое о чём близнецы всё-таки забыли, спасаясь бегством. Ножницы. Не стоило оставлять в зеркале эту маленькую острую вещицу. — Кажется, я влюбился… — Нет, не смей, не хочу ничего об этом слышать, — замотал головой Нарви, приготовившись плотно закрывать уши ладонями. Он ещё не пришёл в себя от пережитого, и не представлял, как теперь ему относиться к Эрне. Поэтому предпочёл самый любимый способ решения проблем — игнорирование. — В этот раз всё серьёзно! — запротестовал влюбчивый маг. — Она тебя чуть не убила, — мрачно напомнил ему брат. — Правда, прелесть? У Нарви появилось жгучее желание выбить из близнеца всю влюблённость, и он с удовольствием сделал бы это, не споткнись они в этот момент об отца. Тот сидел на полу, обхватив колени руками, и глядя вперёд немигающим взглядом, что-то неразборчиво шептал. — Опоздали, — с горечью проговорил Нарви, окинув Локи сочувственным взглядом, — с ума сошёл, пока нас не было. — Да нет, он всегда такой, — с сомнением протянул Вали, заглянув в отцовские глаза. Узкому зрачку было плевать на тень, загородившую тусклый свет — он отказывался расширяться. — Папа! — Нарви с силой встряхнул отца за плечи, не собираясь терять время на рассматривание глаз. Со всей этой суматохой с ведьмой он успел совершенно позабыть об отце, и теперь корил себя за это, запаниковав. Перспектива привести его в себя смачной пощёчиной привлекала и пугала одновременно: раздражение на брата всё ещё требовало выхода, но чтобы поднять руку на родителя? Этого он не мог себе позволить. Рыжие кудри дрогнули, и взгляд неуверенно сфокусировался на нависающем сверху сыне. Почти бесцветные глаза с интересом всматривались в знакомые черты лица. Рука медленно потянулась вперёд, чтобы осторожно коснуться бледной щеки. Нарви перехватил этот жест, отметив про себя: зрачки расширились, а руки холодные, точно лёд. Наклонившемуся Вали повезло меньше — пальцы решительно ухватились за волосы, грозясь выдрать клок. Пришлось расцеплять их совсем как маленькому ребёнку, не контролирующему свой первый хватательный рефлекс. — Нарви? Ты, правда, живой? — с надеждой спросил Локи, переводя взгляд с одного сына на другого. Те с тоской переглянулись. В глазах Вали тоски было чуть больше благодаря крепкому захвату. — Вали? Что с твоими волосами? Где твои кудри? Тот смутился. Он и забыл, что волосы случайно приобрели другой оттенок, и ещё не успел придумать удобную для оправдания версию. — Папа, очнись, пожалуйста, — взмолился Нарви, пригладив отцу непослушные локоны. Ему совсем не хотелось оставлять на его лице след своей пятерни, и он оттягивал этот момент, как мог, принимая его неизбежность. На лице Локи за мгновение отразилась целая гамма чувств: от радости узнавания до полного недоверия. — Если это вы… если это действительно вы… — язык растерянно облизал пересохшие губы, и они внезапно растянулись в самой премерзкой улыбке, — то поцелуйтесь. На самом деле логика была проста, как пять пальцев Нарви, которые сейчас застыли в опасной близости от отцовской щеки. Безумный бог, побывавший, как ему казалось, в будущем, сделал неправильные выводы, увидев взрослых сыновей в одной постели. Поэтому лучшего способа понять, что он действительно дома, Локи не нашёл. Впрочем, обратись он с такой просьбой к тем самым детям из «будущего», наткнулся бы на точно такую же реакцию, как и сейчас. Братья недоумённо переглянулись. Точно с ума сошёл — Вали был прав! Нарви сконфуженно спрятал ладонь, которой только что чуть не огрел собственного родителя. Всё-таки бить безумцев нечестно. — Что?.. — непонимающе переспросил он в надежде, что ослышался, и пренебрежительно фыркнул, когда понял, что отец серьёзен, как никогда. — Вот ещё! Вали же расценил странную просьбу по-своему. Неужели отец был свидетелем всего, что творилось по ту сторону зеркала? Неужели от него не укрылся спонтанный и странный поцелуй с ведьмой? И неужели для него это то же самое, что и целоваться с Нарви? Так много вопросов и так мало ответов. Юноша залился краской до кончиков ушей. В любом случае, он не собирался потворствовать отцу в его диких желаниях. В конце концов, это их с Нарви дело! Точнее, с Эрной. — Мы не такие! — возмутился он, краем глаза покосившись на брата. По крайней мере, в нём он точно был уверен. — Да я лучше хлев языком вылижу! — вдохновенно поддержал близнеца Нарви, всем своим видом демонстрируя отвращение. Вали почему-то не оценил поддержку. Совсем некстати захотелось обидеться, непонятно отчего. Дать подзатыльник и напомнить, что это он — старший. И что он только что спас его непутёвую задницу от ведьмы. Да, поцелуем. И если его это не устраивает, он может отправляться обратно в зеркало к своей сумасшедшей девице. Вот и спасай неблагодарных близнецов после этого. — А я — подошвы твоих сапог! — не остался в долгу Вали. Взгляды братьев схлестнулись. Нарви отчего-то стало грустно. Неужели, если бы этот неприятный случай с Эрной повторился, то брат предпочёл бы его губам отцовские сапоги?.. Подумать об этом ему не дали. Родитель расхохотался, обняв сыновей так крепко, что столкнул их лбами. Насупившись, те смотрели друг на друга волком и недовольно сопели. — Это правда вы! — радостно воскликнул Локи, потрепав близнецов по головам, — вы не представляете… — Папа. Мы опаздываем. Нам пора уходить, — бесцеремонно перебил его Вали, вырываясь. Это было некрасиво с его стороны, но, во-первых, их действительно давно ждут. А во-вторых, ему безумно хотелось закончить этот разговор. Только чтобы не видеть бессовестную рожу брата. Отец понимающе кивнул, выпустив сыновей из объятий. За его рассудок можно больше не волноваться — он вполне адекватен и почти пришёл в себя. «Почти» — потому что Локи никогда не бывает полностью здравомыслящим, какая-то его часть всё равно остаётся безумной, хочет он этого или нет. В конце концов, детям необязательно знать обо всём, что он видел. Он сам разберётся в этом водовороте реальностей. Вот только… — Так что случилось с ножницами? Сыновья снова отреагировали довольно странно. Теперь покраснел Нарви, а Вали неопределённо повёл плечом. — Да ничего особенного, остались в зеркале. Нарви просто потерял своё отражение, — поторопился он закончить разговор прежде, чем тот начался. — Пап, нам действительно уже пора. Ждём тебя во дворе. Локи только растерянно смотрел им вслед, наблюдая как Вали тащит брата из дома чуть ли не волоком. Что это сейчас было? Дети постоянно удивляют его, но этот раз какой-то особенно странный. Обычно лидер — Нарви. Сейчас — наоборот. Что там у них всё-таки произошло по ту сторону зеркала? Жаль, что он всё пропустил. Надо будет расспросить их об этом поподробнее.

***

Локи только удивился тому, как легко и быстро Вали проник в зеркало. Он не мог оставить там детей одних, тем более, когда сам, похоже, в этом виноват. Он не понимал, что происходит. Ясно было только одно: каким-то образом Нарви успел и отражения лишиться и оказаться по ту сторону зеркальной поверхности. С точки зрения Локи, это было так же невозможно, как переехать жить в собственный сон. Конечно, он был из тех богов, которые считают, что для магии нет ничего невозможного. Вот только учуять, чья именно эта магия, не получилось. Узнать ответы на свои вопросы он так и не смог. Зеркало было твёрдым, как ему и положено, и любопытного бога просто отбросило в сторону, как детский мячик. Больно ударившись головой об угол кровати, он потерял сознание. В этом неприятном происшествии был и положительный момент: Локи получил то, что так давно хотел. Видение. А может быть, это были его глубинные страхи — он так до конца и не разобрался. Всё казалось реальным. Чересчур ужасающим для видения, и чересчур настоящим для кошмара. Темнота поглотила не только свет, но и разум. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни силуэты разобрать. Затхлость, сырость и безысходность. Он прекрасно знал, где именно очутился — это было то самое место, которого он всегда стремился избежать. Ощущение того, что это уже происходило раньше, пугало. Обычно пещеры вызывают у Локи тёплые чувства и приятные воспоминания — именно это место облюбовали первые люди, которых боги когда-то оживили. Именно здесь бог огня впервые плясал по стенам тенью от отблесков подаренного им же пламени. Но не в этот раз. Эта пещера была для него тюрьмой. Для близнецов — могилой. Для супруги — комнатой пыток. Ибо нет большей пытки, чем видеть смерть собственных детей и мучения любимого, и понимать, что ты не в силах ничего изменить. Это место было темницей даже для змеи, пригвождённой кинжалом в раскрытую пасть. От темноты не спасли бы и самые яркие на свете факелы — змеиный яд, разъедающий глаза, беспощаден. Скованный бог предпочёл бы, чтобы ему выжгло глаза полностью, до самых глазниц, чем терпеть короткую передышку, подаренную женой. Потому что яд переполняет чашу именно тогда, когда зрение только-только восстанавливается. Спорить об этом с Сигюн — бесполезно. Лучше терпеть боль, чем её слёзы. Мерный стук капель раздражает, бьёт набатом по голове и изнуряет похлеще самого искусного палача. К нему невозможно привыкнуть так же, как к постоянной боли. Локи уже научился определять по звуку, когда чаша переполнена. Закусить губу, набрать в грудь побольше воздуха, сжать кулаки и зажмуриться. Почему он каждый раз забывает, что всё это не приносит облегчения? Насколько сильно он злится на супругу, когда она держит чашу, настолько сильно он желает её возвращения, когда она выходит. Хочется только одного: чтобы это поскорее закончилось. Неважно сколько длится боль, потому что каждый раз кажется, что она бесконечна. — Это не по-настоящему, это всё не по-настоящему… — шепчет он молитву самому себе, чтобы напомнить: однажды это закончится, и он восстанет, чтобы вершить Рагнарёк. Вот только боли плевать, что там думает разум. Она не терпит полумер. Она требует к себе внимания полностью, без остатка. Боль поглощает, рассыпая личность на осколки, и захватывает власть над телом и рассудком. Крики и стоны заполняют пространство, раздаваясь по пещере гулким эхом. Кто бы это ни был, хочется, чтобы он заткнулся. И лишь спустя некоторое время приходит запоздалое понимание — это он сам настолько теряет свою божественность, что вопит как животное перед убоем. Боль смеётся, напоминая о ничтожности существования. Боль — это мучительная игра со смертью, опасная и нескончаемая. Терпеть постоянную боль — это как плавать в открытом океане без надежды на спасение: однажды это тебя убьёт. Иногда особо сильная волна накрывает с головой, лишая возможности дышать. И даже понимая, что каждый вздох может быть последним, всё равно не перестаёшь жалко барахтаться. Инстинкты. Древнее, чем мир, древнее, чем ты сам. Разум хотел бы смерти, но кто его спрашивает, если за штурвалом — тело, жадно хватающееся за остатки жизни? Если выбирать между болью и смертью — Локи предпочёл бы смерть. Но он не был бы Локи, если бы выбирал только из предоставленных ему вариантов. Жизнь научила его тому, что между двумя безвыходными ситуациями всегда есть скрытая лазейка, которой можно воспользоваться. Здесь, в пещере, этой лазейкой была месть. Именно она заставляла поддерживать огонь жизни, подпитывая его злостью. Они предпочли бы видеть его трупом, он чувствовал это всеми фибрами своей измученной души. Быть мёртвым — значит быть удобным. Быть удобным — значит не быть Локи. Он мог позволить себе слабость в виде слёз, но не мог позволить себе потерять самого себя — это единственное, что у него осталось. Ради памяти сыновей он должен выжить, чтобы отомстить. — Локи, вернись, — среди собственных стонов расслышал он дрогнувший голос Сигюн, — они идут. Они хотят видеть, как ты страдаешь. Недоумение заставило на мгновение забыть о боли, и бог даже удивлённо распахнул глаза. Что, впрочем, было бесполезно — яд сделал зрение недоступной роскошью. Неужели эта женщина потеряла рассудок от горя? Он тоже слышал шаги. Должно быть, сам побратим решил убедиться, что он ещё достаточно жив для мук. Но куда зовёт его жена, если его руки и так крепко привязаны к камню кишками собственного сына? В этот самый момент внутри что-то неприятно шевельнулось, словно мерзкая змея находилась внутри него, а не снаружи. Разум расщепился и… Свет ударил по глазам, точно кинжалом. Для того, кто был слеп — и полумрак пещеры покажется невыносимо ярким. Это не было внезапным прозрением, как Локи было решил поначалу. Хотя бы потому, что он не обнаружил себя связанным. Хотя бы потому, что он вообще сейчас находился не под змеёй на холодном камне, а рядом с женой. Вот к кому она обращалась. К другому Локи. Осознание пришло внезапно, словно его ледяной водой из ведра окатили. Да это же искусная иллюзия! Но даже такая ясная мысль заставила задуматься: вот только где на самом деле настоящий Локи? Он сам, или тот, что корчится от боли? Руки сами обвили талию любимой супруги, и острый нос зарылся в волосах, вдыхая родной запах. Впрочем, к привычному для мужа аромату примешалось и ещё что-то. Новое и незнакомое. И Локи с уверенностью распознал этот новый запах: страх и горе. Захотелось сказать что-то ободряющее, не зря же он Локи, в конце концов. Он — тот, кто не теряет надежду, когда она потеряна для всех остальных. — Ты не обязана, — хрипло прошептал он на ухо, — это иллюзия. Он всё равно ничего не чувствует. Сигюн неуверенно кивнула, но исхудавшие руки с выступающими венами так и продолжили держать глубокую чашу. Локи мягко, но настойчиво выудил её из рук, чтобы доказать: ничего страшного не случится. И тут же пожалел об этом. Яд безжалостно капнул в распахнутые белые глаза связанного бога. Но вся боль при этом досталась ему самому, заставив согнуться пополам и лихорадочно растирать зажмуренные глаза сводящими судорогой пальцами. Стук чаши о пещерный пол, гулко раздавшийся эхом. Тихий звук пролившейся жидкости. Собственное тяжёлое дыхание. Что это только что было? Он же не соврал Сигюн насчёт иллюзии! Она же сама звала его занять его место на время, пока побратим будет смотреть на него. Или…соврал?.. — Может, он не настоящий, — прошептала супруга, поднимая чашу, — но страдания — настоящие. Я не могу. Жуткое хихиканье в тёмном углу заставило вздрогнуть от неожиданности. Только один бог, которого он знает, может так мерзко смеяться в настолько драматичный момент. Он сам. Обернувшись, к своему ужасу Локи понял, что не ошибся с догадкой. Два озорных янтарных глаза, светящихся в темноте, леденили душу своей неуместностью в этом мрачном месте. Этот Локи был чересчур гротескным, точно пародия на него самого. Слишком острые черты лица с пугающе длинным носом, козлиная бородка и застывшая улыбка от уха до уха с уродливыми выпирающими зубами. Лишь спустя несколько мгновений, вглядываясь в чересчур театральные жесты своего двойника, озадаченный бог понял — это маска. Разум снова расщепился, утянув в глубину самого себя. Что такое здравый рассудок? Всего лишь блуждающий огонёк в лабиринте хаоса собственных мыслей. Ни поймать, ни удержать, никакими клятвами не заставить его быть навсегда с тобой. Не стоит верить тем, кто утверждает, что обилие мыслей в голове означает наличие острого и проницательного ума. Тому, кто непрерывно одержим мыслями, безумие грозит скорее, чем не обременённому навязчивой природой размышлений. Иначе зачем бы боги придумали выпивку? Разве не затем, чтобы иметь счастье не думать? Считается, что слёзы — естественная реакция на утрату. Считается, что плач — единственно приемлемый способ выразить горе. В головах богов всё чётко распределено: плач для горя, смех — для радости. Любые отклонения от этой нормы пугающе непонятны. Многие недооценивают природу смеха, отводя ему только одну роль для выражения эмоций. Между тем, смех многообразен, как стихия: от невинного смешка до громоподобного хохота. И, как любая стихия, он может быть внезапен, неудержим и разрушителен. Когда слёз от горя уже не осталось, а горло сжимается от нехватки воздуха; когда жизнь рушится, точно карточный домик; когда по твоей вине происходит то, что ты не в силах исправить, приходит смех. Дикий и свободный, разрушающий границы. Чаще всего — границы ума. Локи не просто в совершенстве владеет смехом. Он и есть смех. Жизнь — это театр. Локи всегда казалось, что он — кукловод. Как так получилось, что ему самому пришлось играть в спектакле непутёвого сказочного персонажа? Ответа на этот вопрос он так и не нашёл. Зато он мог с уверенностью сказать, почему сказки любят все, кроме самих героев. Потому что настоящая сказка — всегда с несчастным концом. Пальцы крепко сжали деревянные фигурки — точные раскрашенные копии сыновей. У Нарви — рыжие непокорные кудри. У Вали — тёмные прямые волосы. Оба доверчиво улыбаются, не подозревая, что они просто попали не в те руки и не в ту сказку. — Это мои игрушки! — ревностно зарычал обезумевший бог в темноту невидимому и несуществующему врагу. Ему постоянно казалось, что кто-то хочет отобрать у него с таким трудом выструганные статуэтки, и потому он только сильнее вцеплялся в них, боясь выпустить из рук. Вцеплялся настолько, что оставлял когтями глубокие борозды на деревянных тельцах под облупившейся краской. Хорошо, что игрушки не чувствуют боль. Совсем, как иллюзия его самого, корчившегося в муках под ядовитой змеёй. Под маской не было видно, как он улыбнулся самому себе, одобряя собственную идею с мороком. Вот только как миру не видно настоящих эмоций под маской, так и ему не было видно, что это не его точная копия, и он причастен к её созданию настолько же, как ребёнок ошибочно думает, что ему принадлежит весь мир. Иначе, как бы он сейчас чувствовал себя в нескольких местах одновременно, со всей болью собственных двойников? Но Локи-демиург, был слишком увлечён собой, как и другие Локи, чтобы понять эту очевидную истину. Сдавленный смех, похожий на предсмертное бульканье, неудержимо рвался наружу. Спазмы до боли сжимали грудь. И вот смех уже напоминает что угодно — кашель, рвоту, приступ удушья, только не смех. Невидимый взору зрителя занавес открылся. Да начнётся спектакль! Разум раскололся в третий раз. Память услужливо стёрла весь предыдущий опыт расщепления, чтобы начать с чистого листа. Всё та же пещера, только снаружи, у самого входа. Где-то вдалеке яд настойчиво капает в чашу, разъедая уже не только глаза, но и сознание. Обратное превращение всегда сопровождается короткой потерей памяти. Пара мгновений длится вечность, и так сложно понять, почему вместо блестящей чешуи — бледная замерзшая кожа с каплями воды на волосках. Так просто быть лососем, и так сложно быть богом. Кстати, никто не напомнит ему, почему он позволил поймать себя в рыбацкую сеть, которую сам же изобрёл? Помнится, что он сам же и оставил эскизы изобретения на песке. Это ведь был какой-то далеко идущий план, верно? В голове было пугающе пусто. Локи готов был надеяться до последнего, что это действительно план, а не глупость. Но при этом прекрасно понимал, что ошибается. От этого на душе было так же склизко и мерзко, как на илистом морском дне. — Папа?.. — окликнул его родной детский голос. Почему это так похоже на начало его ночных кошмаров? Пожалуйста, пусть там будет не то, что обычно следует после этой фразы! Он знает, что нужно делать в этом случае. Судорожно выдохнуть с закрытыми глазами, приготовившись к самому худшему, и только после этого обернуться. Вздох облегчения вырвался из груди вместе со стоном. Зря переживал. Это не сон. Близнецы, живые и здоровые, стояли прямо перед ним, широко улыбаясь одинаковыми улыбками. Рыжие вихри, россыпь веснушек на носу, пытливые взгляды, под которыми обычно хочется поёжиться — без сомнения, это его малыши. И только червячок недоверия где-то глубоко внутри поднял голову, чтобы напомнить: почему они всё ещё дети, разве они не выросли? Червячок тут же был беспощадно раздавлен. — Папа, расскажи нам сказку? — огромные доверчивые глаза смотрели в самую душу, отчего почему-то стало не по себе. — Какую? — собственный голос казался чужим, хриплым. По интонации ясно, что это вопрос с подвохом. Вот только где здесь подвох? — Про двух умных и красивых сыновей и несносного отца! Детский смех проник в самую голову, раскалывая её на части. Хочется зажмуриться и закрыть уши, чтобы не видеть и не слышать. И в глубине души он знает почему. Всегда знал. На самом деле их здесь нет, и никогда не было. Лица тускнеют прямо на глазах, застывая неподвижной гримасой ужаса. Краска стекает струйками, обнажая гладкое дерево кукольных голов. На щеках — глубокие борозды, точно крупный хищник решил поточить когти о деревянные игрушки. — Я думаю повесить их в своей спальной, что скажешь? Низкий мужской голос отрезвляет. Больше, чем хотелось бы. Поднять взгляд невозможно, Локи слишком хорошо знает, чьё лицо он увидит. Он не выдержит взгляда. Поэтому смотрит только на ноги — высокие кожаные сапоги с крупной пряжкой хорошо ему знакомы. Побратим. Бывший побратим. В руки полетела голова крупной деревянной куклы, которую Локи непроизвольно поймал. Дрожащие пальцы отрешённо провели подушечками по нарисованному шраму, рассекающему нижнюю губу точно пополам. Обвели застывшие стеклянные глаза, убрали со лба слипшиеся тёмные волосы. Краска почти слезла — под чёрными разводами видны тёмно-рыжие пряди. Притворство кончилось. Но что за нелепый художник выкрасил лицо алыми пятнами? Хрупкий рассудок окончательно рассыпался на части, когда до бога доходит: это не краска. Это не кукла. Это всё по-настоящему. — Нет… нет, — пальцы дрожат больше, чем хочется. В горле — комок слёз, который так и останется невыплаканным до конца жизни. Губы коснулись обескровленного, но ещё тёплого лба. Он заигрался. Он опоздал. Он позволил этому случиться. Только бы не сорваться. Нельзя. Он не может доставить ему такое удовольствие. Внутри — пустота, словно родной дом сгорел дотла вместе с его собственным сердцем. Ни надежды, ни эмоций, ни боли. Ничего. — Нет… это всё не по-настоящему, — тихо уговаривал бог сам себя, беспорядочно блуждая подушечками пальцев по родному лицу. Только не поднимать взгляд. Локи слишком хорошо знает, что в руках у Одина. Вторая голова. Шаг назад. Ещё шаг. Поближе к воде, к тому самому ручейку, из которого он только что вышел. Вместе с решимостью приходит понимание: время почему-то бежит по кругу, а не линейно. Он ещё не ударился в бегство лососем, потому и не мог вспомнить свой план. Он принял начало события за конец, и сейчас блуждает в петле. Бог так и не узнает, что со временем всё в порядке. Это с реальностями что-то не так. Чешуйка за чешуйкой быстро покрыли тело блестящим слоем до самого хвоста. Мир постепенно увеличился в размерах, а желанная вода начала неумолимо приближаться. Громкий всплеск. Шлёпнуть хвостом так, чтобы окатить убийцу с головы до ног. — Держи его! Мы же опять упустим! — услышал лосось дикий вопль далеко позади. Руки в белых перчатках крепко сжали деревянную игрушку в виде рыбы. От воды краска потрескалась и потускнела. Два пальца, ухватившиеся за ажурный хвост, скептически поднесли фигурку к длинному носу театральной маски. — Нет. Мне так не нравится. Пусть лучше будет вот так. Лосось отправился за воображаемые кулисы до лучших времён. На сцену снова водрузилась маленькая остроносая фигурка Локи напротив игрушечных близнецов со старательно приклеенными головами. — Хотите, расскажу вам сказку? — поинтересовался деревянный бог у мальчишек. — Какую? — Про двух несносных сыновей и умного и красивого отца! Неизвестно, чем закончилась эта сказка. Шаги, раздающиеся эхом по пещере, становились всё ближе и ближе. Сигюн ошибалась: то был не Один. Неоцененный постановщик спектаклей медленно поднял голову, чтобы увидеть две крупные тени, нависшие над ним. Фигурки выскользнули из рук сами собой, словно намазанные жиром. Хорошо, что за маской не видно удивления. — Опоздали, — с сожалением проговорила одна тень. — Нет, он всегда такой, — возразила другая. — Папа! Тени принялись усердно тормошить Локи совсем не призрачными руками. Маска полетела вниз, не выдержав тряски. Только после этого бог смог разглядеть: сыновья были живыми и вполне материальными. А ещё взрослыми и широкоплечими — совсем не такими, как в его деревянном театре. — Нарви?.. Ты, правда, живой?.. — в опухших от слёз глазах на миг появилась осознанность, — Вали, что с твоими волосами? Где твои кудри? Обычно маски гораздо интереснее лиц, которые они скрывают. Если бы это было по-другому — никто бы их не носил. Маска счастья для тех, кто в печали. Красивые маски для уродливых. Маски здоровья — для больных. Всё это так предсказуемо и обыденно, что Мастеру Перевоплощений такое положение дел казалось невыносимо скучным. Именно поэтому под маской безумия он скрывал ещё большего безумца. А что, в самом деле, там ещё могло быть? Ввалившиеся тусклые глаза, испещрённое морщинами лицо, опустившиеся уголки губ. Локи сумасшедший ровно настолько, насколько зритель готов воспринять. Именно поэтому нужна маска — дозировать безумие, скрывая его бесконечную глубину. — Это всё его проклятый театр, — догадался Нарви. Не дожидаясь отцовского разрешения, деревянные игрушки отправились прямо в бушующий костёр. Пламя взмылось до самого верха, облизнув неровный пещерный потолок. Оглушающий хлопок заставил исчезнуть не только игрушки, но и самого Локи-Сказочника и даже пещеру. Когда братья пробирались в отцовскую темницу, у Вали уже было смутное подозрение, что он уже был здесь. Почему всё кажется таким знакомым, будто они только что сделали это, но по какой-то причине забыли? Он уже даже мог сказать наперёд, что Нарви сейчас произнесёт… — …Опоздали. — Нет, он всегда такой, — задумчиво отозвался Вали и ужаснулся собственным словам: он уже говорил это, и не раз! Что за чертовщина здесь происходит? — Папа! — Это не по-настоящему, это всё не по-настоящему, — тихо бормотал отец, обхватив колени руками, и покачивался из стороны в сторону. Невидящий взгляд смотрел сквозь костёр. Заметив какие-то деревяшки под ногами, Нарви механически пнул их в костёр, поддев носком сапога. Тени на стенах закружились в безумном танце. Пламя с аппетитом пожирало деревянные игрушки в виде связанного Локи и скорбящей Сигюн с чашей. Вали готов был поклясться, что уже не в первый раз слышит характерный громкий хлопок, хотя они входят в эту пещеру впервые! — Опоздали. Собираясь спасать отца, к такому они не были готовы. Близнецы ожидали увидеть там всё, что угодно, от жуткой змеи, плюющейся ядом, до обезумевшего истощённого отца. Но яркое неукротимое пламя, охватившее всю пещеру — такого они не видели даже в своих самых жутких кошмарах. Вали пригляделся к пляшущим языкам пламени. Они показались ему до боли знакомыми. — Да нет, он всегда такой, — неуверенно протянул он, распознав в огне черты Локи. Он просто стал стихией, так бывает. Наверное. Помнится, он сам рассказывал, что это — именно та причина, по которой всегда стоит контролировать свой гнев. — Папа! Последний хлопок был настолько грандиозным, что заставил Локи, наконец, очнуться. Какое-то время бог хлопал глазами, не понимая, что происходит, и пытался вспомнить, где он? А главное, кто он? Увидев обеспокоенных сыновей, он, наконец, вспомнил. Он же собирался их стричь! Судя по всему, Нарви уже с новой причёской, а вот что за чёрное непотребство на голове у Вали?..

***

Локи просто необходимо было прийти в себя, и вообще подумать. Ничего не случится с близнецами, если они подождут его пару минут во дворе. Тем более они сами изъявили такое желание. Конечно, он помнил, что они опаздывают, но на кону жизни детей и от его решения зависит их дальнейшая судьба. Побратим тоже подождёт, ему не привыкать. Что-то подсказывало ему, что хлопки, уничтожающие пространство, были не просто обычными хлопками. Так всё-таки, что ему посчастливилось пережить на самом деле: видение или другие миры? Если это несколько вариантов будущего, то почему он все видел и чувствовал одновременно?

Реальностям нужно схлопнуться.

Мысль была так же внезапна и настойчива, как откровение, сошедшее с небес. Это казалось таким логичным, таким ясным и правильным… Знать бы ещё, что это означает, было бы вообще замечательно. Что значит «схлопнуться»? И вообще, что за слово такое странное, кто его только придумал. Взволнованный бог задумчиво провёл ладонью по волосам. Детей-то он привёл в парадный вид. Волосы Вали не в счёт, на них уже нет времени. А вот про себя забыл! Хоть косу заплести нужно. Простыня, которой Вали завесил зеркало во имя безопасности, бодро отлетела в сторону. Зачем её вообще здесь повесили, разве ей здесь место?.. Причёсывание волос — это не так просто, как кажется со стороны. Жёсткая щётка медленно проводит по спутанным длинным огненным волосам, оставляя после себя струящиеся мягкие пряди. Плавные движения успокаивают. Острые зубчики приятно вычёсывают дурные мысли, оставляя лишь безмятежность. После этой процедуры голова по лёгкости может посоревноваться только с воздушным шаром. Пальцы уверенно делят волосы на три части, чтобы умелыми движениями вплести в косу любимые деревянные бусины, покрытые краской. Его отражение меланхолично повторяло каждый жест, уставившись в упор немигающим зелёным взглядом. Был бы Локи более внимателен — заметил бы, что отражение опаздывает буквально на несколько секунд, а моргает и того реже, к тому же невпопад. Каждая ветвь, которую он увидел, заканчивалась одинаково. Пещерой. Локи был уверен, что есть и другие варианты, но именно эти хотели ему о чём-то сказать. В каждом — сыновья приходили, чтобы освободить его. Даже в той реальности, в которой они были мертвы. Как это возможно? Рука со щёткой на мгновение застыла. Отражение совершило лишнее движение вниз, и замерло, спохватившись. Этот неловкий момент тоже прошёл мимо бога — он отрешённо смотрел в потолок. Сейчас ясно было только одно — это событие нельзя изменить, он помнил об этом, работая с собственной паутиной судьбы. Зато, судя по всему, его можно отдалить — взрослые близнецы из портала тому подтверждение. Локи тяжело вздохнул, поднимаясь со стула. Теперь вопрос о том, отдавать детей Одину в ученики или нет, не стоял. Похоже, что это — единственное верное решение, и нужно сделать это немедленно. Для того, кто желает всё тщательно обдумать и взвесить, Локи всё-таки поторопился. Другая реальность — не видение. Никто не гарантирует повторения такого же будущего при таких же решениях. Эрна выдохнула вслед уходящей спине. Она была рада, что дар оборотничества никуда не делся, и теперь она может притворяться любым отражением. И благодаря Локи — теперь не только в этой комнате. Сорвав простыню, он подарил ей возможность путешествовать по зеркалам. Но какой смысл в свободе передвижений, если вся свобода заканчивается зеркальной темницей? В какой-то момент ей даже захотелось, чтобы он заметил её и разоблачил. Но бог был слишком занят собой, как и все остальные боги. Крепко сжав ножницы в ладони, ведьма вонзила их в трещину и попыталась провернуть, чтобы сломать зеркало. Раздавшийся хруст стекла заставил Локи резко обернуться. Но ничего странного он так и не заметил.

***

Близнецы ждали отца на крыльце. Пахло мокрой травой — должно быть, ночью шёл дождь. Тёплый ветер трепал волосы, и если короткой стрижке Нарви это теперь было нипочём, то Вали то и дело приходилось выплёвывать изо рта отросшие пряди. Братья старались не смотреть друг на друга, им было неловко находиться рядом. Нарви — от того, что его видели девчонкой, а Вали теперь очень сомневался, что поцелуй был действительно хорошей идеей. — Ты знаешь, куда нас ведут? — поинтересовался Нарви у брата после долгого молчания. Не то чтобы ему хотелось заполнить неловкость хоть каким-либо разговором. Скорее, узнать, осведомлён ли брат об отцовских планах так же, как он сам. И если нет — похвастаться. — На эшафот, — равнодушно пожал плечами Вали, отрешённо пнув с крыльца камушек носком сапога. — Нет. Хуже. — Знаю, — перебил его брат, сурово взглянув в глаза, чем заставил мысленно поёжиться, — прочитал в дневнике. Изоляция, дисциплина и розги. Я буду считать тебя ни на что не способным дураком. А ты — меня. Угадай, кто будет вынуждать нас так думать? Неловкое молчание снова повисло в воздухе. Похвастаться не получилось. Вали явно знает больше. Интересно, почему он не поделился с ним записью в дневнике? Они же всегда всё друг другу рассказывали! Впрочем, он и сам не говорил с ним о намерениях отца и своих догадках. Оба хороши. — И ты собираешься оставить это всё так? — желчно поинтересовался Нарви, резко повернувшись таким образом, что они оказались нос к носу. Неожиданное смущение сменилось злостью на самого себя: с чего бы вдруг смущаться ему? Пусть брат и краснеет за свои поступки. Вали в ответ удивлённо выгнул бровь: что это за тон? И почему вдруг «ты», а не привычное «мы»? Отказываться от «мы» лично он не собирался. — А разве мы можем что-то изменить? Отцу и так досталось за нас. Нарви неуверенно повёл плечом и отвёл взгляд. Эта фраза отчего-то умерила его раздражение. Вали всё ещё оставался его братом, и он звучал так же уверенно и уютно, как и всегда. Страх, что из-за ведьмы он поменяет своё отношение к нему, мгновенно куда-то улетучился. Нарви выдохнул с облегчением. Если близнецу так легко удаётся делать вид, что ничего не произошло, то почему он решил что у него может не получиться? — После всего, что я видел… после всех кошмаров… я не смогу, — признался он под влиянием внезапно нахлынувшего доверия, — я просто не смогу смотреть ему в глаза. — В глаз, — отрешённо заметил Вали, перегнувшись через крыльцо за длинной травинкой, чтобы сорвать. От Нарви ускользнул смысл фразы. Он слишком загляделся на то, как конец травинки отправляется брату в рот. — Что?.. — Ты не сможешь смотреть ему в глаз. — Повторил Вали, пожёвывая травинку, важно облокотившись на крыльцо, — он у него один. Братья расхохотались, сгибаясь пополам от нахлынувшего вдруг смеха. Остатки напряжения рассеялись в воздухе, словно никогда и не было зазеркального происшествия. Словно ведьма только приснилась, им всё ещё по пять лет, и безумные игры — единственное, что может волновать. — Мы не можем ничего изменить, — лукаво прищурился Нарви и решительно произнёс, — зато мы можем оторваться напоследок! Вали был только за. Ему нравилось, что всё возвращалось на свои места хотя бы в их отношениях. Именно такой брат всегда был ему близок — уверенный, твёрдый, решительный, подстрекающий на приключения. Невозможно отказаться. А о ведьме они обязательно ещё поговорят. Как-нибудь потом. Может быть.

***

Локи зарычал от бессилия, выйдя на крыльцо. Близнецов и след простыл. Просил же подождать всего пару минут! Что могло случиться за это время? И где теперь искать этих оболтусов, не идти же на встречу одному! Деревянная дверь жалобно задрожала от удара ногой. Опять всё идёт не по плану.