Я и Царь

      Еще минут пять за столом говорили о глупости искровцев. Я же сидела и думала, что тут к чему, но ни к какими дельными выводам все еще не пришла. А потом один из собеседников, который перед этим то и дело нетерпеливо бегал на улицу, ворвался с восторженным криком: — Идут! Идут, ребзя! И батюшка с ними!       Следом в чайную втекла толпа народа человек, наверно, в двадцать. Этот поток внес в помещение и выбросил на центральный стол молодого священника. Тот нимало не смутился такой трибуны. И буфетчик против не был: кажется, использовать столы в качестве сцены в этой чайной было не в новинку.       Толпа — и новоприбывшие, и те люди, что их ждали, собрались вокруг оратора. Священник заговорил. Он вещал не как поп, а как уличный агитатор-социалист: говорил об угнетении, о необходимости созвать земский собор, об общих выборах… В первую секунду он показался мне подозрительным, но спустя немного времени… О, как он говорил! Его голос был самым приятным из слышанных мной, большие глаза светились умом и добротой, а сам он, очевидно, твердо верил в свои слова. Кажется, если бы Николай Александрович не был моим идеалом, я нашла бы его в этом батюшке! Когда же оратор сказал, что всеобщие выборы надобны для того, чтоб народ проголосовал за государя, а помещики, буржуи и евреи оказались в меньшинстве, я поняла, что передо мной — умнейший человек своего времени.       Похоже, не одна я так считала. Вся чайная смотрела на священника с обожанием. -… мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать!       Поп читал по бумажке, но гладко, уверенно и с выражением. Часто он отрывался от теста и, кажется, декламировал наизусть. В паузах вся чайная гудела: — Верно, верно! -… Нас здесь многие и многие тысячи, и все это люди только по виду, только по наружности, — в действительности же за нами как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать нужды, принимать меры к улучшению нашего положения… — Верно! — воскликнула я. Перед глазами нарисовались общага, Люська, самодовольные гимназистики… Вспомнилось, как холодно без шапки… Вспомнилось, как унизительно без трех копеек… — Россия слишком велика, — продолжал священник, — нужды ее слишком многообразны и многочисленны, чтобы одни чиновники могли управлять ею. Необходимо народное представительство… — Верно! — вновь крикнула я, повинуясь порыву.       Не знаю, как мне раньше это все в голову не приходило?.. Но как же хорош он!.. Как складно он говорит!.. И какой красивый!.. Понятия не имею, кто это такой и что тут происходит, но чую нутром, что за этим священником правда! — Вот такую челобитную мы завтра государю-императору дадим, — подытожил оратор. — И он ее не сможет не принять! Потому что, если не примет, то не с народом он. — Примет! — загомонила аудитория. — А ежели откажет? — спросил вечно сомневающийся кто-то, но его вопрос потонул в буре общего оптимизма и остался не отвеченным. — Кто согласен, братья, подпишитесь, — сказал поп. А потом по-отечески улыбнулся мне и добавил: — И сестры тоже.       Я кинулась к предложенным бумаге и перу и подписалась самой первой. Следом стали оставлять автографы остальные. — Ловко с пером управляешься, даром, что баба, — заметил священник. — И активная какая! Но я тебя раньше не видел. Фабричная? — Кто? — Я сразу растерялась. — Ты, конечно. Фабричная, говорю? Или где работаешь? — Я… я пока не работаю… Только приехала в Питер… Сегодня… Ищу себе место… — Вот как! Ну, стало быть, быстро найдешь, раз такая активная. С нами пойдешь завтра? — Что? Куда… с вами? — Ну как «куда»? К царю! — Что, прямо к царю? — Ну, конечно! Неужто не поняла? В том-то и суть, чтоб всем миром собраться — и к Зимнему. Чтобы генералы да помещики не помешали народу с его царем-батюшкой потолковать. Узнает царь, как плохо мы живем — и не сможет не пойти навстречу людям. Только много нас должно быть, чтоб добиться своего. Вот и зову тебя. — А митинг согласован? — машинально спросила я. Священник на мгновение нахмурился, растерялся. Но быстро нашелся: — Ну да, я предупредил полицию… Но это неважно… Ты, главное, приходи завтра. И подруг приводи. Не одна, чай, приехала? Мы со всего города пойдем. Кто от Нарвской, кто от Невской, кто с Васильевского… Ты вот где остановилась? Где живешь? — Если честно, нигде… — Вот так так! А ночевать где собираешься? — Ума ни приложу, — вздохнула я. — Ну, это не дело. Наше товарищество тебе крышу над головой-то подыщет. Эй, ребята! — восклинул священник. — Слыхали? Кто знает, где женщине голову преклонить? — Да у вдовы Пироговой как раз одна койка освободилась! Там многие наши живут, ярославские. — Вот и прекрасно. В обиду ее не давайте… Ну, все подписались? Спасибо вам, братья! Ну, завтра увидимся. — Завтра увидимся, батюшка!!! — А я в следующую чайную пойду. — Давай, отец Георгий! — До свиданья! — Скоро встретимся! — Скоро жизня новая начнется… — Только б к принял… — Примет, примет, куда денется… Человеческая река, на которой приплыл священник, вылилась обратно в темную улицу, унося его за собой. Я и оглянуться не успела, как обнаружила себя в компании каких-то новых друзей на полпути ко вдове Пироговой.